Стал выяснять. Оказалось, что Мосолов слывёт человеком тяжёлым, недоверчивым, очень боится шпионов и потому рассыльными, курьерами и скороходами у него в конторе служат сплошь такие, кто болтать не станет – потому что не может.
Тут-то и возникла идея. Чем иностранный человек, прибывший из далёкой и дикой страны, ни слова не знающий по-нашему, хуже глухонемого?
Маса отправился в товарищество, поговорил там на японском, прикинулся, что по-русски не знает вовсе, только жесты понимает – и был немедленно взят на жалованье девять целковых в месяц плюс казённая ливрея с фуражкой, сапоги на лето, валенки на зиму да две пары калош.
Задание японцу Фандорин дал такое: присмотреться к коммерции советнику и для начала дать заключение, способен этот человек на злокозненное смертоубийство конкурента или нет. У Масы на такие вещи глаз был намётанный.
Едва Эраст Петрович, добившись от хозяйки самовара, сел жевать свою сухую булку, дверь комнаты распахнулась, и вошёл его слуга, по-прежнему в малиновой ливрее, с целым набором кульков, пакетов, свёртков.
Надкушенная булка с изюмом полетела в мусор, чай был брезгливо понюхан и вылит, а на столе появились рисовые колобки, маринованный имбирь, копчёный угорь, паровые лепёшки и прочие вкусности, которые Маса закупал в одной китайской лавке на Сухаревской площади.
Пока коллежский асессор с аппетитом ел, слуга в два счёта убрал комнату и даже придал ей уюта, прикрепив к стене несколько кленовых листьев – украшение, подобающее сезону.
Оглядел сыроватые обои, облупившийся потолок, вздохнул.
– Увы, господин, больше ничего сделать нельзя. Но верный вассал Ёсида Тюдзаэмон, готовясь отомстить врагу за своего сюзерена, был вынужден жить в ещё более убогой обстановке. А верный вассал Оиси Кураноскэ, тот и вовсе…
– Маса! – стукнул по столу Эраст Петрович, зная, что, если слугу вовремя не остановить, он поочерёдно расскажет про всех сорок семь верных вассалов, самых любимых своих героев. – Ты лучше скажи, Мосолова видел?
– Мосорофу-доно, нэээ, –протянул Маса (разговор шёл по-японски). – Видеть-то видел, как вас сейчас. Но ничего с достоверностью утверждать не возьмусь. Очень серьёзный человек, заглянуть такому в хара непросто. Полагаю, ради пустяка или от распущенности чувств злодейства не совершит. Но во имя дела, пожалуй, ни перед чем не остановится.
– Что ж, это очень важно, – задумчиво кивнул коллежский асессор. – Перейдём ко второму заданию. Ты молодец, что так быстро сумел попасть к нам в контору.
– Это было нетрудно. Письмо дали другому посыльному, но я просто отобрал у него пакет, а чтобы не плакал, дал леденец. Он полуидиот. У нас в курьерском отделе все либо глухонемые, либо с разумом ребёнка. Кто мычит, кто гугукает, кто в носу ковыряет. Один я нормальный.
– Ты хорошо разглядел моих сослуживцев?
Слуга пожаловался:
– Все красноволосые на одно лицо, трудно запомнить. Но я постарался. – И стал разгибать пальцы. – Старик, похожий на маринованную сливу. Юноша с улыбкой кицунэ. Худой человек с кривым ртом. Хитрый мужчина с длинными седыми усами. Красивая женщина с толстыми щеками.
– Отлично. Твоё дело следить, не появится ли кто-то из них в «Пароходном товариществе». Увидишь – немедленно сообщи мне. Это и есть шпион, он же отравитель.
Потом Маса ушёл, и Фандорин долго ворочался на тощем матрасе. Только стал задрёмывать – кольнуло в ногу.
Сел, откинул одеяло.
Увидел клопа и так разозлился на несчастное насекомое, что даже давить не стал. Зачем дарить кровососу мученическую смерть? Улучшить клопу карму, дабы в следующей жизни он возродился на более высокой ступени сансары? Шиш ему, а не сансара.
Послюнив платочек
Изображать деятельность, когда с тебя пишут портрет, дело непростое. Эраст Петрович сначала даже попробовал перемножать столбиком трёхзначные числа, что придало лицу должную сосредоточенность, но вскоре это занятие ему прискучило, и он просто стал смотреть на рисующую Мавру Сердюк.
Зрелище было из числа приятных. Девушка надела поверх платья перемазанный краской и углём балахон, повязала вьющиеся волосы косынкой, но этот наряд её нисколько не испортил. Маленькая, уверенная рука быстро работала графитовым карандашом, посередине лба прорезалась решительная морщинка, щека вскоре оказалась запачкана чёрным, а умилительней всего было то, что барышня в самозабвении отчаянно пошмыгивала носом. Фандорин изо всех сил старался сохранить серьёзное выражение лица, но, кажется, это не очень удавалось.
– Вы только прикидываетесь печальным, – сказала художница осуждающим голосом. – А у самого в глазах чёртики прыгают. Как их написать, вот в чём вопрос.
