https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Niagara/
– О, и вправду идет!
Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью – похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь и издавала соблазнительный запах богатого застолья.
– Я, пожалуй, вылезу, – решилась Юля, сглотнув слюну.
– Вот, боярыня, – воин протянул ей угощение. – Готовить сегодня все равно уже темно.
– Ничего, поход длинный, – “утешила” его лучница и принялась за трапезу.
Правда, ела она не мясо с хлебом, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина – но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:
– А муж-то твой кто?
– Муж, – чуть не подавилась лучница. – С чего ты взял, что я замужем?
– Так, – окончательно запутался боярин, – годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!
– Слыхала, Инга? – обрадовалась девушка. – Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.
В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда – но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.
– Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?
Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.
– Тебя звать-то как, кормилец?
– Варламом меня зовут, боярина Евдокима Батова сын.
– Вот и познакомились, – кивнула лучница. – Меня можешь просто Юлей звать, во мне боярской крови нет. Сам-то ты давно женат? Тоже, вроде, не мальчик?
– Рано мне еще, – покачал головой сын боярина Батова. – Не остепенился еще, двором своим еще не обзавелся.
– М-м! – возмутилась Юля набитым ртом, вскинула палец, торопливо дожевала, и только после этого выплеснула недовольство: – Мне, значит, в монастырь, а тебе еще рано?!
– Так ведь мне, – не понял сравнения боярин, – мне еще поместье у государя заслужить надобно, али еще как добыть, дом, двор поставить, хозяйство завести. Это вы, бабы, на все готовое приходите. Вам потребно только дом под руку взять, да детей мужу рожать.
– А кормить? – с этими словами Юля снова вцепилась зубами в хлеб.
– Ну, следить, чтобы готовили хорошо, – у боярина оказался совсем другой взгляд на понятие “домохозяйки”.
– Вообще, в этом что-то есть, – неожиданно согласилась спортсменка. – А то мучайся потом в общаге с дитятей и одной стипендией на троих.
– А-а... – боярин Варлам задумался над услышанной фразой, пытаясь уловить ее сокровенный смысл, а лучница доела предложенное угощение и ото шла в сторону, вытерла руки о снег. Когда девушка вернулась, воин протянул ей кожаную флягу, спрятанную в шитый бисером мешочек. – Испей, пока теплое.
– Сладкое, – облизнула губы Юля, возвращая флягу. – Спасибо. И чехол красивый. Кто вышивал?
– Была... знакомая, – сгреб бороду в горсть боярин. – Лихоманка забрала.
– Извини, – впервые за вечер смутилась сама спортсменка.
– Лет пять прошло... – тряхнул головой воин. – У меня просьба к тебе, боярыня Юлия. Не позорь ты меня, возьми другой откуп. К чему тебе мое кашеварство? Ни тебе поесть, ни мне покоя.
– А чего же мне тогда с тебя брать, стрелок? – развела руками лучница. – Это ты для меня сразу много желаний придумал. А мне что просить?
– Назначай, откуп боярыня, – твердо попросил сын боярина Батова. – На все согласен. Избавь...
– Ну, не знаю... – вздохнула Юля. – Ладно. Позорить тебя я и так не хотела. А откуп... Откуп потом придумаю. Согласен?
– Согласен, – с хорошо заметным облегчением кивнул воин и, снизив голос, спросил: – Скажи, боярыня, а как получается у подруги твоей так громко петь?
– Ага, – кивнула Юля, – как откуп раз решили, он сразу про подругу вспомнил!
– Не про нее спрашиваю, – замотал головой боярин Варлам. – Про голос.
– Голос у нее легальный, попрошу без намеков, – заявила спортсменка. – Господом даденый, отцом Никодимом благословленный. Поет она, и очень хорошо. Инга, спой пожалуйста!
– Не буду, – покачала головой девушка. – Холодно.
– Варлам, дай ей свою флягу. Там компотик еще горячий.
Воин вздрогнул – так вот, просто по имени, его называли только дома, в семье. Но вслух ничего не сказал, снял с пояса флягу, протянул Юлиной подруге. Та взяла, немного попила, вернула.
– Спасибо. Привкус медовый, приятный.
– Сыта, – кратко пояснил боярин.
– Спой, Инга.
