Чет не испытывал страха. Фандерлинги не устраивали могил для своих мертвецов, но сейчас, среди такого количества могил, невозможно было не проникнуться особым чувством. На одних надгробиях, каменных или металлических, усопшие запечатлялись такими, какими они остались в памяти живых. Однако встречались и иные образцы погребального искусства: изображения мертвых разлагающихся тел. Этот стиль пользовался успехом лет триста тому назад. В те далекие годы, сразу после нашествия чумы, считалось, что умершие напоминают живым, сколь быстротечно их счастье.
«К чему вся эта мистика? – думал Чет. – Мы растем благодаря земле, воде, пище и воздуху, которым дышим. А потом снова возвращаемся в землю, что бы ни сделали боги с той искоркой, что жила в живом теле».
В последние дни, еще до гибели принца-регента, он чувствовал вокруг холодное дыхание смерти. Будто кто-то хотел напомнить ему, что все когда-нибудь заканчивается.
Однако ему, к сожалению, некогда было отвлекаться. Вокруг усердно трудились большие люди, а Чет поспешил дальше. Он вырос среди камней, но умел, как сейчас, радоваться настоящему дневному свету. Впрочем, сегодняшний подъем в его душе продолжался недолго. Он забеспокоился: Кремня нигде не было. Чет обошел кладбище и прилегавший к нему сад. Он искал мальчика повсюду, но нигде не находил.

Бриони, обнаженная после ванны и озябшая, рассматривала свое бледное тело. Ей совсем не нравилась эта слабая, недостаточно развитая плоть.
«Будь я мужчиной, – подумала она, – ни Саммерфильд, ни лорд Броун не стали бы цепляться к моим словам. Они не считали бы меня слабой. Даже если бы у меня была покалечена рука, как у Баррика, они боялись бы моего гнева. Но из-за игры природы, из-за того, что я женщина, они не доверяют мне. – В комнате было прохладно, и принцесса дрожала. – Отец, как же ты мог бросить нас?»
Бриони закрыла глаза и на миг снова ощутила себя ребенком: вот она стоит после купания, а вокруг суетятся няньки, вытирая ее мягким полотенцем, и весь огромный дом заполнен знакомыми звуками.
«Интересно, куда уходит время? – размышляла девушка. – Может быть, оно похоже на эхо – на голоса, что разносятся по залам, а потом становятся все тише, пока совсем не стихают? Осталось ли эхо тех дней, когда мы все были вместе: Кендрик еще не умер, папа еще не покинул нас, а Баррик не заболел?»
Но даже если такое эхо и существует, оно слишком слабое, его порождают призраки.
Бриони подняла руки.
– Оденьте меня, – велела она Мойне и Розе.
Мысли об отце, желание увидеть его, услышать его голос напомнили ей о том письме, что Давет дан-Фаар привез из Иеросоля. Где оно? Может быть, в комнате Кендрика, среди бумаг, которые она не успела просмотреть? Письмо отца не просто документ. Необходимо увидеть его. Принцесса страстно желала его прочесть. Надо обязательно найти письмо сразу после похорон – похорон Кендрика…
Ужас от того, что ей предстоит, заставил ее колени задрожать, но Бриони выпрямилась и подавила дрожь. Нельзя показать фрейлинам, насколько их принцесса труслива, беспомощна и несчастна.
Роза и Мойна были на удивление молчаливы. Интересно, они искренне подавлены или просто отдают дань уважения чувствам Бриони, переживая вместе с ней ужасы последних дней? Впрочем, какая разница. Смерть касается каждого, так или иначе.
Служанки накинули на Бриони сорочку и тщательно расправили ткань на еще влажном теле. Надели юбку, завязали пояс узлом сзади. Бриони стояла босиком, у ее ног образовались лужицы. Роза слишком туго затянула шнурки на корсете, и Бриони застонала, но не попросила ослабить их. Теперь она знала, для какой цели служили церемониальные наряды: подобно доспехам, они создавали впечатление силы, даже если тело переставало тебе подчиняться.
«Но я не желаю быть слабой! Ради своей семьи и ради своего народа я хочу быть сильной, как мужчина».
Но что это значит? Сила бывает разной: медвежья – у Авина Броуна, или чуть поменьше – такой обладал Кендрик. Как-то Раз на состязании по борьбе старший брат схватился с довольно крупным стражником, и того пришлось уносить на руках, От мыслей о Кендрике сердце принцессы дрогнуло.
«Он всегда был сильным и бодрым! Неужели его больше
Нет? Кaк может одна ночь изменить все вокруг?.. – Пока Мойна и Роза надевали на Бриони черное шелковое платье из черной парчи, украшенное изящным серебряным и золотым шитьем, девушка продолжала размышлять. – Но ведь бывает и другая сила… Отец редко повышал голос, и я никогда не видела, чтобы он ударил кого-нибудь в гневе. Однако слабым его никто бы не назвал. Почему люди считают, что сильным может быть только мужчина?.. Кто защищал нашу семью в последние несколько дней? Не я, да простит меня Зория. Не Баррик и не комендант крепости. Нет. Обо всем заботилась тетушка Мероланна. Решительная и твердая, как скала, она поддерживала жизнь, забыв о смерти».
