https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/santek-pilot-6070-133305-item/
Я полил трупы и машину бензином и поджег.
Единственное, по чему можно будет распознать трупы, – это челюсти Тартало и, конечно же, его стеклянный глаз.
В Буире я купил новую одежду и сел в автобус до Эль-Кефа, а это уже Тунис.
Неделю я отдыхал в отеле в Бизерте, на побережье, а потом вернулся в Испанию.
Такси, набирая скорость, едет по шоссе в направлении Соросы, но я не узнаю ничего, что вижу из окна.
Ночь стала темнее, отсутствует какое-либо освещение.
И вдруг исчезли все машины. Белое такси – единственное, что двигается по этой нереальной дороге.
– Будьте откровенны. В действительности вы не так уж удивились, когда я проехал мимо больницы? – говорит мне таксист.
– Не очень, должен признаться. Кто вы?
– Вы правда не догадались? Сначала подумайте о своих делах, вспомните до конца историю вашего друга, которая сливается с настоящим, так сказать. И тогда вы окончательно поймете.
39
В Альсо меня ждал сюрприз, оставивший меня довольно-таки равнодушным.
Мой дом был разрушен, он сгорел до самого фундамента. На самом деле подожгли здание рядом, принадлежавшее моим соседям (которые со мной не разговаривали), а огонь перекинулся на мой дом.
Вероятнее всего, это было дело рук сыновей Чистагарри, семьи, враждовавшей с Сулапе, моими соседями, со времен карлистских войн. Но в моей деревне действовал закон omertа, и посильней, чем на Сицилии, так что все сделали вид, что это просто трагическая случайность.
Мои корни были вырваны из земли, и я налегке уехал из Альсо, чтобы никогда не возвращаться.
Я снял жалкую малюсенькую квартирку в Каско-Вьехо, в Бильбао, на шумной улице Барренкалье.
Я выходил из этого квартала только для того, чтобы наведаться в «Твинз» и там напиться или в «Ла-Паланку», где обретались самые потасканные шлюхи, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь весомого.
Йосеан Аулкичо уже не тренировал «Атлетик» Бильбао, с 1985 года он занимался «Бетисом» и жил в Севилье.
Однажды утром в июне 1987 года я случайно увидел в газете интервью, которое заставило заработать все мои сигнальные устройства. Это была глупая игра в вопросы и ответы с епископом Бильбао Кресенсио Аиспуруа.
Приятный сюрприз. Я не знал о возвращении Кресенсио из Соединенных Штатов и тем более о том, что он стал епископом своего города.
По фотографии, сопровождавшей текст, я мог судить, что он превратился в пожилого господина (ему было уже пятьдесят семь); но глазки, полные похоти, выдавали его.
В интервью, наряду с другими глупостями, его преосвященство говорил, что очень увлекается японской кухней и что он в восторге от сашими. Я невольно представил, как он жрет живьем длинного и толстого угря, на манер глотателя шпаг.
Но, кроме того, отвечая на вопрос о том, когда и где он собирается провести летний отпуск, он поделился заинтересовавшей меня информацией.
– Как и в последние годы, я проведу август на спокойном острове Менорка, уединенно, в простеньком домике. Это место располагает к размышлениям и молитвам.
Зная его, я заключил, что там он вдали от нескромных взглядов каждое лето устраивает свои гомосексуальные оргии.
Не теряя времени, я заказал на август номер в гостинице «Альмиранте Фаррагут» вблизи от Сьюдаделы.
В дни, остававшиеся до августа, я занялся сбором информации о частной жизни сеньора епископа. Того, что я выяснил, было достаточно, чтобы уложить вальдшнепа Аиспуруа с первого выстрела.
40
«Простенький домик» оказался роскошной виллой с садом и бассейном, окруженной высокими стенами и расположенной в наименее густонаселенной части острова, в глубине, к юго-востоку от Форнеллса.
Кресенсио делил свое летнее уединение с другим иезуитом, отцом Хасинто Силиндрином, смуглым и статным тридцатилетним мужчиной, своим секретарем и любовником. Они никогда не покидали пределов своей комфортабельной виллы.
15 августа я отправился их проведать.
Входную калитку с частой решеткой открыл мне отец Силиндрин, стыдливо завернутый в белый банный халат.
