VadikV


86
Полина Дашкова: «Чувство
реальности. Том 1»


Полина Дашкова
Чувство реальности. Том 1



«Дашкова П.В. Чувство реальности: В 2 тт: Т. 1»: АСТ /Астрель; М.; 2003
ISBN 5-17-018157-4

Аннотация

В Москве совершено двойное уби
йство. Убитые Ц гражданин США и молодая красивая женщина. Ведется следс
твие. Вероятность того, что это заказное убийство, Ц очевидна. Но каковы
мотивы?..


Полина ДАШКОВА
ЧУВСТВО РЕАЛЬНОСТИ
(ТОМ 1)

Позиция автора не обязательн
о совпадает с позициями вымышленных героев романа.


Глава 1

Ц Посиди здесь и подумай о своем поведении. Дверь закрылась, снаружи пов
ернулся ключ. Маша Григорьева осталась одна в просторной комнате, где не
было ничего, кроме фанерных щитов наглядной агитации, прислоненных к сте
не, пыльных рулонов бумаги, сваленных в угол, голой ослепительной лампоч
ки под потолком, сизого ночного окна с клочьями ваты между рамами и чугун
ной батареи.
Ц Вот и отлично! Ц прошептала Маша, обращаясь к запертой двери, за котор
ой слышны были тяжелые шаги и скрип половиц. Ц Я простужусь, у меня будет
воспаление легких, и тебе, Франкенштейн, придется отвечать.
Шаги затихли. Маша потрогала облупленное ребро батареи. Оно оказалось чу
ть теплым.
Пять минут назад Франкенштейн выдернула ее из-под одеяла, отняла фонари
к, книжку и даже не дала надеть тапочки, потащила за руку вон из спальни по
пустому полутемному коридору, потом по лестнице, на третий этаж. Маша ужа
сно удивилась. Такие воспитательные меры были для нее экзотикой. Она реш
ила не возражать и не задавать вопросов, ей стало интересно, куда ее тащат
и что произойдет дальше.
За три дня, проведенные в санаторно-лесной школе, она узнала несколько не
преложных правил. Самый важный человек в этом заведении Ц воспитательн
ица старших классов Раиса Федоровна Штейн, по прозвищу Франкенштейн. Ест
ь вещи, которые ее бесят: декоративная косметика, жвачка и чтение после от
боя под одеялом при свете фонарика.
Вчера утром, обыскивая тумбочки в спальне девочек, Франкенштейн обнаруж
ила у Маши помаду, правда гигиеническую, но она не вникала в детали. В спец
иальной тетрадке против фамилии “Григорьева” появилась жирная красная
точка. После обеда соседка по столу угостила Машу мятной жвачкой. Франке
нштейн шла навстречу как раз в тот момент, когда Маша запихивала в рот бел
ую гибкую пластинку. Тут же появилась вторая точка, жирнее первой.
Ц Ну все, Григорьева, Ц предупредила соседка, Ц еще одно замечание, и ты
труп.
Ц Она что, правда детей жрет? Ц небрежно уточнила Маша.
Ц Не всех. Только девочек старших классов, и то после третьего замечания.