Бедный Ландринов весь исстрадался. Пишущая машина сегодня грохотала вдвое громче и чаще вчерашнего, листы выдирались из-под лаковой каретки с душераздирающим хрустом. Взгляды, которые ремингтонист метал на Эраста Петровича, заставили бы менее впечатлительного человека поёжиться.
Главноуправляющий и его камердинер нынче прибыли поздно, перед полуднем. Никто не встал, никто не поздоровался. Фандорину уже было известно, что в компании «Фон Мак и сыновья» не принято отрываться от работы ради соблюдения условностей.
Барон хотел сразу пройти к себе, но не выдержал, задержался у стола своего «секретаря». На портретистку покосился, но и только. Мавра же опустила головку и весьма мило залилась краской. Выходит, она умеет кокетничать?
– Господин… Померанцев, – не сразу вспомнил Сергей Леонардович фамилию «практиканта». – Сколько ещё вам нужно, времени, чтобы войти в дела?
– Я стараюсь, – изобразил робость Фандорин и приподнялся.
– Зайдёте ко мне после обеда, – мрачно обронил управляющий и проследовал к себе.
Федот Федотович, приняв пальто, занял своё обычное место и раскрыл газету.
В обеденный перерыв произошло вот что.
Лука Львович, оставшийся из-за портрета без домашней пищи, вышел перекусить в соседний трактир. Тасенька пошёл к Мусе клянчить чаю. Ландринова вызвали к барону. Федот Федотович уснул – только усы подрагивали.
Впервые за всё время Мавра и Эраст Петрович остались более или менее наедине.
Барышня быстро придвинулась к «студенту», задев его палитрой (она уже с час как начала писать красками), и ликующе прошептала:
– Я всё-таки еду в Париж! Только тс-с-с! Папенька пока не знает.
Из всех вопросов, которые возникли у коллежского асессора при этом известии, он задал для начала самый безопасный:
– Будете учиться живописи? Очень рад за вас.
– В Париже обстригу себе волосы – совсем коротко, как у вас, – жарко дыша, зачастила Мавра. – Стану носить мужскую шляпу и панталоны, буду курить сигары и переделаю имя на французский манер. Я уже придумала: Maurice Sieurduc. Вы знаете, что такое Sieurduc?
– Знаю, – с серьёзным видом кивнул Эраст Петрович. – Это означает «Господин герцог».
– Каково? Это вам не «Мавра Сердюк».
– Но откуда деньги? – перешёл коллежский асессор к главному.
Она таинственно улыбнулась.
– Так и быть, скажу.
Однако не сказала – не успела. Из кабинета вышел Ландринов, и Мавра проворно отодвинулась.
Потом вернулись остальные. К досаде Фандорина, продолжить беседу никак не удавалось. Он прикидывал, под каким бы предлогом выманить барышню на лестницу, но события приняли оборот, заставивший его отказаться от этого плана.
Около четверти третьего дверь внезапно открылась, и в канцелярию вошёл действительный статский советник Ванюхин, сопровождаемый полицейским стенографистом в мундире.
– Здравствуйте, господа, – сказал он весёлым, но в то же время угрожающим голосом. – Снова к вам пожаловал. Имел удовольствие побеседовать с каждым по отдельности, а теперь вот хочу потолковать со всеми разом. Вопросец имеется. Куда?! – прикрикнул Зосим Прокофьевич на камердинера.
– Господину барону сказать…
– Не надо, после. Да сядь ты!
Федот Федотович помялся и сел.
– А вот вы, «свой человек», – обратился далее следователь к Эрасту Петровичу, – мне тут ни к чему. Подите-ка, погуляйте.
– Когда есть работа, гулять не приучен, – холодно ответил коллежский асессор. Уйти? Как бы не так. Что ещё за «вопросец»?
– У вас тоже работа? – ехидно осведомился Ванюхин у художницы, заглянув в мольберт. – Похож, очень похож. Не угодно ли вместе с предметом изображения переместиться за пределы помещения?
– Не угодно, – отрезала Мавра. – Вы не в полицейском участке, чтобы распоряжаться.
Поняв, что тут нашла коса на камень, следователь перестал обращать внимание на Фандорина и барышню. Взял стул, поставил посреди комнаты. Сел задом наперёд, опершись подбородком о спинку, и велел стенографисту:
– Каждое слово.
Сам же зачем-то взял со стола у Луки Львовича стакан с цветными карандашами (разумеется, безо всякого спросу), достал блокнот и с усмешкой прибавил:
– Ну-ка и я порисую.
И, действительно, опрашивая каждого, что-то такое там рисовал, то и дело меняя карандаши.
«Вопросец» заключался в следующем: кто, сколько раз и в котором часу покидал комнату шестого сентября в вечернее время – перед тем, как был выпит отравленный чай.