Он странно посмотрел на меня, когда я сказал, что являюсь старым другом его преосвященства, проводящего отпуск на острове, и что мне хотелось бы видеть его. Он спросил у меня мое имя, попросил подождать и захлопнул дверь у меня перед носом. Оттуда, снаружи, не видно было ничего, кроме средиземноморской сосны и зарослей гортензий. Я представил себе, как за этими зарослями на краю бассейна голышом вытянулся на солнце Кресенсио, похожий на дряблую белесую лягушку.
Через минуту вернулся секретарь и позволил мне войти.
Я оставил в саду взятую напрокат «веспу», на которой приехал, и перекинул через плечо сумку, в которой находились мои инструменты.
Чтобы не проходить через металлоискатель в аэропорту, я совершил поездку из Барселоны на корабле.
Хасинто, переодевшийся в скромную рубашку и широкие штаны, попросил меня подождать в доме, в гостиной.
Наконец появился Кресенсио, в строгой сутане и монашеских сандалиях. Он очень нервничал из-за того, что я, как призрак, вновь возник после стольких лет.
Пуля, полученная в Эстебалисе, рассекла ему нижнюю губу, образовав углубление вроде того, что бывает на пепельницах, чтобы класть сигарету, и испортило ему выговор, как будто у него во рту, обладавшем большим набором возможностей, чем швейцарский складной нож, было перепелиное яйцо.
Я поцеловал ему руку, достал из сумки пистолет и взял обоих на мушку.
Это место идеально подходило для подготовленного мной спектакля: там даже не было телефона, а курьер, доставлявший им продукты, сделал это накануне.
Я вышел оттуда спустя сорок восемь часов.
Мне очень пригодился как хирургический ланцет, купленный на медицинском рынке в Бильбао, так и длинный нож для забоя скота, проданный мне пикадором на пенсии.
На случай, если в доме не было алкоголя (я помнил, что Кресенсио трезвенник), я для подкрепления сил взял с собой пару бутылок джина «Ксоригер», душистого джина из «Магона».
За те два дня, что продлился мой визит, я постарался, чтобы Кресенсио не испытывал голода. Зная о его увлечении сашими, я заставил его живьем проглотить всех тропических рыбок, плававших в драгоценном аквариуме в гостиной. Однако он отказался отведать карпаччо, приготовленное из ягодиц его любовника.
Как бы там ни было, самым приятным было рассказать ему о своей сознательной коме и увидеть его лицо, когда я сказал ему, что знаю, как он согласился пожертвовать мной в 1962 году.
И что я также знаю о сотнях минетов и дрочек у моей постели в Лойоле.
Впрочем, удивление на его лице, быть может, было вызвано также моими упражнениями с ланцетом над котелком отца Силиндрина.
Окончив представление, я накрепко запер виллу.
Я вернулся ночью; у моей машины был большой багажник, где находились две большие непромокаемые сумки на молнии.
Прогулка на лодке при лунном свете была успокаивающей.
Чтобы они не всплыли, я выпотрошил трупы ножом для разделки мяса и бросил их в море в миле к северу от Кала Морель.
41
После смерти дяди Пачи и Кресенсио мое существование превратилось в своего рода спячку, удивительно похожую на те тринадцать лет комы, и продлилась она до сегодняшнего дня, – это была простая, однообразная и бессодержательная жизнь в полусельской атмосфере Каско-Вьехо в Бильбао.
Я ни разу не встречал никого из моих прежних товарищей по ЭТА. Все, кто может меня узнать, умерли или сидят в тюрьме.
Единственное исключение в моей заурядной жизни, как вы помните, случилось в этом, 2000 году, когда мы с вами уже были знакомы, – это было убийство футболиста Йосеана Аулкичо, четвертого приговоренного, может быть, наименее передо мной виноватого.
Я знал, что он на пенсии, что он недавно овдовел и живет один в своем шале на горе Умбе.
Однажды холодной февральской ночью, в разгар яростной одинокой попойки я вычистил и зарядил свой старый пистолет «Астра» и пошел навестить его.
Он не помнил о своем участии в той истории, случившейся более чем за сорок лет до того; мне было все равно.
Йосеан оказался еще большим простаком, чем я ожидал.
