Темно, занавески задернуты. Толстый чувак играет на компьютере в футбол.
Не глядя на меня, он говорит:
– Подожди, я сейчас.
По зеленому экрану бегают синие и белые фигурки игроков.
Больше в комнате никого нет. У стены – еще два стола с компьютерами, в углу – пустой застекленный шкаф.
– Есть! Сделал немцев! – орет чувак.
– Я насчет работы. Студент, хотел бы в свободное время…
Чувак машет рукой.
– Бесполезно. Таких, как ты, знаешь, сколько? Некоторые сами ходят по фирмам, просятся на работу. И все бесполезно.
– А что тогда делать?
Чувак хохочет.
– Снять штаны и бегать. Ладно, это так – шутка. Ты взрослый человек, должен понимать – все хотят зарабатывать. Кстати, где ты учишься?
– В инязе.
– Ну, тебе и карты в руки. Какой язык, английский?
– Да.
– Так чего ты тогда это самое? Дай объявление в газету – уроки там, переводы… Это сейчас всем надо…
– Я еще на первом курсе…
– Ну, тогда да… – Чувак пожимает плечами. – Придется посидеть пока на бобах. Ничего не могу предложить.
– Понимаю.
– Ты не психуй. Заходи еще или звони – тридцать пять ноль пять пятнадцать. Вдруг что-нибудь появится. Мы, это, стараемся держать руку на пульсе.
– Ладно. Спасибо. До свидания.
– Пока.

***
Сижу в читалке иняза, в углу, за последним столом. Пишу упражнения из грамматики Аракина. За столом передо мной – девушка и волосатый чувак.
Она спрашивает:
– Поедешь на эти выходные домой?
– Не-а. Что там делать? Лучше здесь в общаге потусоваться, бухнуть.
– Я тоже буду в эти выходные пить. Надоела учеба, все вообще надоело.
– И с кем это ты будешь пить?
– Не скажу, – девушка улыбается. – Ты все равно не знаешь – они из моей гимназии.
В упражнении надо вставить артикли, кто-то уже вписал их шариковой ручкой. Я механически, не думая, переписываю предложения в тетрадь.
Волосатый встает из-за стола, отодвигает стул. Сиденье дребезжит. Он наклонятся к девушке, она целует его в щеку. Волосатый идет к выходу.
Я смотрю в учебник. Писать второе упражнение лень. Девушка что-то тихонько напевает.
На столе шариковой ручкой переписан текст песни «Наутилуса» «Я хочу быть с тобой», все куплеты и припев.
Я отдаю учебник библиотекарше, забираю студенческий, выхожу из читалки, хлопнув стеклянной дверью.
На улице дождь. Я раскрываю зонтик. В одном месте ткань оторвалась от спицы, в дырку затекает вода. На серой стене дома написано баллончиком: «2-12-85-06. Это мой номер».
Сижу под компостером, держу наготове талон. Толкнув меня коленом, подсаживается мужик. Я поворачиваюсь, смотрю на него.
Он говорит:
– Я сам – с Киева. Работаю на автобазе. Приехал сюда взять «газон» – договорился в военной части, около моста. Знаешь?
– Не-а.
– Ну и нечего тебе там знать.
– Может, и нечего.
– Отдал триста тысяч. Слышал? Триста тысяч. Это тебе не хуй собачий! Ни расписки, ни говниски. Отдал – и все, под честное слово.
– А если кинут?
– Как «кинут»?
– Ну, не дадут машину. Скажут – мы тебя не знаем.
– Как это – «не знаем»? Это что б такое было? Вообще хер знает что.
– А разве сейчас не хер знает что?
– Не, пацан, это еще жить можно. Вот после войны было – вообще пиздец. Люди падаль жрали…
Мужик смотрит на меня. У него загорелое лицо, шрам на губе и красная сетка сосудов на щеках.
Он наклоняется к моему уху и шепчет:
– А вообще, скажу тебе по секрету, – у меня в номере еще пятьсот. Во как!
Трамвай останавливается. Мужик выходит, заходит чувак в кепке, достает «корочку» контролера.
– Готовим талоны на контроль.
Пассажиры кидаются пробивать талоны. Я сую свой в щель компостера. Контролер подскакивает ко мне, я успеваю нажать на рычаг.
– Что, самый умный?
Я протягиваю ему талон.
– Не пойман – не вор.
– Я тебе сейчас покажу «не пойман – не вор». Сидит под компостером, думает – я не вижу.
– Но вот же талон, пробитый.
– А мне все равно, пробитый или нет. Ты когда его пробил? Безбилетным считается пассажир, который до следующей остановки не пробил талон – так в правилах сказано. – Он кивает на табличку под стеклом, на кабине водителя. – Так что плати штраф – двести рублей.
– У меня нет, я студент.
– А мне какое дело, кто ты? Сейчас отвезу на конечную и сдам в милицию.
– Сдавайте. Вот у меня талон.
– Смотри, где твой талон. – Он рвет талон и кидает на пол. – Ну-ка на выход.
Трамвай отъезжает. Контролер прячет «корочку» в карман. Он старше меня года на два. Над верхней губой – редкие черные волоски.
