— Вы знакомы с Шуриком?
— Уже лет двадцать пять.
— Ему всего тридцать.
— Сейчас. Так же, как и тебе. А через двадцать лет…
— Мы состаримся на двадцать лет, — легко согласился я. — Так откуда вы его знаете?'
— Случайно познакомились в библиотеке, на встрече с одним писателем. Сказать, с каким?
— Нет, не надо. Я все понял. Передайте Кнутовскому, что я восхищен его остроумием. Что же он, не мог придержать эту идею до первого апреля?
Ровесник-однофамилец замолчал и машинально отхлебнул чаю.
— Ну и дерьмо!
— Вы повторяетесь. Наверное, Кнут спланировал полномасштабный розыгрыш. Знаете, мне даже немного жаль, что я расколол вас так быстро. Это действительно могло быть забавным.
— Правильно. Именно так я все и представлял. Я не ждал легкой победы.
Он скинул плащ и принялся расстегивать рубашку необычного покроя.
— Эй, эй! Вы ничего не перепутали? — К такому повороту я был не готов. Кнут что, совсем свихнулся? Кого он ко мне прислал?
— Ужасно пошло, но ничего другого не остается. Приступаем к телесному осмотру. Ты хорошо помнишь свои родинки? — Седой говорил без всякой иронии. — Если тебя не убедит вот это и это… — он указал на крестообразный шов у локтя и крупное родимое пятно под левой лопаткой, — …то я могу рассказать несколько случаев из своей биографии. Например, как я… то есть ты бросил Людмилу. Подробности интересуют? Деньги на Люсин аборт ты занял у…
— Заглохни! — не выдержал я.
Его слова придавили меня, как могильная плита. В голове пульсировала бешеная мысль: «Откуда он это знает?» А рядом всплывало, прорывалось сквозь стальные кордоны обычного человеческого «Не может быть» жутковатое понимание того, что я ему уже верю. Верю! Потому что единственное рациональное объяснение — это…
— Ну, Миша! Соображай! Ты фантаст или кто?
Сосед за стенкой вышел из туалета, о чем свидетельствовал надсадный рев его бачка. На югославской стройке гудел, передвигаясь, башенный кран. Передо мной стоял давно остывший и подернувшийся блестящей пленкой «Липтон». Рядом, задумчиво поигрывая пакетиком, сидел пятидесятилетний мужик, только что доказавший, что он — это я. С лестницы слышался исступленный лай дурной собаки. Все происходящее воспринималось естественным и монолитным, и я уже не знал, какой из элементов бытия считать «правильным», а какой — нет. Все объединилось и слилось в одну картину, и у меня не было оснований полагать, что Мефодий-старший менее реален, чем сосед, неоправданно часто спускающий воду в бачке.
— Расскажите… расскажи еще. Только не такое больное.
— Первый фантастический рассказ я написал в седьмом классе. Как он назывался? Думаю, этого не помнишь даже ты. Посвящался он, само собой, нашествию злобных инопланетян.
Я долил и включил чайник. Снова сел, закурил. Пришелец говорил то монотонно, то, вдруг вспомнив какой-нибудь смешной случай, покатывался от смеха, и я хохотал вместе с ним. Но, уже свыкшись с ошеломляющим открытием, я невольно продолжал сверять его истории со своими, неискренне надеясь, что поймаю нежданного гостя на каком-нибудь несоответствии.
А он все рассказывал и рассказывал, и я, слыша фамилии, названия, даты, проживал свою юность по второму кругу, и он проживал ее вместе со мной. И тоже — свою. Потому что скоро мне стало ясно: Мефодий не проговаривает заученную легенду, он действительно вспоминает.
— Хватит. — Я подошел к раковине и тлеющим концом сигареты поймал сорвавшуюся с крана .каплю. — Будем считать, что знакомство состоялось.
Мы торжественно пожали руки. Передо мной находился я сам в возрасте пятидесяти лет, и этот факт меня больше не шокировал.
— Вот и славно! — воскликнул Мефодий-старший. — Тогда закончим официальную часть и перейдем к лирике.
Он покопался в брошенном на стол плаще и показал мне черный продолговатый предмет, сильно смахивающий на пульт от телевизора. Три ряда круглых кнопок-пуговок на его поверхности только подчеркивали сходство; если б не маленький жидкокристаллический экранчик в центре, штуковину и впрямь можно было принять за дистанционник. Не хватало лишь знакомого логотипа «Рекорд».
— Никаких кабин, никаких реакторов, все культурно: набрал на дисплее дату и время, потом нажал большую кнопку.
— Откуда это у тебя?
Мефодий загадочно улыбнулся и попытался закинуть ногу за ногу, однако сделать это, сидя на маленькой табуретке, оказалось непросто.
— Ловкость рук плюс теория вероятностей, — нарочито беспечно ответил он.
