сифон цена 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

ей посвящено одно из самых зрелых стихотворений Л., «Желание». Из ближайших предков Л. документы сохранились относительно его прадеда Юрия Петровича, воспитанника шляхетского кадетского корпуса. В это время род Л. пользовался еще благосостоянием; захудалость началась с поколений, ближайших ко времени поэта, Отец его, Юрий Петрович, был бедным пехотным капитаном в отставке. По словам Сперанского, отец будущего поэта был замечательный красавец, но вместе с тем «пустой», «странный» и даже «худой» человек. Этот отзыв основан на отношениях Л. отца к теще, Елизавете Алексеевне Арсеньевой, урожденной Столыпиной; но эти отношения не могут быть поставлены в вину Юрию Л. – и так, несомненно, смотрел на них сам Михаил Юрьевич, в течение всей своей жизни не перестававший питать глубокую преданность к отцу, а когда он умер – к его памяти. Сохранилось письмо четырнадцатилетнего поэта, стихотворения более зрелого возраста – и всюду одинаково образ отца обвеян всею нежностью сыновней любви. Поместье Юрия Л. – Кроптовка, Ефремовского у., Тульской губ. – находилось по соседству с селом Васильевским, принадлежавшим роду Арсеньевых. Красота Юрия Петровича увлекла дочь Арсеньевой, Марию Михайловну, и не смотря на протест своей родовитой и гордой родни, она стала женой «армейского офицера»; но для ее семьи этот офицер навсегда остался чужим человеком. Мария Михайловна умерла в 1817 г., когда сыну ее не было еще трех лет, но оставила много дорогих образов в воспоминаниях будущего поэта. Сохранился ее альбом, наполненный стихотворениями, отчасти, может быть, ею сочиненными, отчасти переписанными; они свидетельствуют о нежном ее сердце. Впоследствии поэт говорил: «В слезах угасла мать моя»; всю жизнь не мог он забыть, как мать певала над его колыбелью. Самый Кавказ был ему дорог прежде всего потому, что в его пустынях он как бы слышал давно утраченный голос матери... Бабушка страстно полюбила внука. Энергичная и настойчивая, она употребляла все усилия, чтобы одной безраздельно владеть ребенком. О чувствах и интересах отца она не заботилась. Л. в юношеских произведениях весьма полно и точно воспроизводил события и действующих лиц своей личной жизни. В драме с немецким заглавием – «Menschen u. Leidenschaften» – рассказан раздор между его отцом и бабушкой. Л. отец не в состоянии был воспитывать сына, как этого хотелось аристократической родне – и Арсеньева, имея возможность тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам», взяла его к себе, с уговором воспитывать его до 16 лет и во всем советоваться с отцом. Последнее условие не выполнялось; даже свидания отца. с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой. Ребенок с самого начала должен был сознавать противоестественность этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки, Тарханах, Пензенской губернии; его окружали любовью и заботами – но светлых впечатлений, свойственных возрасту, у него не было. В неоконченной юношеской «Повести» описывается детство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша с 6-ти летнего возраста обнаруживает наклонность к мечтательности, страстное влечение ко всему героическому, величавому, бурному. Л. родился болезненным и все детство страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребенке необычайную нравственную энергию. В «Повести» признается ее влияние на ум и характер героя: «он выучился думать... Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой... В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грезами души.... Вероятно, что раннее умственное развитие не мало помешало его выздоровлению»... Это раннее развитие стало для Л. источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти на встречу «грезам его души», но даже не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его будущей поэзии разочарования. В угрюмом ребенке растет презрение к повседневной окружающей жизни. Все чуждое, враждебное ей возбуждало в нем горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, – всякое одиночество и чужое несчастье, проистекающее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут рядом чувство отчужденности среди людей и непреодолимая жажда родной души, такой же одинокой, близкой поэту своими грезами и, может быть, страданиями. И в результате: «в ребячестве моем тоску любови знойной уж стал я понимать душою беспокойной». Мальчиком 10 лет его повезли на Кавказ, на