– Ну что, поговорим?
– О чем?
– Сейчас увидишь.
Удар кулаком в живот. Я приседаю. В лицо летит ботинок. Я уклоняюсь, падаю, вскакиваю. Он хватает меня за куртку. Я вырываюсь, бегу. Оглядываюсь.
Контролер спотыкается, падает, орет:
– Еще раз поймаю – готовься!
Тетя Нина сидит на кухне, читает книгу «Анжелика и король». Я ставлю чайник на плиту.
– Ну, што там, у институте?
– Ничего, все как всегда. А что у вас нового?
– Ай, малако апять падаражала. И масла, и смятана. Как жыть, Володя, ты мне скажы, а?
Я пожимаю плечами.
– Мая пенсия – тысяча. Ну, ты даеш васемьсот за квартиру. А што щас на гэтыя грошы купиш, а? Да, я уборщицай усю жизнь рабила, зарплата малая – сначала на камвольнам камбинате, патом у гастраноме. А муж мой, Саня, памёр у том гаду – трынадцатага наябра буде гадаушчна. У яго и пенсия добрая была, и рабиу ящо – у ахране. А тяпер мне што? Усё гэтые паляки паганые зрабили – Шушкевич и Кебич. Ня любять яны беларусау…
– А детей у вас нет?
Она машет рукой.
– Дочка адна, тры гады, як завербовалась на север, жыве там у этай мерзлате, мне и не пиша дажа. Што яна есть, што няма…
Чайник закипает, я сыплю в кружку заварку, наливаю кипяток, открываю старый холодильник «ЗИЛ». Внутри воняет прогорклым маслом. Я достаю кусок вареной колбасы.
– Вот вывучышся, станет рабить, многа зарабатывать… – говорит тетя Нина. – А я скора падохну. Забяры меня к себе, Саня, а? Как я тут без тябе адна? – Она плачет.
По стеклу молотит дождь. Светятся окна домов. Уличные фонари не горят: экономия.

***
Кузнецов заходит в аудиторию, садится на стул, закинув ногу на ногу.
– Вам повезло, можно сказать. Или наоборот – не повезло. Фор хум – хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, из-за того, что в институте нет отопления, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные – весело провести время в столице нашей независимой республики.
До электрички – полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог – десять рублей. Следующий в очереди – лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.
– Бутерброд с колбасой и чай.
Подают электричку. Плохо одетые люди со скучными лицами кидаются занимать места, отталкивая друг друга. В дверях образуется давка.
Я захожу одним из последних. Все сиденья заняты.
По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.
– Выпить ни хуя нет?
Я мотаю головой.
– Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.
Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой. Солдат идет дальше.
За окнами темно. Мужик в дождевике встает, снимает с полки рюкзак, идет к тамбуру. Я сажусь на его место.
Свет тусклый. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона сидит на полу бомж. Рядом – его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.
С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло-синей форме.
– Приготовили билеты для проверки.
Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к другому выходу.
В тамбуре курит дед в зимней шапке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.
Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в ту сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На стекле в двери набита через трафарет надпись: «Не прислоняться».
На сиденье напротив меня – мужик. Лет сорок пять – пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ушей торчат седые волоски. На полу – пустая бутылка от водки.
Мужик говорит:
– Вот ты, наверна, студент?
– Ну, студент.
– Значит, умный, должен ва усём разбираться. Ня то, што мы – старые…
– Ни в чем я не разбираюсь.
– Ладно, ты не эта самае. Ты знаешь, пра што я гавару. Вот ты мне абъясни, што эта робится? Я ни хера не магу панять. А ты?
– Что вы имеете в виду?
– Ты мне мозги не еби… Што эта за блядство, а? Адни спекулянты, и больше ни хера. Купиу за капейку – прадау за рубль. Как эта, ты мне абъясни. Адин, блядь, усю жызнь работае, как Карла, и ни хуя денег нет, а эти, бля – купиу за капейку, прадау за рубль…
– А что тут такого? Каждый может этим заняться. Даже вы, например.
– Ты што, дурной?
– А что такое?
– Не, ты, эта самае, извини… Ну, выпили, ты панимаеш. И не панятна ни хуя. Раньше жыли… Усе было панятна, палучыу двести рублей у месяц – и харашо, а сейчас не знаеш, сколька этих бумажек нада… Ерунду зрабили – белки на деньгах, зайцы… Ленин там, Крэмль – эта ладна, а то зайцы… А чего сейчас па радио гаварят «паважаныя спадары»? Вот ты мне объясни, чего эта я – и «спадар»? Был усю жызнь таварищ, а сейчас, на хуй, спадар. Раньше Масква была сталица, и усе знали, а тяпер? Тяпер што, Минск – столица? Гауно этат Минск, гауно. Ну што, ты мне абъясниш?
– А что я могу объяснить?
– Не можаш – тагда сиди и не пизди.

***
Родители кормят меня картошкой с сардельками. Я жую и рассказываю:
– Ну, учеба как учеба. Фонетика, грамматика, практика языка. Потом всякие другие предметы – логика, история, психология…
Мама спрашивает:
– Тебе хоть интересно?