– Не хочу. Настроения нет.
– Ты же певица, Инга! Ты всегда должна хотеть!
– Нет, – поморщилась та. – В другой раз.
– Ну ладно, – махнула рукой Юля. – Тогда я сама спою. Любишь песни, Варлам?
Боярин, улыбаясь в густую бороду, кивнул.
– Сейчас, – лучница закинула голову к темному ночному небу и старательно заскулила тоненьким голосом:
Ой, полным-полна моя коробочка,
Есть и ситец и парча,
Пожалей, душа-зазнобушк
С молодецкого плеча!
– Перестань, пожалуйста, – взмолилась певица. – Уши вянут, и слова все переврала.
– А как нужно?..
* * *
Зимний день короток. Сумерки неспешно сгущались над покрытой прочным ледяным панцирем рекой. Куда спешить? От тьмы не уйдешь, и она все равно завладеет всем: и реками, и лесами, и заснеженными полями, и огородившимися высокими стенами селениями. Разве только кострам ночь оставит в жертву небольшие светлые круги. Ей не жалко, все равно под ее властью – весь мир.
Зализа сидел у огня на медвежьей шкуре, скрестив ноги и продолжая поигрывать своим маленьким ножом, перебирая его между пальцами, перекидывая из руки в руку, отпуская и снова ловя, не давая долететь до земли. Пламя испарило изморозь с его бороды, согрело доспех и теперь красными отблесками играло на начищенных пластинах юшмана, придавая опричнику невероятно зловещий, кровожадный вид безжалостного монстра.
Подошедший с реки купец, невысокий, но широкоплечий – скорее всего, благодаря богатой шубе Из пушистой куницы – увидев воеводу, аж поежился и неожиданно низко поклонился, зажав в руке высокую нерпичью шапку:
– Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич.
– И тебе здоровия желаю, гость дорогой, – кивнул Зализа. – Садись к огню, угостись, чем Бог послал, расскажи, кто таков, из каких земель, откуда и куда путь держишь?
То, что купец знал его по имени, опричника не удивило. Коли по Луге дела свои торговые ведет – не может не знать.
– Нынче я из Персии, Семен Прокофьевич. Милостью государя нашего Ивана Васильевича, по Волге наши струги ходят ноне невозбранно до самого моря, и торговля стала ох как хороша, – вежливо, без особого подобострастия выразил свое благожелательное отношение к власти купец. – Привез по осени бумагу сарацинскую, доспехи и оружие кузнецов тамошних, а также шелка невесомые. Хочу, пока зимний путь стал, лишний товар в Ганзу перепродать, а то летом туда ходить недосуг.
Купец засунул руку за ворот огромной шубы, способной вместить никак не меньше трех взрослых людей, и извлек резную деревянную шкатулочку, открыл крышку и ловким отработанным движением выдернул оттуда невесомое шелковое покрывало. Покрывало раскрылось в воздухе и, паря над шкурами, стало неторопливо опускаться вниз. Таким же умелым жестом гость сдернул его к себе, не дав коснуться земли, и опустил назад в шкатулку. Хлопнула, опустившись, крышка, и купец, слегка склонив голову, протянул ее опричнику.
– Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.
– Ну, спасибо, гость дорогой, – принял под ношение Зализа. – Стало быть, из Новагорода путь свой держишь?
– Из него самого, Семен Прокофьевич. Волхов, почитай, до самого дна опять промерз, ладьи на берегу весеннего солнца ждут. Вот, решил пока мелочной торговлей побаловаться. Двенадцать саней всего в обозе, да еще пара людишек на подхвате.
“Пара людишек на подхвате” почти наверняка означало двух доспешных всадников при оружии, а то еще и с рогатинами. Да и те, что на санях, наверняка тоже из бывалого люда: трусы за тридевять земель с товаром не ездят. И сразу возник у опричника вполне резонный вопрос: а сам-то торговец нигде по пути не поозоровал? Хотя, если с Новагорода идет, то плохого дела сотворить не мог – негде. Тут всего-то, почитай, полтора десятка верст, да и дорога накатанная. Давно бы погоня по следу шла, дабы татя в допросной избе на дыбу подвесить.
– Что слышно в городе хорошего, Кондрат Васильевич?
