– He беспокойся, братец: я здесь один отец для всех, – успокоил его старик, любивший театр. – Гусаров у нас нет, а с остальными мы справимся, в случае чего… На гауптвахту – и конец делу.
– Я маленький человек, ваше высокопревосходительство, защитите.
– Хорошо, хорошо… У меня все по-семейному.
Старик генерал был главным горным начальником и пользовался почти неограниченною диктаторскою властью. Крепостное горное положение являлось государством в государстве, и недаром старик называл себя под веселую руку царем.
Обеспечив себя с этой стороны, Крапивин постарался обставить себя и дома, как в неприступной крепости. Поместившись в мезонине, он мог видеть каждый шаг. Актрисы не имели права делать ни одного шага без его позволения. Когда комик Гаврюша бренчал на разбитых фортепьянах, помогая Антониде Васильевне разучивать оперные нумера, Улитушка сидела около него с чулком в руках и не спускала глаз. То же было и с Яковом Ивановичем, когда под его скрипку выплясывала Фимушка любимые публикой характерные танцы.
– Гаврюша ничего, а Яшки я боюсь: хитер пес, – жаловалась Улитушка. – Того и гляди набалует. Очень уж у него глаз вострый да масленый.
Ввиду такой опасности Крапивин заставлял Антониду Васильевну разучивать нумера при себе. Он все сильнее и сильнее привязывался к даровитой девушке, делавшей быстрые успехи. Репертуар был небольшой, но тщательно составленный: оперы – «Семирамида», «Белая дама», «Тоска по родине», трагедии – «Коварство и любовь», «Дмитрий Донской», драмы – «Она помешана», «Дитя, потерянное в лесу», комедии – «Урок дочкам», «Заемные жены», «Три султанши», «Жена и зонтик» и целый ряд веселых старинных водевилей – «Архивариус», «Ночной колокольчик», «Лорнет» и т. д. Больше всего Крапивин рассчитывал на две пьесы, которые и ставил на первый раз с особенною тщательностью: «Параша Сибирячка» Полевого и «Русская свадьба» Сухонина. Он видел эти пьесы в Петербурге и хотел удивить провинциальную публику. Кроме того, Антонида Васильевна разучила несколько модных романсов.
– Нам придется создавать здесь театральную публику, – объяснял Крапивин своей примадонне, с которою обращался по-товарищески. – Дело не легкое, но мы будем работать вместе.
– Я боюсь генерала, Павел Ефимыч, – наивно признавалась Антонида Васильевна, выращенная в страхе божием и барском.
– Пустяки… Старик добрый.
Дома актрисы ходили в простеньких ситцевых платьях и вообще одевались скромно. Театральный гардероб тоже был невелик, потому что невозможно было обставить сразу целый театр. Но все это сравнительно являлось пустяками, а Крапивина беспокоила мысль о том, как бы выкупить своих артисток на волю. Конечно, он мог сначала откупить одну Антониду Васильевну, но такое преимущество поставило бы его в фальшивое положение пред остальными, тем более что он положительно чувствовал себя неравнодушным к примадоннам. В нем боролись антрепренер и любовник.
Первое представление сошло блистательно. Присутствовал сам генерал, а следовательно, вся его свита и целый штат горных инженеров. Набрались в ложах местные чиновники и купцы с семьями, а один золотопромышленник купил целых пять лож, чтобы угодить генералу, но сам в театр не посмел явиться, опасаясь своих начетчиков и исправленных попов с Иргиза.[5] Одним словом, набралась чисто сибирская публика. В новеньком занавесе уже были проверчены хористками дыры, и любопытные глаза рассматривали сидевших в партере.
– Додонов здесь, – шушукались между собой актрисы. – Сидит рядом с генералом.
Последнее известие сильно взволновало Крапивина. Он инстинктивно боялся этого человека, напоминавшего ему оставленную там, далеко, помещичью Россию. Он даже боялся подойти к занавесу и посмотреть на своего неприятеля. Антонида Васильевна тоже заметно волновалась, но старалась не выдать себя. А Додонов сидел и весело разговаривал с генералом. Это был среднего роста, средних лет господин, одетый в статское платье. Но сюртук не мог скрыть военной выправки. Додонов когда-то служил в одном из дорогих полков и по одной истории вышел в отставку с чином полковника. Круглое усатое лицо глядело большими усталыми глазами. Когда Додонов улыбался, у него неприятно оскаливались десны. Массивная золотая цепь, болтавшаяся на пестром бархатном жилете, и толстый перстень с большим солитером на большом пальце левой руки выдавали записного столичного щеголя. Он сидел, заложив одну короткую ногу на другую, и не обращал никакого внимания на почтительно сидевшую в партере публику.
– Я тоже люблю театр, ваше превосходительство, – говорил он, немного картавя и растягивая слова.
– Отличное дело, отличное дело… Необходимо развивать вкус в публике.