– Ну так…
Папа говорит:
– Да, не повезло тебе – в такое время учиться в другом городе. Надо было поступать здесь, у нас – все бы намного проще было…
Мама недовольно смотрит на него.
– А что ты как отец сделал, чтобы ему там легче было, а?
– А что я мог сделать? Захотел – поехал учиться. А мы – чем сможем…
– И чем ты сможешь, хотела бы я знать? Слава богу, что поступил на бесплатное, а если б не прошел… Где взять сорок тысяч в год? И так всю сберкнижку на репетитора отдали. Поступить – поступил, а как он там жить будет, не представляю себе.
– Все живут, не один я приезжий. Найду работу…
– Много ты нашел? Сейчас кругом сокращения, да и студентов брать не хотят. Лучше думай про учебу, на жизнь мы тебе будем давать.
– Не надо мне денег. Сам заработаю.
Отец поддакивает:
– Правильно говоришь. Надо быть оптимистом. А ты, Лариса, так не настраивай его, что все плохо…
– Вот я вижу, какой ты всю жизнь оптимист. Живем в этом дурном районе, где одни уголовники и ворье. Сто раз говорила – давай поменяемся с доплатой на центр или, хотя бы, на «Мир-два» какой-нибудь. Еще года три назад, до всех этих повышений, можно было за тысячу доплаты поменяться на нормальную квартиру. Надо было сэкономить на чем-нибудь, телевизор новый не брать… А теперь уже точно до конца жизни здесь будем…
– Ничего, сын будет хорошо зарабатывать – купит нам новую квартиру. Да, Володя?
Я молчу.
– Купит, жди – не грусти. Хоть бы сам без работы не сидел после института. Такое все нестабильное… Не знаю, куда мы катимся…
– Ладно, ты парня не пугай. Пусть учится. А мы поможем – хрусталь вон продадим.
– Не дам я тебе его продавать – еще, может, на хлеб придется менять. Раз завертелось – не остановится. Хоть бы гражданской войны не было…

***
Утро. Встаю с дивана, подхожу к окну, смотрю на желтые деревья с остатками листьев. По улице Куйбышева ползет забрызганный грязью троллейбус. У подъезда Генка со второго этажа, бывший футболист «Днепра», базарит с приятелями-алкашами.
Иду на кухню, набираю из крана воды в стакан, пью. На столе – записка: «Сходи за хлебом. Мама».
У входа в гастроном, почти закрывая дверь, припаркован зеленый «форд» с проржавевшими крыльями. На заднем сиденье – две девушки, лет по шестнадцать. Тетка, обходя машину, злобно смотрит на них. Они показывают ей языки.
Из магазина выходит Гурон. На нем – спортивные штаны с четырьмя полосками по бокам, расстегнутая кожаная куртка, свитер «Capuchon». На свитере болтается толстая золотая цепь. В одной руке – открытая бутылка «жигулевского», в другой – еще две. Я не видел его больше года.
Он машет мне бутылкой с пивом.
– Привет, Вован!
– Привет.
– Смотри – моя тачка. Всего пятьсот баксов – из Польши пригнал. А тачила еще заебись, самое то. Ты не смотри, что такой видон, – это надо подделать. Поехали кататься.
– Мне в магазин надо, за хлебом…
– Кинься ты – за хлебом. Потом купишь свой хлеб. Садись.
– Ай, неохота.
– Ну ладно, давай.
– Давай.
Сижу на кухне у Антона. Он поступил в машиностроительный, на платное. Специальность – «Коммерческая деятельность на рынке товаров и услуг».
Антон рассказывает:
– Учиться буду, можно сказать, бесплатно. Папаша добазарился с одним председателем колхоза, это – его кореш. Колхоз будет за меня платить – типа, за подготовку специалиста.
– А что потом? Ехать работать в тот колхоз?
– Какой колхоз, ты что? Бабки у них все равно казенные, не жалко. Куда захочу, туда и устроюсь.
– А куда ты хочешь?
– Там будет видно. У нас в группе, прикинь, некоторые – уже бизнесмены. Фирмы или киоски свои.
– На фига им тогда учиться?
– Как – «на фига»? Чтоб диплом был.
– А что в дипломе – «коммерсант»?
– Наверно.
– Знаешь, кого сегодня видел? Гурона.
– А кто это?
– Ты что, не знаешь? До девятого с нами учился… А, ты ж к нам в десятый пришел…
– Да, недавно было два года, как переехали.
– Не жалеешь, что свалил из Клайпеды? Там сейчас, наверно, лучше, чем у нас…
– Везде хорошо, где нас нет. А Гурона этого я наглядно знаю. Такая рожа противная, тупая, да?
– Ага. Он тачку пригнал из Польши, «форд» старый.
– Рэкетир, значит. Их целая бригада с нашего района ездит, я знаю. Семьдесят четвертый, семьдесят третий год. Зарабатывают пацаны неплохо, только все это рискованно…
Антон берет из пачки «Столичных» сигарету, щелкает прозрачной зажигалкой.
1 2 3 4