Узнав меня, прежде чем я заткнул ему рот кляпом, он попросил помощи у Скорбной Девы, Богородицы, которую одна женщина видела в Умбе в 1941 году и которой с тех пор приписываются разнообразные чудеса.
Он напомнил мне Чордо, наваррского этарру, перекрестившегося перед тем, как взорвать бомбу. Он верил в святых и особенно почитал Святого Франциска Хавьера, ученика Игнатия Лойолы, чей образ носил в ладанке, прикрепленной к магазину автоматической винтовки.
Дева из Умбе, должно быть, в тот момент была занята и не пришла на помощь Йосеану Аулкичо.
Остальные подробности вы знаете из прессы.
Мне представилась возможность приобрести в собственность заведение с лицензией на улице Перро, старую таверну, не открывавшуюся после наводнений 1983 года. Тот же владелец продал мне квартиру, расположенную наверху.
Пару, что я нанял, жвачных, как вы их очень точно называли, мне порекомендовал один знакомый по кварталу из-за их качеств: неповоротливые, но покорные и умелые в исполнении простой работы в таверне.
Они так похожи друг на друга, потому что они – двоюродные брат и сестра, так они сами говорят. Мне всегда казалось, что на самом деле они родные брат и сестра, вступившие в кровосмешательную связь, будучи чистым образцом отсталости и эндогамии, которые витают в воздухе в их горной колыбели, в долине Арратии.
Анхелинес, повариха, продавала выпивку в «Гато Негро» в Ла-Паланке; мы знакомы с тех пор, как я приехал в Бильбао.
Остальное вы уже знаете.
Месть подходит к концу.
Двадцать пять лет, посвященных этому безумному и жестокому труду.
Жизнь, растраченная впустую ради верности кровавой клятве.
Какая нелепость и бессмыслица! «Какая жалость», как сказала мне та красивая и ужасная женщина, Пантера, в ночь бури и неудавшегося секса.
Я очень смеялся над своими неотесанными бывшими товарищами из Себерио, но ведь и я тоже не избежал деревенского скотства: аутизм Альсо давил на мою наследственность, как могильная плита, и им были продиктованы мои горестные деяния, без оттенков и без жалости.
Главное же, не считая пяти лет передышки, я вел очень одинокую жизнь.
Буду с вами откровенен, Пачо. Когда мы с вами познакомились, вы показались мне смешным персонажем, педантом и кретином, что называется, полным ничтожеством. Но, общаясь с вами, я оценил другие ваши стороны, узнал вас лучше и привязался к вам.
Мне нравится то, насколько вы уважаете дружбу, ваша образованность, любовь к кулинарии, то, что вы так цените мою стряпню, и то, сколько душевных сил и труда вы потратили на то, чтобы сделать реальностью нашу любимую игрушку «Карту полушарий Бильбао».
С другой стороны, думаю, мы оба положительно повлияли друг на друга.
Думаю, что вы теперь уже гораздо меньшее ничтожество. А я в этом году благодаря вашему обществу чувствовал себя менее одиноким и менее мертвым.
Много лет, слишком много, у меня не было друга. Последним был Доминик Лантёр, и вы уже знаете, как я отплатил ему за доверие.
Когда вы предложили мне открыть в центре Бильбао бар авторских закусок, я пошел на эту аферу по двум причинам.
Первая – то, что вы сказали, будто такого рода заведения станут посещать государственные люди, политики и прочий подобного рода сброд. Я подумал, что, быть может, волей случая на эту приманку попадется недостающая жертва, пятая, последняя, все еще принадлежащая этому миру. А на моей территории его устранение, которое очень трудно осуществить другим способом из-за мер безопасности, окружающих человека его положения, будет более выполнимым делом. Это предположение полностью себя оправдало.
А вторая – это то, каким жалким и одиноким человеком были вы, папочкин сынок, брошенный на произвол судьбы. Работа по организации «Карты полушарий Бильбао», которую я всегда позволял вам считать вашим детищем, наполнила вас такими иллюзиями и позволила вам почувствовать себя таким нужным, что я не мог вам в этом отказать.
Хоть я и сделал вид, будто для меня это приятный сюрприз, и сказал, что ваша идея кажется мне очень удачной, я уже раньше думал о том, что новый бар должен открыться в заведении «Твинз». По этой причине я помог ускорить выполнение необходимых предварительных формальностей с наследством братьев Ригоития.