В десять вечера Франкенштейн погасила свет в палате. В десять сорок зашл
а проверить, все ли спят. Маша дождалась одиннадцати, зажгла под одеялом с
вой фонарик, чтобы почитать. Она читала Оскара Уайльда “Портрет Дориана
Грея”, и так увлеклась, что не услышала, тяжелых шагов.
Вот, оказывается, как обращаются с детьми в этом оздоровительном заведен
ии, если, конечно, можно назвать ребенком совершенно самостоятельную дев
очку тринадцати лет, умницу, отличницу, которая свободно говорит по-англ
ийски, читает в подлиннике Уайльда, Моэма и Голсуорси. Никто никогда не хв
атал ее за руку и не волок, как нагадившую собачонку. Никто никогда не запи
рал ее ночью в холодной комнате, босую, в ночной рубашке.
Неделю назад мама и отчим Маши Григорьевой попали в аварию, вроде бы не сл
ишком серьезную, тем не менее оба лежали в больнице, к ним не пускали из-за
карантина. Бабушка Зина решила быстренько сбагрить Машу в эту паршивую л
есную школу.
С первого же дня Маша стала обдумывать план побега. Ей хотелось увидеть м
аму. Она не знала, где именно мама лежит, но надеялась выяснить это, обзвон
ив из дома по телефонному справочнику все московские больницы.
Она понимала, что отсюда, из деревни Язвищи, добраться до Москвы без посто
ронней помощи довольно сложно. Не в том дело, что далеко (двадцать минут на
автобусе, тридцать минут на электричке). Просто у Маши не было денег. Ни ко
пейки. В лесной школе не разрешалось детям иметь наличные деньги, и верхн
юю одежду держали в запертом помещении, выдавали только на время прогуло
к. А на прогулке всегда рядом Франкенштейн. Попробуй сбеги. Это закрытое з
аведение, черт бы его подрал, детское оздоровительное учреждение санато
рного типа. Бабушка Зина страшно гордилась, что устроила сюда Машу, совер
шенно здорового подростка, по большому блату. И если Маша сбежит, бабушка
ей этого никогда не простит.
Холод начал потихоньку поедать босые ноги. Такому лютому холоду хватит ч
аса, чтобы сожрать человека целиком и обглодать косточки. Когда откроют
дверь, вместо Маши Григорьевой найдут сосульку, прозрачную и неподвижну
ю. Вот тогда они все забегают, засуетятся, им станет не просто стыдно, а муч
ительно стыдно. Они с позором уволят Франкенштейн, лишат ее диплома педа
гога и разжалуют в уборщицы. Всю оставшуюся жизнь Раисе Федоровне придет
ся ронять слезы в ведро с грязной водой, повторяя:
"Григорьева, прости меня!” Ответом ей будет мертвая тишина.
Маша тяжело вздохнула, обошла комнату, подергала дверь, припала к замочн
ой скважине и поняла, что ключ торчит снаружи. В коридоре было тихо. Школа
спала. Франкенштейн, вероятно, полетела на метле на шабаш нечистой силы и
теперь водит хороводы вокруг костра со своими подружками ведьмами. Над к
остром висит огромный кипящий котел, в нем варится ароматный супчик из з
лостных нарушителей дисциплины. По сравнению с теми, чьи расчлененные те
ла кипят в этом котле, Маша Григорьева устроилась вполне сносно.
Она развернула один из пыльных плакатов, постелила на занозистый рыжий п
ол у батареи. На плакате толстощекий мальчик увлеченно поедал бутерброд
с колбасой. Красная крупная надпись под мальчиком гласила: “Школьные зав
траки Ц дело серьезное, вам поскорее помогут они вырасти умными, сильны
ми, взрослыми, так как полезны и очень вкусны!"
Старая бумага противно шуршала, обдавая пылью. Сквозь оконные щели сильн
о дуло. Маша обнаружила, что оба шпингалета, верхний и нижний, сломаны, зак
рыть окно плотней невозможно. Она уселась на корточки на плакат, обхвати
в руками плечи и прижавшись спиной к батарее. Жестко, неудобно, но все-так
и немного теплей.
Лесная школа занимала старинное трехэтажное здание, до восемнадцатого
