То есть в прошлом году, когда создавался кружок, все мы были на год моложе… Но в той страшной истории, которую я хочу рассказать, это не играет существенной роли.Миронова была самым белокурым и самым старательным существом у нас в классе. Она, казалось, всегда думала об одном: как бы ей в чем-нибудь перевыполнить норму.Если учительница задавала на дом решить семь арифметических примеров, Миронова поднимала руку и спрашивала:— А восемь можно?Если другая учительница просила сдать домашнее сочинение через четыре дня, Миронова поднимала руку и спрашивала:— А через три можно?Думая о человеке, всегда мысленно представляешь его себе в самой характерной для него позе. Ну, например: Глеб Бородаев вынимает из своих растопыренных карманов бутерброд с колбасой и кормит собаку; Принц Датский, несмотря на свой огромный рост и свою силу, застенчиво протягивает листок со стихами, которые кому-то должны быть приятны; Покойник ходит по коридору с бледным лицом и мечтает погибнуть… А Миронову я всегда представляю себе с поднятой рукой: она хочет, чтобы ей разрешили перевыполнить норму. Если врач скажет: «Тебе нужно сделать десять уколов!» — Миронова, я думаю, обязательно спросит: «А можно одиннадцать?» Как только Святослав Николаевич объявил о кружке, Миронова сразу подняла руку и сказала:— Можно мне записаться?— А что ты будешь сочинять?— Что вы скажете… — ответила Миронова.Это было ее яркой особенностью: подчиняться приказам.— Поэзия, — сказал Святослав Николаевич, — это сфера чувств, там конкретность не обязательна. Проза — другое дело. В прозе каждый должен писать о том, что он лучше всего знает. А с чем ты, Миронова, сталкиваешься ежедневно? Со школой, с уроками, с домашними заданиями, со своими соседями и одноклассниками. Вот об этом и напиши. Начни, к примеру, с литературных зарисовок: «Мое утро», «Мой вечер»…Миронова подняла руку и спросила:— А можно «Мой день»? Это ведь будет и утро, и полдень, и вечер — все сразу!Она и тут хотела перевыполнить норму.— Пожалуйста, — сказал Святослав Николаевич. — Если тебя влечет такая именно тема, не возражаю. Зачем же наступать на горло собственной песне! Но только побольше конкретных деталей, подробностей. Пусть острая наблюдательность подскажет тебе все это. Принеси зарисовку дней через пять.— А можно через четыре? Или через три дня? — спросила Миронова, предварительно подняв руку. По привычке она, как на уроке, поднимала руку, даже если разговаривала с кем-нибудь в коридоре или на улице.Через три дня она принесла зарисовку «Мой день». Начинала Миронова так:Я проснулась в семь часов десять минут по местному времени. Было утро. Я умылась на кухне, потому что в ванной комнате мылся сосед. На кухне у нас стоят два стола, потому что в квартире живут две семьи: у каждой по одному столу. На кухне два окна: одно выходит лицом на улицу, а другое — лицом во двор. В семь часов тридцать минут по местному времени я съела одно яйцо всмятку, один бутерброд с сыром и выпила один стакан чая с сахаром. Так начался мой трудовой день…Святослав Николаевич похвалил Миронову:— Много конкретных, тебе одной известных деталей!.. Миронову приняли в литературный кружок.— Ну, а над чем ты будешь работать дальше? — спросил Святослав Николаевич.— Над чем скажете…В ее груди билось послушное женское сердце!Трех человек уж приняли. Но этого было мало. И тогда Святослав Николаевич предложил вступить в кружок Наташе Кулагиной.Это было самое замечательное существо в нашем классе. И во всей школе. И во всем городе!Ростом она была такой, как надо… Да что говорить!От самого дня рождения я никогда не был ветреником. И никогда не вел рассеянный образ жизни. Наоборот, постоянство было моей яркой особенностью:Наташа нравилась мне с первого класса. Она была полна женского обаяния. На переменках девчонки липли к ней со всех сторон: каждой хотелось походить с ней по коридору под руку. Это меня устраивало: если уж не со мной, так пусть лучше с ними!Наташа часто записывала что-то в толстую общую тетрадку. Когда Святослав Николаевич пригласил ее в кружок, она сказала:— Я не сочиняю, а просто записываю мысли. Так, для себя. О фильмах, о книгах…— Это должно быть любопытно, — важно изрек Покойник. — Ты ведь и классные сочинения всегда пишешь оригинально, по-своему.— Старик Покойник нас ааметил и, в гроб сходя, благословил! — сказал я с плохо скрываемым раздражением.Мне не понравилось, что Покойник хвалил Наташу. Не хватало еще, чтоб над очередным его стихотворением появились новые буквы: «Н. К.».— О книгах, о фильмах?.. — переспросил Святослав Николаевич. — Значит, у тебя критическое направление ума! Вот и прекрасно. Нам нужны разные жанры.