– Мор черный наконец-то ушел. Почитай, уж несколько недель никто не кашляет. Построены две церкви, деревянная на Скудельницах во имя Жен Мироносиц, и каменная на Печерском подворье во имя Одигитрии Богородицы.
– А плохих вестей до Новагорода не доходило?
– У низовских опять смута какая-то в Москве, сеча случилась недавно с литвинами. А так все спокойно...
Теперь о роду-племени торгового гостя можно было не спрашивать. “Низовские” – именно так новгородцы называли весь остальной мир. Все московские, киевские и владимирские смуты, войны, татарские набеги проходили у них под одним понятием: “у низовских опять смутно”, и они запросто могли не заметить смены хозяина московского трона, или опустошительной эпидемии на всей остальной Руси.
Пожалуй, впервые в жизни опричника порадовало, а не покоробило чванство новгородцев. Про болезнь государя они могли ничего и не знать – просто не обратить внимания – и дурных вестей по земле не разносили.
А поутру они вставали, Кругом примятая трава. Да не одна трава примята, Помята молодость моя!
Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и сам Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.
– Что это? – ошарашено поинтересовался торговый гость.
– Девки балуются, – небрежно отмахнулся опричник. – Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?
– Ну как же не доходило! – всплеснул руками гость. – Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитано, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.
– Странно, почто же я его не встретил? – удивился опричник.
– Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?
– Тогда могли и разминуться, – признал Зализа.
– Вы, Семен Прокофьевич, – осторожно поинтересовался купец, – вниз по Луге, смотрю, рать ведете?
– Ни к чему это, – покачал головой опричник. – Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.
Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие – незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.
– Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич, – оставив при себе сомнения, испросился купец. – Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.
Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:
– Свят, свят...
Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!
Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно, и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.
Выйди, выйди в рожь высокую! Там до ночки погожу, А завижу черноокую – Все товары разложу.
Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.
* * *
Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел – похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, легко выдохнул – изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно – высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.
Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Леке, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.
– Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, – поклонился Курт.
“Хитры пути твои, Господи...” – подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.
Де Леке по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Леке – всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода – а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшим сделать это в его присутствии. Даже обращение “мой господин” появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы, простые ливонские рыцари.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6
Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью – похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь и издавала соблазнительный запах богатого застолья.
– Я, пожалуй, вылезу, – решилась Юля, сглотнув слюну.
– Вот, боярыня, – воин протянул ей угощение. – Готовить сегодня все равно уже темно.
– Ничего, поход длинный, – “утешила” его лучница и принялась за трапезу.
Правда, ела она не мясо с хлебом, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина – но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:
– А муж-то твой кто?
– Муж, – чуть не подавилась лучница. – С чего ты взял, что я замужем?
– Так, – окончательно запутался боярин, – годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!
– Слыхала, Инга? – обрадовалась девушка. – Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.
В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда – но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.
– Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?
Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.
– Тебя звать-то как, кормилец?
– Варламом меня зовут, боярина Евдокима Батова сын.
– Вот и познакомились, – кивнула лучница. – Меня можешь просто Юлей звать, во мне боярской крови нет. Сам-то ты давно женат? Тоже, вроде, не мальчик?
– Рано мне еще, – покачал головой сын боярина Батова. – Не остепенился еще, двором своим еще не обзавелся.
– М-м! – возмутилась Юля набитым ртом, вскинула палец, торопливо дожевала, и только после этого выплеснула недовольство: – Мне, значит, в монастырь, а тебе еще рано?!
– Так ведь мне, – не понял сравнения боярин, – мне еще поместье у государя заслужить надобно, али еще как добыть, дом, двор поставить, хозяйство завести. Это вы, бабы, на все готовое приходите. Вам потребно только дом под руку взять, да детей мужу рожать.
– А кормить? – с этими словами Юля снова вцепилась зубами в хлеб.
– Ну, следить, чтобы готовили хорошо, – у боярина оказался совсем другой взгляд на понятие “домохозяйки”.
– Вообще, в этом что-то есть, – неожиданно согласилась спортсменка. – А то мучайся потом в общаге с дитятей и одной стипендией на троих.
– А-а... – боярин Варлам задумался над услышанной фразой, пытаясь уловить ее сокровенный смысл, а лучница доела предложенное угощение и ото шла в сторону, вытерла руки о снег. Когда девушка вернулась, воин протянул ей кожаную флягу, спрятанную в шитый бисером мешочек. – Испей, пока теплое.