года бывшее усадьбой купцов Дементьевых, владельцев деревни Язвищи. Куп
цы строили себе дом два века назад добротно и красиво, в стиле раннего кла
ссицизма. Дом стоял на холме, окруженный яблоневым садом. Дальше простир
ались поля, отороченные у горизонта тонким черным кружевом леса. В тишин
е ясно слышался гудок электрички. Сыпал снег, крупный, липкий, первый снег
1985 года.
Постепенно снегопад превратился в настоящую вьюгу. Ветер выл все громче
. Под его порывами хлипкая оконная рама трещала, тихо и грустно позванива
ло стекло. Маша взглянула на маленькие наручные часы, папин подарок. Она н
икогда не расставалась с ними, не снимала даже в ванной. Они были водонепр
оницаемые.
Десять минут первого. Сейчас должна прийти Франкенштейн. Она же не может
оставить здесь ребенка до утра. Это все-таки санаторий, а не колония для м
алолетних преступников.
Глаза слипались. Съежившись у батареи, Маша натянула рубашку на колени, п
очти согрелась и даже задремала. Сквозь тонкую зябкую дрему она думала о
том, что ее родной отец ни за что не сел бы за руль пьяным, как это сделал отч
им, который разбил уже третью по счету машину. Он привык, что ему все дозво
лено. Стоит ему высунуть свою популярную физиономию из окошка, и гаишник
и, вместо того чтобы штрафовать, отдают честь. Ни у кого в Машином классе н
ет дома видеомагнитофона, никто не отоваривается в “Березке” на Большой
Грузинской. Маша только и слышит: “Вчера видели твоего папу по телевизор
у… В последнем “Огоньке” твой папа на обложке”. Она уже устала повторять,
что никакой он не папа, а отчим.
Ее родного отца зовут Григорьев Андрей Евгеньевич. Они с мамой развелись
, папа сейчас где-то за границей, по работе, но это ничего не значит. Маша ни
когда не станет дочерью нового маминого мужа, народного артиста, лауреат
а всяческих премий, и отчество свое ни за что не изменит, и фамилию его зна
менитую ни за что не согласится взять. Это только для телеэкрана и журнал
ьных обложек он такой классный. А на самом деле он надутый индюк, самоувер
енный болван и пьяница. То, что он рискует собственной жизнью, Ц его личн
ые трудности. Но жизнью Машиной мамы он не имеет права рисковать, придуро
к несчастный.
То ли ветер выл слишком громко, то ли Маша правда уснула, но скрежета ключа
в замочной скважине она не услышала. Дверь открылась с легким скрипом, и т
ут же закрылась. Ключ повернулся в замке, уже изнутри. Маша проснулась отт
ого, что какая-то липкая холодная гадость прикоснулась к ее лицу. У рта чт
о-то металлически звякнуло. Она распахнула глаза, хотела крикнуть, но не с
умела. Рот ее был заклеен широким куском лейкопластыря. Напротив нее сид
ел на корточках худой ободранный мужчина неопределенного возраста. Он с
мотрел на Машу и улыбался. Зубы у него были редкие, кривые и какие-то рыжие,
череп обрит наголо. Даже глаза у него были лысые, ни бровей, ни ресниц. Под б
урой телогрейкой виднелась мятая фланелевая ковбойка в красную клеточ
ку.
Он мог показаться сумасшедшим, если бы не внимательный спокойный взгляд
, взгляд разумного существа, возможно, даже более разумного, чем Маша. Он с
мотрел на нее с радостным любопытством исследователя, как орнитолог на д
вухголового воробья.
Плотная трикотажная ночнушка была натянута на колени. Кисти рук скрещен
ы и спрятаны в длинных рукавах. Получалось, что Маша самое себя связала, и
не могла двинуться. При первой же попытке высвободить руки лысый легоньк
о уперся ножницами в ее шею и отрицательно помотал головой. Ножницы медл
енно поползли от шеи вдоль щеки к глазам, длинные блестящие лезвия раскр
ылись и тут же закрылись, выразительно щелкнув. Он продолжал улыбаться. У
него воняло изо рта. Не перегаром, он не был пьяным. Он был даже слишком тре