– У меня будет свой театр, ваше превосходительство. Надеюсь, что вы не откажетесь осчастливить меня своим посещением, когда, конечно, все будет устроено.
– Непременно, непременно.
Генерал вообще был в духе и милостиво шутил с окружающими. Когда он аплодировал, остальные неистово его поддерживали. В одном месте он резко оборвал Якова Ивановича.
– Вторая скрипка врет
«Параша Сибирячка» прошла отлично, и сам генерал вызывал Антонйду Васильевну. Додонов молчал и только мельком взглянул на раскланивавшуюся примадонну Прищуренными глазами. Этот взгляд сильно смутил девушку, и она чувствовала его на себе все время, – он ее точно связывал и лишал необходимой свободы.
Танцейвшая в антракте Фимушка вызвала целую бурю восторга, генерал даже стучал своим костылем, а Додонов аплодировал ей, улыбался и еще сильнее щурил свои глаза.
– Каковы у меня актрисы, полковник? – хвастался старик. – Хоть сейчас в столицу… Конечно, они еще молоды…
– С молодостью еще можно помириться, ваше превосходительство…. Это такой недостаток, который исправляется сам собой.
– Ты думаешь?.. Полковник, смотрите, у меня строго. Ни-ни!.. …
Вызванный Крапивин раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу. Додонов внимательно рассматривал его в золотой лорнет, а потом, не дождавшись конца спектакля, ушел. У Крапивина точно гора с плеч свалилась, когда он увидел рядом с генералом пустое кресло. Но Крапивин поторопился обрадоваться: Додонов сидел в уборной Фимушки и как ни в чем не бывало забавлялся смущением перепуганной крепостной танцовщицы. Улитушка попробовала было загородить ему дорогу в уборную, но Додонов оттолкнул ее, как тряпичную куклу.
– Пропала моя головушка… – причитала старуха, поймав Крапивина. – Так прямо и лезет в двери, беостыжие глаза. Легкое место сказать: Фимушка-то чуть не голая там с ним сидит.
Крапивин весь побелел от бешенства, но что делать с нахалом? Выгнать его – значило оскорбить генерала. Но опытный и бывалый человек нашелся; отдан был приказ Якову Ивановичу играть какой-то испанский танец, и Фимушка была освобождена. Она танцевала теперь с особенным усердием и немедленно после своего номера, под конвоем Улитушки, была препровождена на квартиру. Додонов посидел несколько времени один, а потом надел картуз и вышел. Вся труппа вздохнула свободнее, когда его широкая спина скрылась в проходе со сцены в буфет. Антонида Васильевна сидела в это время в своей уборной, затворив двери на крючок, – ее била лихорадка, как и в Симбирске.
«Если так дело пойдет и здесь, то мне опять придется бежать», – думал про себя Крапивин, решившийся бороться отчаянно.
После спектакля генерал тоже явился за кулисы и потребовал «турка». Когда девушка, не успевшая еще переодеться после «Русской свадьбы», вышла к нему в своем красном сарафане, он по-отечески расцеловал ее в обе щеки и проговорил:
– Одобряю, милашка… Есть талант. Молода еще, всего не поймешь сразу, но старайся. Так, Гоголенко?
– Совершенно верно-с, ваше высокопревосходительство.
– Весьма одобряю…
Со стороны генерала особенной опасности не предвиделось: он был женатый человек, да и его собственные лета служили лучшим обеспечением. Старик действительно любил сцену, и только.
Первые же спектакли показали, что существование труппы в Загорье совершенно обеспечено. Главною поддержкой всего дела являлся все-таки генерал, который не пропускал ни одного представления. После первого спектакля Додонов больше не показывался в театре. Крапивин лез из кожи, чтобы не ударить лицом в грязь, и с раннего утра до позднего вечера не знал отдыха. Он был один и везде должен был поспеть в свое время. Единственным его отдыхом были те немногие часы, которые он проводил в комнате Антониды Васильевны, – у ней была своя комната, как и уборная.
– Нужно серьезно относиться к делу, – поучал Крапивин свою первую ученицу. – Первые успехи еще ничего не значат. Даром ничего не дается… Для сцены стоит поработать. Нас после помянут добрым словом.
Старая Улитушка была очень недовольна этими беседами с глазу на глаз. «Вот еще моду затеяли, на что это похоже?.. Отвечать-то перед господами кому придется?.. А девка молодая, долго ли до греха?..» Другие девушки ревновали Антониду Васильевну и посмеивались над старухой, особенно беззаботная и простоватая Фимушка.
– Ох, согрешила я с вами! – стонала старуха и даже отплевывалась. – Вот ты, Фимка, ногами дрыгаешь, а того и не подумаешь, что и ноги-то у тебя не свои.
– А чьи, няня?
– Известно, чьи – господские… Вся ты чужая, Фимка!