Актером я был неважным — и в тридцать, и в пятьдесят. Выдав явно заготовленную фразу, Мефодий смутился и начал увлеченно рассматривать пепельницу. Он не был похож ни на отца, ни на мать. Все правильно, именно это я и слышал в детстве. Родители любили спорить, в кого я пошел. Теперь я видел: в себя. В себя самого. Через двадцать лет мои волосы приобретут стальной оттенок и чуть отступят назад, из-за этого лоб станет выше и благороднее. Нос укрупнится и покроется крохотными оспинками. Под глазами образуются аккуратные мешки, как раз такие, чтобы добавить взгляду мудрости. Своим будущим лицом я остался доволен, но вот то, что Мефодий пытался запудрить мне мозги, меня насторожило.
— Товарищ как-то спьяну проболтался, что готовится один эксперимент, — нехотя начал он. — Посвященных было так мало, что послать в прошлое оказалось некого.
— И послали тебя, — закончил я саркастически. — За неимением горничной пользуют кучера.
— В Проекте каждый человек на счету. Куда ни плюнь — либо серьезный дядька с большими погонами, либо профессор, который писает мимо унитаза, потому что, кроме своих формул, ничего не видит.
— В нормальных фильмах для путешествий во времени нанимают мордоворотов из спецподразделений.
— Чтобы одолжить одного такого у государства, пришлось бы многое объяснять. А здесь столько тумана, что неизвестно, знает ли о Проекте сам президент. В общем, они решили отправить постороннего — тихого, серого, незаметного, которого никто не хватится.
— Ты так и не женился?
— Вопросы потом, ладно?
Мефодий начал одеваться, и я не без зависти отметил, что его руки куда крепче моих.
— Занялся спортом? — спросил я. — Чего это дернуло на старости лет?
— Поговори еще! «На старости», — передразнил он беззлобно. — У меня здоровья в десять раз больше, чем у тебя. То, о чем ты подумал, тоже в порядке, жалоб не поступало. И питаюсь по-человечески… — Он покосился на пакетик чая, утыканный окурками.
Мефодий уже застегивал рубашку, когда я заметил у него на животе широкий кривой шрам. Рубец был бледным и гладким — видимо, появился он давно.
— Откуда такая отметина?
— Где? А, это? После расскажу.
— Как же ты затесался к ученым?
— Все определил случай. Правда, его подготовка обошлась в приличную сумму. Тот самый товарищ устроил мне встречу со своим начальством. Если б ты знал, какая была конспирация! — Мефодий даже прищурился от удовольствия. — И я им подошел. — Он нежно погладил черный предмет на столе. — Они выбирали подопытного кролика и не догадывались, что кролик выбрал их сам. Интересно, что бы ты подумал, если б я появился прямо в комнате?
— Так и живешь в этой квартире? Дом еще не развалился?
— Нет, конечно. В смысле, не живу. Оставил как память о молодости. Хотя скоро придется с ней расстаться, по просьбе общественности. Горят желанием открыть здесь музей.
— Музей чего? — не понял я.
— Чего? — Мефодий подался вперед, приблизив свое румяное лицо к моему. — Музей меня, Миша! Ну и тебя, естественно.
От таких слов у меня сладко засвербило в груди. Чтобы чем-то занять задрожавшие пальцы, я принялся барабанить по скатерти. Водки, как назло, в доме не было.
— Все-таки удалось?
— А почему нет? — отозвался Мефодий, и мне вдруг захотелось хоть на миг почувствовать себя им — стареющим мэтром, изнемогающим от славы.
— Тебе ровно пятьдесят?
— Хочешь вычислить, из какого я года? Прибавь к своему две тысячи шестому еще двадцать. Дальше машинка не пускает.
— Две тысячи двадцать шестой. Выходит, пятьдесят. И как там… у вас?
— Помаленьку. Вот тебе, кстати, сувенирчик. Извини, подарить не могу. Только посмотреть.
Мефодий протянул мне толстую книгу в красивой обложке.
— "Ничего, кроме счастья", — прочитал я вслух.
Вверху, в малиновых облаках, летящих по розовому небу, стояло: «Михаил Ташков». Только увидев свое имя, я до конца осознал, что держу в руках роман, написанный мною, пусть не сейчас, а спустя годы, но это моя, моя книга, она все же издана, кем-то куплена и прочитана!
Меня вдруг переполнила какая-то детская радость. Торжествовал ли я, испытывал ли гордость? Нет, не это. В мозгу ослепительно сияло лишь одно: постижение сбывшейся мечты. Тайные грезы наконец воплотились в нечто осязаемое. В Мою Книгу.
Не знаю, сколько я просидел вот так, безумно вглядываясь в подобие танка на обложке, боясь пошевелиться, не решаясь раскрыть книжку — вдруг страницы окажутся пустыми?
Пока я приходил в себя, Мефодий допил чай и включил телевизор.
— Ностальгия, — пояснил он.
— Наверное, за двадцать лет многое изменилось. Рассказал бы что-нибудь.
Он опустил глаза и снова положил руку на свой пульт, словно опасаясь, что я его отниму.
— Когда меня отправляли, то предупредили о возможных последствиях. Чем больше я сделаю в прошлом, тем меньше у меня шансов вернуться в свое настоящее. Я должен постараться ни на что не влиять. Только заглянуть сюда и сразу назад.