звым. От него исходил ни с чем не сравнимый смрад. Наверное, именно так вон
яли зомби из “Ночи живых мертвецов”. Маша однажды сдуру посмотрела этот
ужастик по видео, от начала до конца, и сколько потом ни убеждала себя, что
это всего лишь фильм, не могла спать целую неделю.
На секунду ей пришла в голову утешительная мысль, что лысый урод в ватник
е ей снится. Просто в мозгах засело, как заноза, впечатление от американск
ого ужастика. Она вообще чрезвычайно впечатлительная, и впредь с этим на
до считаться, выбирая для себя фильмы и книги.
Но лысый в ватнике был слишком отчетлив для сновидения. Он вонял мертвеч
иной, адом, кошмаром. Ее затошнило. Она подумала, что, если сейчас вырвет, он
а захлебнется насмерть, потому что рот у нее заклеен. Левая рука лысого ны
рнула под подол рубашки. Прикосновение влажных ледяных пальцев к бедру п
одействовало на Машу сильней, чем ножницы. Она успела заметить, что дверь
плотно закрыта и ключ торчит изнутри. Значит, если Франкенштейн все-таки
явится, какое-то время уйдет на то, чтобы взломать дверь.
Ц Тихо, тихо, Ц бормотал лысый, Ц все будет хорошо, тебе понравится. Я бы
стренько, не бойся…
Он сопел все громче, и с каждым его выдохом комната наполнялась очередно
й волной нестерпимой вони. Резким внезапным движением он задрал Машину р
убашку, продолжая внимательно смотреть ей в глаза. Это дало ей возможнос
ть вскочить на ноги, не запутавшись в подоле и освободить руки из рукавов.
От неожиданности он выронил ножницы. Липкие пальцы проворно впились в щи
колотку. Маша развернулась, ухватилась за подоконник и, почувствовав опо
ру, оттолкнулась ногами, изо всех сил дернулась вверх, словно пыталась вы
браться из вонючей болотной трясины.
От порыва ветра мелодично звякнуло оконное стекло. В ноздри ударил свежи
й озоновый запах снега. Это было хорошей подсказкой. Она не видела, что про
исходило у нее за спиной, только слышала сухой грохот старых плакатов, ти
хую одышливую брань и нестерпимую вонь. Через секунду она взлетела на по
доконник. Окно распахнулось легко, словно кто-то снаружи услужливо потя
нул раму на себя.
Небо казалось светлым. Ветви низкорослых яблонь, еще днем голые и черные,
к ночи покрылись толстым пушистым снегом и приветливо кивали Маше. Вьюга
ластилась к ней, дышала в лицо мокрой свежестью, и оставалось только пере
ступить с подоконника на мягкий белоснежный карниз.
Ц Стой, стой, куда?! Ц удивленно и обиженно прохрипел лысый.
Очередная волна вони толкнула ее вперед и вниз. Если бы она успела содрат
ь пластырь со рта, то, вероятно, закричала бы во всю глотку, падая с высоты т
ретьего этажа. Вьюга ослепила ее, перед глазами неслась сплошная непрогл
ядная белизна, ветер грохотал в голове. Рубашка раздулась, как парашют, и п
адение получилось медленным, плавным. Она не чувствовала ни холода, ни ст
раха.
Примерно за полтора метра до земли она застряла в ветвях старой раскидис
той яблони. Взрыв боли в правой кисти заставил ее опомниться. В мозгу вклю
чился и спокойно заработал какой-то новый, четкий и надежный механизм. Ма
ша поняла, что сидит, скрючившись, на толстом яблоневом суку. Ее не изнасил
овал этот лысый, только пытался. Она выпрыгнула из окна третьего этажа, но
насмерть не разбилась, и уже не разобьется. Самое страшное позади. Кожа на
ногах и на спине ободрана, к свежим ссадинам прилипла мокрая рубашка, рот
все еще заклеен пластырем, холод лютый, но это ерунда. Главное Ц рука. С пр
авой рукой случилось нечто очень плохое. Боль нарастала, от нее перехват
ило дыхание, и следовало переждать, когда отхлынет эта первая, оглушител
ьная волна, здоровой левой рукой отодрать, наконец, пластырь и громко поз
вать на помощь.
1 2 3 4 5