В общем, как я уже говорил вам, круг замыкается.
Не важно, что я уже не вижу смысла в мести, я хочу все довести до конца.
Кроме того, если поразмыслить хорошенько, этот, последний – несомненно, один из худших, коррумпированный гад и карьерист; все люди его породы обычно таковыми бывают.
Это жирная рыбка из НПБ, с годами занимавшая все более высокие посты во власти.
Я сам тоже решил погибнуть, устраняя его, и мимоходом заодно прихватить с собой и нескольких наиболее выдающихся уродов.
Вам это кажется варварством?
Не забывайте, что я безумен, я ни на минуту не переставал быть таким.
Что касается моего намерения умереть вместе со своими жертвами, то это не такое уж значимое событие. Вы помните тот приступ боли, который случился со мной у дверей «Твинз» в ту ночь, когда мы наведывались в «Адскую кухню»? У меня цирроз печени на последней стадии, мне остается жить очень мало. Тот медный цвет, что вам так нравится в моем лице, вызван не кокетством и не ультрафиолетовыми лучами, а моей истощенной печенью.
Я собираюсь убить в «Гуггенхайме» леендакари Иона Андера Чорибуру.
Часть третья
Запойный угольщик в «Гуггенхайме»
Euskal Herrico ohianetan Olentzero deritzon ikazkin zahar bat bizi dab ere As-totxoarekin. Gabon egunez, urtero, opariak banatzen dizkie bere abestia kantatzen dioten haurrei. Baina gustiz herabetia denez, inorki ikusteik ez du nahi izaten.
Оленцеро. Детская сказка. Рождественский подарок от Бильбао Бискайя Куча
1
Я даже не выключил компьютер и не вынул дискету, не было времени. Как я глуп, что не догадался: пятой жертвой должен стать леендакари; это по всем признакам было яснее, чем сексуальная жизнь Тинтина.
Я стал лихорадочно соображать, что будет быстрее и что эффективнее. Быстрее, конечно, позвонить в музей, но эффективнее пойти туда самому. По телефону меня могут не послушать, принять за сумасшедшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Единственное, по чему можно будет распознать трупы, – это челюсти Тартало и, конечно же, его стеклянный глаз.
В Буире я купил новую одежду и сел в автобус до Эль-Кефа, а это уже Тунис.
Неделю я отдыхал в отеле в Бизерте, на побережье, а потом вернулся в Испанию.
Такси, набирая скорость, едет по шоссе в направлении Соросы, но я не узнаю ничего, что вижу из окна.
Ночь стала темнее, отсутствует какое-либо освещение.
И вдруг исчезли все машины. Белое такси – единственное, что двигается по этой нереальной дороге.
– Будьте откровенны. В действительности вы не так уж удивились, когда я проехал мимо больницы? – говорит мне таксист.
– Не очень, должен признаться. Кто вы?
– Вы правда не догадались? Сначала подумайте о своих делах, вспомните до конца историю вашего друга, которая сливается с настоящим, так сказать. И тогда вы окончательно поймете.
39
В Альсо меня ждал сюрприз, оставивший меня довольно-таки равнодушным.
Мой дом был разрушен, он сгорел до самого фундамента. На самом деле подожгли здание рядом, принадлежавшее моим соседям (которые со мной не разговаривали), а огонь перекинулся на мой дом.
Вероятнее всего, это было дело рук сыновей Чистагарри, семьи, враждовавшей с Сулапе, моими соседями, со времен карлистских войн. Но в моей деревне действовал закон omertа, и посильней, чем на Сицилии, так что все сделали вид, что это просто трагическая случайность.
Мои корни были вырваны из земли, и я налегке уехал из Альсо, чтобы никогда не возвращаться.
Я снял жалкую малюсенькую квартирку в Каско-Вьехо, в Бильбао, на шумной улице Барренкалье.
Я выходил из этого квартала только для того, чтобы наведаться в «Твинз» и там напиться или в «Ла-Паланку», где обретались самые потасканные шлюхи, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь весомого.
Йосеан Аулкичо уже не тренировал «Атлетик» Бильбао, с 1985 года он занимался «Бетисом» и жил в Севилье.
Однажды утром в июне 1987 года я случайно увидел в газете интервью, которое заставило заработать все мои сигнальные устройства. Это была глупая игра в вопросы и ответы с епископом Бильбао Кресенсио Аиспуруа.