IV

Перед рождеством генерал пригласил Крапивина к себе. Антрепренер надел свою лучшую пару и отправился с визитом не без некоторого опасения. Когда извозчик подвозил его к высокому двухэтажному зданию с мезонином, колоннами, террасой и двумя балконами, он предпочел бы лучше вернуться домой. Утро стояло морозное, и стоявшие у подъезда лошади нетерпеливо вытанцовывали лихорадочную дробь. В передней уже ожидали своей очереди несколько горных чиновников и два подрядчика. Крапивин скромно поместился в уголке и здесь терпеливо ожидал своей очереди. Швейцар из отставных солдат появлялся в дверях и выкрикивал фамилию очередного. Крапивину пришлось ждать недолго – швейцар пригласил его не в очередь.
Передняя с комнатой, где дожидались посетители своей очереди, помещалась в нижнем этаже. Широкая мраморная лестница вела вверх, где расположена была генеральская казенная квартира.
– Обождите малость здесь, – задыхавшимся шепотом предупредил швейцар, оставляя Крапивина во второй приемной наверху.
Од вернулся сейчас же и молча распахнул двери в большой зал с паркетным полом. Из этой комнаты одна дверь вела в гостиную, а другая в кабинет. Генерал сидел у письменного стола в «вольтеровском» кресле; Гоголенко скромно помещался в уголке, между письменным столом и шкафом с бумагами.
– А, это ты, братец! – заговорил генерал, не глядя на вошедшего и милостиво протягивая ему два пальца.
– Не замедлил явиться, ваше высокопревосходительство, – г Спасибо за исправность… А я тебя, братец, пригласил затем, чтобы поблагодарить… Да, спасибо. Отличная у тебя труппа.
– Вы очень снисходительны, ваше высокопревосходительство.
Нет, зачем? Что хорошо, то хорошо… Одобряю. Даже столичные люди, и те приходят в восторг… Мне весьма лестно. Вчера был у меня полковник Додонов и тоже одобрял. Он большой меломан и знает толк… гм… да… Так вот этот полковник Додонов и пригласил меня к себе ла завод. У него там театр домашний выстроен… вся обстановка… Так как в суб> боту труппа свободна, то полковник Додонов и делает тебе приглашение играть у. него. До завода-всего пятьдесят верст, зимой это три часа езды… Все расходы и лошади на счет полковника Додонова. Предложение выгодное для тебя и лестное для меня… Ну, что же ты молчишь?
– Я, ваше высокопревосходительство… если, конечно, вы, ваше-высокопревосходительство… вообще я очень благодарен вашему высокопревосходительству.
– Я это знал и вперед выразил свое согласие полковнику… В следующую субботу мы, значит, увидимся с тобой в Краснослободском заводе.
Как вам будет угодно, ваше высокопревосходительство…
– Постарайся не ударить лицом в грязь… Не. так ли, Гоголенко?
– Точно так-с, ваше высокопревосходительство.
Крапивин побледнел, как полотно, но ничего не возражал, – это было бесполезно. Генерал не выйосил противоречий. Когда Крапивин, откланявшись, выходил уже из двери, старик окликнул его.
– Вот что, братец… Если ты сомневаешься за безопасность своей труппы, то могу тебе поручиться. Полковник, конечно, большой аматер[6] и любит хорошеньких женщин, но во-первых, у него своя труппа есть для этого, а во-вторых, мы ему пропишем такую Симбирскую губернию… У: мен»-все по-семейному, и я не посмотрю, что он полковник!
– Рад стараться, ваше высокопревосходительство! ~
Домой Крапивин вернулся, как в тумане. У неговсе яертелось в голове. Как избыть налетевшую беду? Пожалуй, это будет похуже симбирских помещиков, да и бежать дальше уж было некуда.
– Позовите ко мне Антониду Васильевну, – сказал он кому-то из попавшихся навстречу актеров.
Когда девушка пришла в мезонин, Крапивин довольно сухо пригласил ее сесть, прошелся несколько раз по комнате и заговорил:
– Сейчас я получил большую неприятность… Генерал непременно желает, чтобы наша труппа каждую субботу ездила в Краснослободский завод и давала спектакли на домашнем театре Додонова. Вы, вероятно, стороной слышали, что за человек этот Додонов, поэтому не буду распространяться о нем… Рассориться с генералом я не могу, и остается одно средство спасения: бежать опять. Вот я и пригласил вас, Антонида Васильевна, чтобы серьезно посоветоваться, что делать. Я на вас смотрю, как на лучшую надежду всей труппы… вы уж большая… наконец, вы хорошо знаете меня.
Эта откровенность сначала смутила Антониду Васильевну, но потом она прямо посмотрела в глаза Крапивину и проговорила тихо:
– Откровенность за откровенность, Павел Ефимыч: вы боитесь за меня?
– Если хотите, да… я именно за вас боюсь…
– Напрасно… Я слишком уважаю свое положение, чтобы променять его на какое-нибудь другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9