воды; здесь он встретил девочку лет девяти – и в первый раз у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь, но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэт рассказывает о новом увлечении, посвящает ему стихотворение: к Гению. Первая любовь неразрывно слилась с подавляющими впечатлениями Кавказа. «Горы кавказские для меня священны», – писал Л.; они объединили все дорогое, что жило в душе поэтаребенка. С осени 1825 г. начинаются более или менее постоянные учебные занятия Л., но выбор учителей – француз Capet и бежавший из Турции грек – был неудачен. Грек вскоре совсем бросил педагогические занятия и занялся скорняжным промыслом. Француз, очевидно, не внушил Л. особенного интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях Л. французские стихотворения очень рано уступают место русским. 15-ти летним мальчиком он сожалеет, что не слыхал в детстве русских народных сказок: «в них верно больше поэзии, чем во всей французской словесности». Его пленяют загадочные, но мужественные образы отщепенцев человеческого общества – «корсаров», «преступников», «пленников», «узников». Спустя два года после возвращения с Кавказа Л. повезли в Москву и стали готовить к поступлению в университетский благородный пансион. Учителями его были Зиновьев, преподаватель латинского и русского языка в пансионе, и француз Gondrot, бывший полковник наполеоновской гвардии; его сменил, в 1829 г., англичанин Виндсон, познакомивший его с английской литературой. В пансионе Л. оставался около двух лет. Здесь, под руководством Мерзлякова и Зиновьева, процветал вкус к литературе: происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои силы в самостоятельном творчестве, существовал даже какой-то журнал, при главном участии Л. Поэт горячо принялся за чтение; сначала он поглощен Шиллером, особенно его юношескими трагедиями; затем он принимается за Шекспира, в письме к родственнице «вступается за честь его», цитирует сцены из Гамлета. По прежнему Л. ищет родной души, увлекается дружбою то с одним, то с другим товарищем, испытывает разочарования, негодует на легкомыслие и измену друзей. Последнее время его пребывания в пансионе – 1829-й год – отмечено в произведениях Л. необыкновенно мрачным разочарованием, источником которого была совершенно реальная драма в личной жизни Л. Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к. концу; отец часто навещал сына в пансионе, и отношения его к теще обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича; она подробно изображена в юношеской его драме. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя. Отец уехал, униженный и оскорбленный более, чем когда либо, и вскоре умер. Стихотворения этого времени – яркое отражение пережитого поэтом. У него является особенная склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно, немного отрады. «Мой дух погас и состарился», – говорит он, и только «смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство одиночества переходит в беспомощную жалобу; юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создает «в уме своем» «мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы». Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношею обманов», пред ним призрак преждевременной старости... В этих излияниях, конечно, много юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью. К 1829 г. относятся первый очерк «Демона» и стихотворение «Монолог», предвещающее «Думу». Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днем, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с презрением в равнодушием ко «всему на свете». В «Монологе» изображаются «дети севера», их «пасмурная жизнь», «пустые бури», без «любви» и «дружбы сладкой». Немного спустя, оплакивая отца, он себя и его называет «жертвами жребия земного»; "ты дал мне жизнь, но счастья не дано!... " Весной 1830 г. благородный пансион был преобразован в гимназию, и Л. оставил его. Лето он провел в подмосковном поместье брата бабушки, Столыпина. Недалеко жили другие родственники Л. – Верещагины; Александра Верещагина познакомила его с своей подругой, Екатериной Сушковой, также соседкой по имению. Сушкова, впоследствии Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их – настоящий «роман», распадающийся на две части: в первой – торжествующая и насмешливая героиня, Сушкова, во второй – холодный и даже жестоко мстительный герой, Л. Шестнадцатилетний «отрок», наклонный к «сентиментальным