– Сладкое, – облизнула губы Юля, возвращая флягу. – Спасибо. И чехол красивый. Кто вышивал?
– Была... знакомая, – сгреб бороду в горсть боярин. – Лихоманка забрала.
– Извини, – впервые за вечер смутилась сама спортсменка.
– Лет пять прошло... – тряхнул головой воин. – У меня просьба к тебе, боярыня Юлия. Не позорь ты меня, возьми другой откуп. К чему тебе мое кашеварство? Ни тебе поесть, ни мне покоя.
– А чего же мне тогда с тебя брать, стрелок? – развела руками лучница. – Это ты для меня сразу много желаний придумал. А мне что просить?
– Назначай, откуп боярыня, – твердо попросил сын боярина Батова. – На все согласен. Избавь...
– Ну, не знаю... – вздохнула Юля. – Ладно. Позорить тебя я и так не хотела. А откуп... Откуп потом придумаю. Согласен?
– Согласен, – с хорошо заметным облегчением кивнул воин и, снизив голос, спросил: – Скажи, боярыня, а как получается у подруги твоей так громко петь?
– Ага, – кивнула Юля, – как откуп раз решили, он сразу про подругу вспомнил!
– Не про нее спрашиваю, – замотал головой боярин Варлам. – Про голос.
– Голос у нее легальный, попрошу без намеков, – заявила спортсменка. – Господом даденый, отцом Никодимом благословленный. Поет она, и очень хорошо. Инга, спой пожалуйста!
– Не буду, – покачала головой девушка. – Холодно.
– Варлам, дай ей свою флягу. Там компотик еще горячий.
Воин вздрогнул – так вот, просто по имени, его называли только дома, в семье. Но вслух ничего не сказал, снял с пояса флягу, протянул Юлиной подруге. Та взяла, немного попила, вернула.
– Спасибо. Привкус медовый, приятный.
– Сыта, – кратко пояснил боярин.
– Спой, Инга.
– Не хочу. Настроения нет.
– Ты же певица, Инга! Ты всегда должна хотеть!
– Нет, – поморщилась та. – В другой раз.
– Ну ладно, – махнула рукой Юля. – Тогда я сама спою. Любишь песни, Варлам?
Боярин, улыбаясь в густую бороду, кивнул.
– Сейчас, – лучница закинула голову к темному ночному небу и старательно заскулила тоненьким голосом:
Ой, полным-полна моя коробочка,
Есть и ситец и парча,
Пожалей, душа-зазнобушк
С молодецкого плеча!
– Перестань, пожалуйста, – взмолилась певица. – Уши вянут, и слова все переврала.
– А как нужно?..
* * *
Зимний день короток. Сумерки неспешно сгущались над покрытой прочным ледяным панцирем рекой. Куда спешить? От тьмы не уйдешь, и она все равно завладеет всем: и реками, и лесами, и заснеженными полями, и огородившимися высокими стенами селениями. Разве только кострам ночь оставит в жертву небольшие светлые круги. Ей не жалко, все равно под ее властью – весь мир.
Зализа сидел у огня на медвежьей шкуре, скрестив ноги и продолжая поигрывать своим маленьким ножом, перебирая его между пальцами, перекидывая из руки в руку, отпуская и снова ловя, не давая долететь до земли. Пламя испарило изморозь с его бороды, согрело доспех и теперь красными отблесками играло на начищенных пластинах юшмана, придавая опричнику невероятно зловещий, кровожадный вид безжалостного монстра.
Подошедший с реки купец, невысокий, но широкоплечий – скорее всего, благодаря богатой шубе Из пушистой куницы – увидев воеводу, аж поежился и неожиданно низко поклонился, зажав в руке высокую нерпичью шапку:
– Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич.
– И тебе здоровия желаю, гость дорогой, – кивнул Зализа. – Садись к огню, угостись, чем Бог послал, расскажи, кто таков, из каких земель, откуда и куда путь держишь?
То, что купец знал его по имени, опричника не удивило. Коли по Луге дела свои торговые ведет – не может не знать.