Поэзия и проза уже представлены. А теперь вот и критик! Будешь оценивать произведения членов кружка. Если острая наблюдательность подскажет тебе недостатки товарищей…— Но я ведь просто записываю свои мысли… Что ж, я буду высказывать их вслух?— А ты высказывай не свои, — посоветовала Миронова. — Поговори со Святославом Николаевичем, еще с кем-нибудь. Учебники почитай.Наташа словно бы не расслышала ее слов.— Нет, я не могу оценивать чужие произведения, — сказала Наташа. — С глазу на глаз могу. А так, в торжественной обстановке… Я не могу себе это позволить.— Для начала послушай, — сказал Святослав Николаевич. — А потом творческий поток захлестнет тебя, увлечет в свое русло!Она могла бы позволить себе все, что угодно, потому что ее считали самой красивой в классе. Но она не позволяла: в ее груди билось прекрасное сердце!Через десять минут я попросился в литературный кружок.— Ты тоже пробуешь силы в творчестве? — удивленно спросил Святослав Николаевич.— Я хочу писать детективные повести…— Прыгаешь через ступени?— Как это?— Нужна постепенность: сперва зарисовки, потом рассказы, а потом уже повести. Впрочем, не хочу наступать на горло твоей песне. Ты уже что-нибудь сочинил?— Предисловие… И еще кое-какие наброски.Все это я показал сперва папе, а потом Святославу Николаевичу. Тогда я еще не знал, какая страшная история вскоре произойдет, и в предисловии об этом ничего написано не было.— Твои портретные характеристики несколько однообразны, — сказал папа, — а эпитеты, думается, крикливы. Ты подражаешь высоким, но старым образцам. Так уже нынче не пишут. Это не модно.— Но ведь моды меняются, — возразил мой брат Костя. — Раньше носили длинные пиджаки, потом стали шить короткие, а теперь опять носят длинные…В пиджаках Костя разбирался — у нас дома его считали пижоном.— Да, я согласен, — сказал папа. — Мода — вещь переменчивая. И потом, первый опыт… Первый блин!Святославу Николаевичу мой первый «блин» очень понравился.— Кое-где ты продолжаешь благородные традиции рыцарских романов. В смысле стиля, конечно, — отметил он. — Могут сказать, что это несовременно…— Мода — вещь переменчивая! — воскликнул я.— Безусловно. К тому же я не хочу наступать на горло ни одной вашей песне!Острая наблюдательность тебе многое подсказала. И еще подскажет! Так что…Теперь в кружке уже…— Пять человек! — быстро подняв руку, сказала Миронова.Это было ее яркой особенностью: она любила подсказывать учителям.— Нет, в кружке будет шесть членов, — поправил ее Святослав Николаевич. — Пять обыкновенных и один почетный: внук Бородаева!Радость озарила усталые глаза Святослава Николаевича и его бледное, не всегда гладко выбритое лицо. Он не знал, к каким ужасным событиям это все приведет!..И у меня на душе не было даже легкой тени тревоги. Даже смутное предчувствие чего-либо плохого не посетило, не коснулось меня в ту минуту.Я радовался, как ребенок, что буду в одном кружке с Наташей Кулагиной! Я ликовал, как дитя!.. ГЛАВА II,в которой мы неумолимо приближаемся к страшной истории, хотя этого можно и не заметить. О, какие легкомысленные, поспешные выводы мы порой делаем!Я всегда думал, что почетный участник чего-либо — это такой участник, который в отличие от обыкновенных участников может абсолютно ни в чем не участвовать. Но это было жестокое заблуждение.Именно Глебу поручили организовать у нас в классе «Уголок Бородаева».— Мне как-то… Самому-то… Это вроде не очень… — не договаривая фраз, отказывался Глеб.— Заблуждение! — воскликнул Святослав Николаевич. — Неверное понимание…Дети и внуки выдающихся личностей всегда пишут мемуары, воспоминания, открывают и закрывают выставки. Одним словом, чтут память. Кому же и чтить, как не им?Острая наблюдательность подсказала мне, что Глеб писать мемуары не собирался и вообще ему было как-то не по себе. Но он все же принес фотографию, на которой его дедушка был изображен в полный рост.Это был мужчина лет шестидесяти или семидесяти. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что в молодости люди меняются каждый год, а у старых людей трудно определить возраст. Ростом он был невысок, в плечах неширок.— Почти все крупные личности выглядят хилыми и некрупными, — объяснил Святослав Николаевич. — Природа устремляет свое внимание либо на мышцы, либо на мозговые извилины. На то и другое у нее не хватает сил.У Бородаева не было бороды. У него были усы.— Отталкиваясь от своей фамилии, писатель мог бы отпустить бороду, — сказал Святослав Николаевич. — Но он не пошел по пути наименьшего сопротивления!Отсюда мы делаем вывод, что он не придавал значения внешним факторам, а только внутренним, то есть смотрел в существо, в глубь, в корень событий.