суждениям», невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздернутым носом и язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или веревочку», угощали булочками, с начинкой из опилок. Сушкова, много лет спустя после событий, изобразила поэта в недуге безнадежной страсти и приписала себе даже стихотворение, посвященное Л. другой девице – Вареньке Лопухиной, его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до конца жизни едва ли не самое глубокое чувство, когда либо вызванное в нем женщиной. В то же лето (1830) внимание Л. сосредоточилось на личности и поэзии Байрона; он впервые сравнивает себя с английским поэтом, сознает сродство своего нравственного мира с байроновским, посвящает несколько стихотворений Июльской революции. Вряд ли, в виду всего этого, увлечение поэта «черноокой» красавицей, т. е. Сушковой, можно признавать таким всепоглощающим и трагическим, как его рисует сама героиня. Но это не мешало «роману» внести новую горечь в душу поэта; это докажет впоследствии его действительно жестокая месть – один из его ответов на людское бессердечие, легкомысленно отравлявшее его «ребяческие дни», гасившее в его душе «огонь божественный». С сентября 1830 г. Д. числится студентом московского университета, сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном». Университетское преподавание того временя не могло способствовать умственному развитию молодежи; студенты в аудиториях немногим отличались от школьников. Серьезная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Л. не сходится ни с одним из них. У него,. несомненно, больше наклонности к светскому обществу, чем к отвлеченным товарищеским беседам: он, по природе, наблюдатель действительной жизни. Давно уже, притом, у него исчезло чувство юной, ничем неомраченной доверчивости, охладела способность отзываться на чувство дружбы, на малейший проблеск симпатии. Его нравственный мир был другого склада, чем у его товарищей, восторженных гегельянцев и эстетиков. Он не менее их уважал университет: «светлый храм науки» он называет «святым местом», описывая отчаянное пренебрежение студентов к жрецам этого храма. Он знает и о философских заносчивых «спорах» молодежи, но сам не принимает в них участия. Он, вероятно, даже не был знаком с самым горячим спорщиком – знаменитым впоследствии критиком, хотя один из героев его студенческой драмы: «Странный человек», носит фамилию Белинский. Эта драма доказывает интерес Л. к надеждам и идеалам тогдашних лучших современных людей. Главный герой – Владимир – воплощает самого автора; его устами поэт откровенно сознается в мучительном противоречия своей натуры. Владимир знает эгоизм и ничтожество людей – и все таки не может покинуть их общество: «когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто не заботится обо мне, – и это так тяжело!» Еще важнее драма, как выражение общественных идей поэта. Мужик рассказывает Владимиру и его другу, Белинскому – противникам крепостного права, – о жестокостях помещицы и о других крестьянских невзгодах. Рассказ приводит Владимира в гнев, вырывает у него крик: «О мое отечество! мое отечество!», – а Белинского заставляет практически помочь мужикам.
Для поэтической деятельности Л. университетские годы оказались в высшей степени плодотворны. Талант его зрел быстро, духовный мир определялся резко. Л. усердно посещает московские салоны, балы, маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений, но умеет быть веселым, разделять удовольствия других. Поверхностным наблюдателям казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзия Л., при его светских талантах. Они готовы были демонизм и разочарование его счесть «драпировкой», «веселый, непринужденный вид» признать истинно лермонтовским свойством, а жгучую «тоску» и «злость» его стихов – притворством и условным поэтическим маскарадом. Но именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений. «Меня спасало вдохновенье от мелочных сует», – писал он в отдавался творчеству, как единственному чистому и высокому наслаждению. «Свет», по его мнению, все нивелирует и опошливает, сглаживает личные оттенки в характерах людей, вытравливает всякую оригинальность, приводит всех к одному уровню одушевленного манекена. Принизив человека, «свет» приучает его быть счастливым именно в состоянии безличия и приниженности, наполняет его чувством самодовольства, убивает всякую возможность нравственного развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68


А-П

П-Я