Некоторое время Мефодий молчал, потом по-свойски взял мою сигарету. Он принимал какое-то важное решение. Я так же молча ждал, наблюдая, с каким отвращением он затягивается.
— Даже сигареты с собой не захватил, — сказал он. — Потому что у вас таких еще нет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Будущее можно изменить? Но тогда сам факт твоего появления…
— Нет. История обладает определенной инерцией. Чтобы столкнуть ее с естественного пути, нужно совершить что-то выдающееся. Прежде чем решиться на эксперимент с человеком, они перетравили кучу крыс. Давали им отраву и фиксировали смерть, а потом переносились назад и яд из клеток убирали. Крысы оказывались живыми. Цивилизация, сам понимаешь, от таких опытов не рухнет, но если я расскажу тебе о будущем, то ты сможешь к чему-то подготовиться, и тогда…
— Обещаю этого не делать, — неуверенно проговорил я.
Мефодий засмеялся.
— Что обещаешь? Не уворачиваться от ножа, который чуть не отправил меня на тот свет? Обещаешь перейти улицу именно в том месте, где тебя собьет машина? Ты и так узнал гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Например, что проживешь еще как минимум два десятка лет.
— Ты явился, чтобы сообщить только об этом?
Фильм по телевизору закончился, но вместо обычного блока рекламы на экране появился встревоженный диктор. Я схватил со стола пульт и удерживал кнопку громкости до тех пор, пока глухое бурчание в динамиках не превратилось в членораздельную речь.
— …Управление внутренних дел города Москвы.
Диктора сменил майор милиции, тут же скрывшийся за контрастной фотографией. На ней был изображен длинноволосый мужчина средних лет, лежавший на газоне, и хотя его одежда была в относительном порядке, а лицо выражало абсолютную безмятежность, сама поза несла в себе то неуловимое, что с полной определенностью говорило: мужчина мертв.
— Труп был найден пятнадцатого сентября в районе Измайловского парка. Документов, удостоверяющих личность, не обнаружено. Попытки правоохранительных органов установить его личность успехом не увенчались. Особые приметы убитого: на левом запястье имеются две татуировки в виде слов «Кришна» и «Навсегда». Просим всех граждан…
— Дела, — вздохнул Мефодий. — У нас такого безобразия не водится, — добавил он не без гордости.
— У нас тоже, — проронил я уязвленно, как будто неопознанный покойник в кустах был моим личным промахом.
Телевизор снова показал фотографию, на этот раз с таким увеличением, что лицо заняло весь экран. Волосы убитого были аккуратно расчесаны на прямой пробор и подвязаны трогательной цветастой тесемкой. Со строгим костюмом эта хипповская фенечка никак не вязалась. И еще наколки. Они сказали «Кришна». Да хоть Будда, кто по молодости не балуется, но зачем ленточка в волосах?
Мужик выглядел далеко за сорок. Пиджак, белая рубашка, галстук. К впалой щеке прилип скрюченный березовый лист. Милицейский фотограф не стал его стряхивать, будто с листком покойника опознают быстрее.
— Кого-то он мне напоминает, — встрепенулся Мефодий. — Вроде видел где-то мельком.
— Когда вот так показывают, маму родную не узнаешь. Да, ты на кладбище-то ходишь или позабыл уже?
— Кладбище лет семь как ликвидировали. Некоторые могилы переносили — я отказался. Столько лет прошло, чего их беспокоить. Осуждаешь?
— Кого — себя?
Мефодий хотел что-то сказать, но передумал и церемонно вручил мне плоский квадратный пенал.
— В твоем пальтеце столько интересного, доставай уж все сразу, чего тянуть!
— Это и есть все, — тихо произнес он. — Открой. Я подцепил ногтем пластмассовую крышку и обнаружил в коробке две дискеты.
— Такие давно не выпускают — устарели. Но еще сложнее было найти трехдюймовый дисковод. В наше время это настоящий антиквариат.
— И что там? Результаты скачек за двадцать лет? Или президентских выборов? Или выигрышные номера какой-нибудь лотереи? Подожди, но ведь ты отказался рассказывать даже о шраме на своем — на моем! — пузе.
— Сведений о лотереях там нет. Ты же знаешь, я никогда не был жадным до денег. Вот и сейчас я отдал все. Только за то, чтобы получить возможность…
Прежде чем Мефодий закончил, я убрал дискеты обратно в пенал и положил его перед собой: меня вдруг затрясло, и я испугался, что он выпадет из рук.
— Я правильно тебя понял? — спросил я, не узнавая собственного голоса, — язык приклеился к нёбу, а в горле повис тугой, жесткий комок. — Там тексты?
— Четыре романа. По два на каждой дискете. И они твои. Я действительно известен, Миша. Для кого-то я даже кумир. Серьезно. Но сколько я к этому шел, сколько раз ломался! Забрасывал писанину, жег рукописи прямо на паркете, красиво так, по-гоголевски.
1 2 3 4 5 6 7