«Уголок Бородаева» расположился между подоконником и классной доской.Здоровенный Принц Датский один приволок огромный фанерный стенд.В центре поместили фотографию писателя, под которой был указан год рождения и через черточку — год смерти. Черточка была короткая, а жизнь Гл.Бородаева была очень длинная: он скончался на восемьдесят третьем году жизни.На стенде поместили любимые книги покойного писателя, которые Глеб тоже принес из дому. На каждой обложке стоял лиловый штамп: «Из личной библиотеки Гл. Бородаева».Оказалось, что писатель любил детективы. И не стеснялся своей любви. Я сразу понял, что в его груди билось честное, благородное сердце.Были тут и книги самого Гл. Бородаева. На них тоже стояли лиловые штампы.Опытный глаз мог бы безошибочно определить, что чаще всего у писателя брали почитать его повесть, название которой заставило меня вздрогнуть: «Тайна старой дачи». Она была самой затрепанной.— Детектив? — шепотом спросил я у Глеба. Он утвердительно мотнул головой.— Дай почитать…— Но это же экспонат! — вмешался стоявший рядом Покойник. И лениво кивнул на плакат, вывешенный Мироновой:«Руками не трогать!» — Тебя не касается! — ответил я Покойнику с плохо скрываемым раздражением.И вновь обратился к Глебу: — На одну только ночь!— Хорошо, возьми, — сказал Глеб громко и внятно, как почти никогда раньше не говорил.Мне показалось, ему было приятно, что он может разрешить, а мог бы и запретить. Но потом я подумал: «Нет, у него такой гордый вид просто потому, что я хочу почитать книгу его дедушки. Я бы тоже гордился. Это вполне естественно!» Повесть произвела на меня огромное впечатление. В предисловии было написано, что "она относится к позднему периоду творческой деятельности Гл.Бородаева". Значит, на старости лет он вдруг полюбил детективы. А мои родители уверяли, что увлечение детективами — «это мальчишество». О, какие легкомысленные, поспешные выводы мы порой делаем!..Да, «Тайна старой дачи» меня потрясла. Там было все, что я так ценил в художественной литературе: убийство и расследование.Зимой на даче пропал человек. Исчез, испарился, как будто его и не было!Это случилось ночью. Прямо под Новый год! Все окна и двери были заперты изнутри. Утром на снегу не нашли никаких следов. На протяжении трехсот двадцати трех с половиной страниц пропавшего искали следователи, собаки и родственники. Но напрасно… Это был единственный детектив из всех, которые я читал, где преступников не поймали.В послесловии было написано: «Итак, преступников не обнаружили… Но зато обнаружила себя творческая индивидуальность автора! Он не пошел проторенным путем. В повести не найдешь „чужих следов“, как не было их возле старой дачи после таинственного исчезновения… „Тайна старой дачи“ так и осталась тайной. Зато читателю есть над чем поразмыслить!» Я размышлял несколько дней.Глеб сказал, что дедушка описал дачу, на которой прошли последние годы его жизни.— Детективный период? — спросил я.— Нет, он только одну эту книгу… Больше он ни одной… Это была последняя…— Лебединая песня! — воскликнул оказавшийся рядом Покойник. Он любил встревать в чужой разговор.— Вот бы съездить на эту дачу! — сказал я.— Всего час… Если на электричке… — ответил Глеб.— Экскурсия на место событий? — усмехнулся Покойник. Убийства Покойника не волновали: он привык думать о смерти.Святослав Николаевич сказал, что «Уголок Бородаева» необходимо украсить семейными фотографиями.На следующий день Глеб принес старую карточку, на которой усы у Гл.Бородаева почти совсем выцвели, лицо пожелтело. Он сидел в центре, а рядом стояли какие-то люди. Святослав Николаевич спросил у Глеба, кем они приходятся писателю. Глеб не знал.— Вот наш кружок и прикоснется к поиску, к литературному исследованию! — воскликнул Святослав Николаевич. — Узнай дома, кто запечатлен фотографом на этой семейной реликвии.Когда через три дня фотографию поместили на стенде, под ней была подпись:«Писатель Гл. Бородаев в кругу близких. Слева направо: сосед писателя, соседка (жена соседа), брат жены писателя, жена брата жены, друг детства писателя, жена друга детства (вторая), дочь друга детства, сын друга детства, сын сына друга детства…» Это были результаты исследования, которое провел Глеб.— А сам-то ты где? — спросила у Глеба Миронова, которой поручили делать подписи под семейными реликвиями. У нее был самый разборчивый и красивый почерк.— Я с дедушкой никогда… Я был еще маленький… — ответил Глеб.— Ну что-о же ты? — печально протянула Миронова. — Ка-ак же ты так?На следующий день Глеб принес фотографию, где он сидел в гамаке рядом с каким-то мужчиной.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3