– Нынче я из Персии, Семен Прокофьевич. Милостью государя нашего Ивана Васильевича, по Волге наши струги ходят ноне невозбранно до самого моря, и торговля стала ох как хороша, – вежливо, без особого подобострастия выразил свое благожелательное отношение к власти купец. – Привез по осени бумагу сарацинскую, доспехи и оружие кузнецов тамошних, а также шелка невесомые. Хочу, пока зимний путь стал, лишний товар в Ганзу перепродать, а то летом туда ходить недосуг.
Купец засунул руку за ворот огромной шубы, способной вместить никак не меньше трех взрослых людей, и извлек резную деревянную шкатулочку, открыл крышку и ловким отработанным движением выдернул оттуда невесомое шелковое покрывало. Покрывало раскрылось в воздухе и, паря над шкурами, стало неторопливо опускаться вниз. Таким же умелым жестом гость сдернул его к себе, не дав коснуться земли, и опустил назад в шкатулку. Хлопнула, опустившись, крышка, и купец, слегка склонив голову, протянул ее опричнику.
– Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.
– Ну, спасибо, гость дорогой, – принял под ношение Зализа. – Стало быть, из Новагорода путь свой держишь?
– Из него самого, Семен Прокофьевич. Волхов, почитай, до самого дна опять промерз, ладьи на берегу весеннего солнца ждут. Вот, решил пока мелочной торговлей побаловаться. Двенадцать саней всего в обозе, да еще пара людишек на подхвате.
“Пара людишек на подхвате” почти наверняка означало двух доспешных всадников при оружии, а то еще и с рогатинами. Да и те, что на санях, наверняка тоже из бывалого люда: трусы за тридевять земель с товаром не ездят. И сразу возник у опричника вполне резонный вопрос: а сам-то торговец нигде по пути не поозоровал? Хотя, если с Новагорода идет, то плохого дела сотворить не мог – негде. Тут всего-то, почитай, полтора десятка верст, да и дорога накатанная. Давно бы погоня по следу шла, дабы татя в допросной избе на дыбу подвесить.
– Что слышно в городе хорошего, Кондрат Васильевич?
– Мор черный наконец-то ушел. Почитай, уж несколько недель никто не кашляет. Построены две церкви, деревянная на Скудельницах во имя Жен Мироносиц, и каменная на Печерском подворье во имя Одигитрии Богородицы.
– А плохих вестей до Новагорода не доходило?
– У низовских опять смута какая-то в Москве, сеча случилась недавно с литвинами. А так все спокойно...
Теперь о роду-племени торгового гостя можно было не спрашивать. “Низовские” – именно так новгородцы называли весь остальной мир. Все московские, киевские и владимирские смуты, войны, татарские набеги проходили у них под одним понятием: “у низовских опять смутно”, и они запросто могли не заметить смены хозяина московского трона, или опустошительной эпидемии на всей остальной Руси.
Пожалуй, впервые в жизни опричника порадовало, а не покоробило чванство новгородцев. Про болезнь государя они могли ничего и не знать – просто не обратить внимания – и дурных вестей по земле не разносили.
А поутру они вставали, Кругом примятая трава. Да не одна трава примята, Помята молодость моя!
Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и сам Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.
– Что это? – ошарашено поинтересовался торговый гость.
– Девки балуются, – небрежно отмахнулся опричник. – Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?
– Ну как же не доходило! – всплеснул руками гость. – Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитано, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.
– Странно, почто же я его не встретил? – удивился опричник.
– Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?
– Тогда могли и разминуться, – признал Зализа.
– Вы, Семен Прокофьевич, – осторожно поинтересовался купец, – вниз по Луге, смотрю, рать ведете?
– Ни к чему это, – покачал головой опричник. – Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.
Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие – незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.
– Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич, – оставив при себе сомнения, испросился купец. – Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.
Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:
– Свят, свят...
Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!
Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно, и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.
Выйди, выйди в рожь высокую! Там до ночки погожу, А завижу черноокую – Все товары разложу.
Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.
* * *
Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел – похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, легко выдохнул – изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно – высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.
Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Леке, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.
– Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, – поклонился Курт.
“Хитры пути твои, Господи...” – подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.
Де Леке по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Леке – всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода – а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшим сделать это в его присутствии. Даже обращение “мой господин” появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы, простые ливонские рыцари.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6