Роза и Мойна суетились вокруг Бриони, отгибали и разглаживали манжеты на платье, обрезали торчащую у подола нитку, обували принцессу: одна поддерживала Бриони за талию, помогая удержать равновесие, а вторая в это время аккуратно надевала туфлю. Бриони почувствовала глубокую приязнь и благодарность к этим девушкам. Она подумала: мужские войны всегда происходят где-то вдали, мужчины доказывают свою храбрость армиям других мужчин. А женские войны куда менее заметны: о них знают лишь сами женщины. Фрейлины и остальные обитательницы замка вели войну с хаосом, стараясь вернуть здравый смысл в мир, полностью его лишившийся.
Бриони не нравилось то, что навязывали ей обстоятельства, но сегодня она обязана была с гордостью предстать перед людьми тем, кто она есть.
Служанки накинули на ее плечи черный бархатный плащ – подарок отца. Ей пока не довелось его обновить. Принцесса присела на высокий стул и откинулась на спинку, чтобы Розе было удобно надевать на свою госпожу драгоценности, а Мойна и еще одна молоденькая фрейлина могли заняться прической.
– Не слишком возись с волосами, – сказала Бриони мягко. Фрейлина остановилась со щипцами для завивки в руке. – На мне будет головной убор – тот, с серебряным шитьем.
Словно священнослужитель, возлагающий реликвию на алтарь, Роза поставила шкатулку с драгоценностями на подушечку, откинула крышку и вынула самое крупное украшение: тяжелую золотую цепь с большим рубином. Эту вещь король Олин подарил матери Бриони, которую дочь почти не помнила.
– Нет, не ее, – сказала принцесса. – Не сегодня. Вон того оленя и больше ничего.
Роза с растерянным лицом достала изящный серебряный кулон с изображением бегущего оленя – маленький, простоватый и совершенно не подходящий к величественному наряду.
– Его подарил мне Кендрик. На день рождения.
Глаза Розы наполнились слезами, когда она надевала кулон на шею девушки. Бриони хотела смахнуть слезинки с лица фрейлины, но рукава платья оказались слишком жесткими, а плащ – чересчур тяжелым.
– Не смей плакать. А то и я начну.
– Плачьте, госпожа, если вам хочется, – ответила всхлипывающая Мойна. – Мы позже займемся вашим лицом.
Бриони невольно рассмеялась. Неудобные рукава не давали ей вытереть и собственные слезы, поэтому она беспомощно ждала, когда Мойна принесет носовой платок и поможет ей.
Волосы зачесали назад и закрепили на затылке. Бриони старалась терпеливо высидеть на месте, пока девушки накладывали косметику. Бриони ненавидела это занятие, но сегодня был особый день. Народ – ее народ – уже видел принцессу плачущей. Сегодня они должны узреть ее сильной, с сухими глазами и со спокойным лицом.
Для Розы и Мойны их нынешнее занятие было нечастым развлечением: госпожа редко позволяла им делать это. Нанося румяна на щеки Бриони, фрейлины улыбались, хотя глаза их оставались влажными.
Когда наконец девушки надели на нее головной убор, закрепили его шпильками и расправили черную вуаль у плеч и за спиной, Бриони почувствовала себя несгибаемо-твердой.
– Теперь стражникам придется тащить меня на руках, – пошутила она. – Я не смогу в этом двигаться. Дайте зеркало.
Мойна сморкалась, пока Роза бегала за зеркалом. Остальные фрейлины образовали почтительный полукруг около Бриони и восхищенно перешептывались. Бриони оглядела себя: вся в черном, с блестками серебра на шляпе и на груди.
– Я похожа на Сиведу, девственную луну. Богиню ночи.
– Вы выглядите восхитительно, ваше высочество, – официальным тоном произнесла Роза.
– Я похожа на корабль под парусами. Огромный, как мир. – Бриони с большим трудом вздохнула. – О боги! Помогите мне подняться. Я должна похоронить брата.

Мальчик полз по самому верху стены часовни, цепляясь руками и ногами за выступы. Даже в это беспокойное время, когда враг мог напасть в любую минуту, казалось, никто в Южном Пределе его не замечал. Вот он уже сидел на корточках в углу большого оконного проема, и цветной витраж за его спиной казался фоном картины. Часовня была заполнена народом, и если бы кто-нибудь заметил тень за окном, наверняка принял бы ее за ветку дерева или пыль на стекле.
Несколько слуг торопливо шли по дорожке, ведущей от кладбища к воротам во внутренний двор. В руках они держали те же корзины, что и час назад, но теперь на дне их лежало лишь несколько лепестков – остальные разбросали по полу усыпальницы и вдоль ведущей к ней дорожки. Занятые своими обязанностями люди перешептывались. Мальчик на них не смотрел.