Вскоре стало ясно, зачем следователю понадобился групповой допрос. Если кто-то начинал колебаться и ссылаться на плохую память, остальные приходили ему на помощь:
– Ну как же, Луконька Львович, а вот с господином из экспедиции, как бишь его, рыжеватый такой, выходить изволили, это перед самым составлением сводки по Терезинскому мостостроительству, стало быть, минуточек в пятнадцать шестого…
– Да что вы, Леандр Иванович (это Сердюк Ландринову), машинная бумага у вас не в пять, а гораздо позднее закончилась. Это когда я столбцы сводил, отлично помню.
Эффективная метода, сделал себе заметку на будущее Фандорин, внимательно прислушивавшийся к этому неторопливому разбирательству. Поразительно, до чего детально можно восстановить события недельной давности, если в реконструкции участвует сразу несколько свидетелей.
А больше всего впечатлил коллежского асессора сам Ванюхин. Выслушав всех, он показал результаты своего «рисования» – получился отличный хронологический график, на котором разным цветом было обозначено отсутствие и присутствие в комнате каждого.
Все сгрудились вокруг следователя, рассматривая схему.
– Любопытно, – пробормотал Зосим Прокофьевич. Эраст Петрович подошёл сзади, заглянул ему через плечо и увидел, что замечательная идея ничего не принесла.
Если следователь рассчитывал сузить круг подозреваемых, то напрасно. У каждого из пятерых был момент, когда он, пускай совсем ненадолго, оставался в конторе один.
Отчего же Ванюхин выглядит таким довольным?
– Прекрасно! – заключил Зосим Прокофьевич, любовно погладив своё творение. – В комнате всегда хоть кто-то один, а находился. Стало быть, версия со злоумышленником, проникшим извне, полностью исключается. Quod erat demonstrandum. Теперь второй вопросец, и опять ко всем: не заходил ли к покойному Леонарду фон Маку кто-нибудь из домашних?
Ах, вот он к чему, понял Эраст Петрович и вернулся на место, тем более что к этому его призывала нетерпеливыми жестами Мавра – ей хотелось продолжить работу над портретом.
Никого из домашних не было – таков был общий ответ, заставивший следователя утратить благодушие.
– Как так?! – вскричал Ванюхин. – Не может быть! Неужто к нему не заходил сын, Сергей Леонардович?!
Все молча переглянулись, как бы спрашивая друг друга. Оба письмоводителя пожали плечами – мол, не припомню, Федот Федотович покачал головой, Муся у двери почесала затылок.
А ремингтонист вдруг сказал:
– Был. Зашёл на минуту и вышел. Это уж в самом конце присутствия было, после урочных. Все прочие на кухне были – Муся, как в кабинет чайник отнесла, стала остальным разливать. Ну и потянулись. А я задержался. Нужно было из шкафа пузырёк со смазкой взять.
Он показал на массивный шкаф, что стоял подле окна.
– Так что ж вы не сказали?! – вскочил на ноги Ванюхин. – Я ведь спрашивал, был кто-то из домашних или нет!
Ландринов пожал плечами:
– Сергей Леонардович не домашний, а член правления. Я за открытой дверцей стоял, так он меня и не заметил. Вошёл в кабинет и тут же вышел. Должно быть, желал с родителем поговорить, но не застал. Господина управляющего на ту пору срочно к телеграфу вызвали.
Сладчайшая улыбка озарила мятое лицо петербургского сыщика.
– Quod erat demonstrandum, – повторил он вполголоса. – Теперь всё окончательно встало на свои места. Господа! – уже другим, строгим тоном обратился Ванюхин к присутствующим. – Вы все были свидетелями этого важнейшего заявления. Так что ежели господину Ландринову впоследствии вздумается переменить показания (за хорошие деньги чего не сделаешь), я призову вас всех под присягу.
– Это, может, вы сами на подкуп падки, так нечего на других наговаривать! – побледнев, крикнул ремингтонист. – Ландринов от правды ни за какие тыщи не отступится!
Сам весь приосанился и посмотрел на Мавру с такой гордостью, что она зажала кисть белыми зубками и беззвучно поаплодировала поборнику принципов. Насмешливости в этой жестикуляции ремингтонист не разглядел – принял за чистую монету и залился таким счастливым румянцем, что Фандорину стало жалко беднягу. Скоро узнает про Париж – будет убит.
Вдруг Зосим Прокофьевич подошёл к столу «секретаря», наклонился и с нескрываемой издёвкой шепнул:
– Что ж, «свой человек», бегите, докладывайте. – Он кивнул на дверь кабинета. – Дела у вашего патрона швах. Сегодня его беспокоить не стану, ибо есть кое-какие формальности, но завтра пускай ожидает радостного свидания. Приятнейшей ему ночи. Так и передайте: его превосходительство пожелал чудесных сновидений. А ещё скажите, – следователь придвинулся совсем близко, – чтоб в неожиданное путешествие не вздумал отправиться. Не выйдет – я принял меры.
– Сударь, вы мне мешаете, – бесцеремонно тронула Ванюхина за рукав Мавра. – Отодвиньтесь.
Когда же следователь, напоследок одарив «своего человека» грозным взглядом, удалился, девушка воскликнула:
– Наконец-то! У вас при нём совсем другое выражение лица сделалось!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13