Его привлекло что-то наверху. Очень большая желто-черная бабочка прилетела и села на край крыши. Ее крылья медленно, в ритме спокойного биения сердца, поднимались и опускались. Для бабочек было уже поздновато, стояла осень.
Коротенькими грязными пальчиками мальчик нащупал край окна и, держась за него, поднялся на ноги. Наблюдатель в часовне заметил бы, что ветка дерева вдруг превратилась в колонну. Звуки изнутри едва доносились до мальчика. Он слышал слабый гул хора, поющего «Балладу о Керниосе» – самую длинную и сложную погребальную песню. Через мгновение для собравшихся в часовне людей колонна исчезла, и за окном не было видно никаких теней.
Кремень, как паук, вскарабкался на одну из выступавших частей резьбы, что украшала наружную стену часовни, поднялся выше и перебрался на следующую. Когда голоса слуг, несших корзины, смолкли за воротами кладбища, мальчик уже был на самом верху.
На покрытой шифером огромной двускатной крыше часовни повсюду торчали трубы, больше напоминающие деревья – такие они были большие. Между листами шифера пробивался мох и росли пучки травы. Кучи листьев, принесенных осенним ветром, усеяли шифер и окружили трубы, как красно-коричневый снег. Отсюда были видны и другие крыши, почти соприкасавшиеся одна с другой, но большая часть построек внутреннего двора, башни и лес гигантских труб простирались высоко над головой мальчика.
Казалось, Кремня это не интересовало. Лежа на животе, он смотрел туда, где рядом с гребнем крыши сидела бабочка, лениво помахивая крыльями. Ребенок снова пополз вверх, упираясь ногами в мох и выступавшие края шифера. Вскоре он оказался совсем рядом с бабочкой и протянул к ней руку. Та почувствовала его приближение, вспорхнула над гребнем и исчезла. Мальчика это не остановило. Его пальцы нащупали в траве какой-то предмет. Он схватил его и поднес к лицу.
Оказалось, то была стрела – маленькая, словно штопальная игла. Кремень пристально рассмотрел ее. На стреле было оперение такого же желто-черного цвета, что и крылья бабочки.
Довольно долго мальчик лежал, не двигаясь и рассматривая стрелу. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он спит с открытыми глазами. Но нет. Вот он резко перевернулся и пополз по крыше к ближайшей трубе – быстро, как атакующая змея. Он пытался схватить руками что-то убегавшее от него по траве, которая росла вокруг основания кирпичной кладки.
Наконец он схватил свою добычу и снова затих. Крепко прижимая кулак к телу, Кремень уселся спиной к трубе и лишь тогда раскрыл кулачок: существо затихло у него на ладошке и не двигалось. Мальчик потрогал его пальцем.
Съежившись, словно от страха, на ладони сидел человечек размером не больше пальца. Его кожа казалась угольно-черной, хотя трудно сказать, была ли она такой сама по себе или это грязь покрывала его лицо. Человечек глядел на мальчика широко открытыми глазами, крошечными, как точки от булавочных уколов. Он попытался освободиться, но Кремень сложил пальцы ковшиком, и человечек, сдаваясь на милость победителя, снова съежился на его ладони. На нем была одежда из кусочков серой кожи и мягкие ботинки, на плече висел моток грубых ниток, а за спиной – колчан со стрелами.
Кремень наклонился и подобрал что-то в траве. Это оказался лук, натянутый так искусно, что тетива оставалась почти невидимой. Ребенок рассмотрел его и положил на ладонь рядом с человечком, Пленник перевел взгляд с лука на мальчика и подобрал оружие. Он перекладывал лук из руки в руку и удивленно глядел на него, словно он стал совсем другим, не таким, как раньше. Кремень наморщил лоб и рассматривал человечка без тени улыбки.
Человечек вздохнул.
– Не убивай меня, господин, прошу тебя, – пропищал он. Теперь в его глазах была надежда, а не страх. – Отпусти меня на волю. Исполню любое твое желание. Всем известно, крышевики верны своему слову.
Кремень нахмурился, но отпустил человечка. Пленник поднялся на ноги, поколебался немного, сделал несколько шажков и остановился. Кремень не шевелился. Лицо крошечного человека выражало недоумение. Наконец он развернулся и направился по заросшим мхом стыкам шифера к гребню крыши, держа лук в руке, но через каждые несколько шагов оглядывался назад, словно боялся, что его освобождение – лишь жестокая игра. Но вот он добрался до гребня, а мальчик по-прежнему не сдвинулся с места.
– Вы очень добры, господин! – крикнул ему человечек. Его голос был едва слышен даже с полутора ярдов. – Клянусь, Жуколов и его потомки не забудут вас!
Он скрылся за гребнем крыши.
Кремень сидел, прислонившись к трубе. Когда солнце поднялось высоко, а в часовне смолкло приглушенное пение, он начал спускаться вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101