Приятный сюрприз. Я не знал о возвращении Кресенсио из Соединенных Штатов и тем более о том, что он стал епископом своего города.
По фотографии, сопровождавшей текст, я мог судить, что он превратился в пожилого господина (ему было уже пятьдесят семь); но глазки, полные похоти, выдавали его.
В интервью, наряду с другими глупостями, его преосвященство говорил, что очень увлекается японской кухней и что он в восторге от сашими. Я невольно представил, как он жрет живьем длинного и толстого угря, на манер глотателя шпаг.
Но, кроме того, отвечая на вопрос о том, когда и где он собирается провести летний отпуск, он поделился заинтересовавшей меня информацией.
– Как и в последние годы, я проведу август на спокойном острове Менорка, уединенно, в простеньком домике. Это место располагает к размышлениям и молитвам.
Зная его, я заключил, что там он вдали от нескромных взглядов каждое лето устраивает свои гомосексуальные оргии.
Не теряя времени, я заказал на август номер в гостинице «Альмиранте Фаррагут» вблизи от Сьюдаделы.
В дни, остававшиеся до августа, я занялся сбором информации о частной жизни сеньора епископа. Того, что я выяснил, было достаточно, чтобы уложить вальдшнепа Аиспуруа с первого выстрела.
40
«Простенький домик» оказался роскошной виллой с садом и бассейном, окруженной высокими стенами и расположенной в наименее густонаселенной части острова, в глубине, к юго-востоку от Форнеллса.
Кресенсио делил свое летнее уединение с другим иезуитом, отцом Хасинто Силиндрином, смуглым и статным тридцатилетним мужчиной, своим секретарем и любовником. Они никогда не покидали пределов своей комфортабельной виллы.
15 августа я отправился их проведать.
Входную калитку с частой решеткой открыл мне отец Силиндрин, стыдливо завернутый в белый банный халат.
Он странно посмотрел на меня, когда я сказал, что являюсь старым другом его преосвященства, проводящего отпуск на острове, и что мне хотелось бы видеть его. Он спросил у меня мое имя, попросил подождать и захлопнул дверь у меня перед носом. Оттуда, снаружи, не видно было ничего, кроме средиземноморской сосны и зарослей гортензий. Я представил себе, как за этими зарослями на краю бассейна голышом вытянулся на солнце Кресенсио, похожий на дряблую белесую лягушку.
Через минуту вернулся секретарь и позволил мне войти.
Я оставил в саду взятую напрокат «веспу», на которой приехал, и перекинул через плечо сумку, в которой находились мои инструменты.
Чтобы не проходить через металлоискатель в аэропорту, я совершил поездку из Барселоны на корабле.
Хасинто, переодевшийся в скромную рубашку и широкие штаны, попросил меня подождать в доме, в гостиной.
Наконец появился Кресенсио, в строгой сутане и монашеских сандалиях. Он очень нервничал из-за того, что я, как призрак, вновь возник после стольких лет.
Пуля, полученная в Эстебалисе, рассекла ему нижнюю губу, образовав углубление вроде того, что бывает на пепельницах, чтобы класть сигарету, и испортило ему выговор, как будто у него во рту, обладавшем большим набором возможностей, чем швейцарский складной нож, было перепелиное яйцо.
Я поцеловал ему руку, достал из сумки пистолет и взял обоих на мушку.
Это место идеально подходило для подготовленного мной спектакля: там даже не было телефона, а курьер, доставлявший им продукты, сделал это накануне.
Я вышел оттуда спустя сорок восемь часов.
Мне очень пригодился как хирургический ланцет, купленный на медицинском рынке в Бильбао, так и длинный нож для забоя скота, проданный мне пикадором на пенсии.
На случай, если в доме не было алкоголя (я помнил, что Кресенсио трезвенник), я для подкрепления сил взял с собой пару бутылок джина «Ксоригер», душистого джина из «Магона».
За те два дня, что продлился мой визит, я постарался, чтобы Кресенсио не испытывал голода. Зная о его увлечении сашими, я заставил его живьем проглотить всех тропических рыбок, плававших в драгоценном аквариуме в гостиной. Однако он отказался отведать карпаччо, приготовленное из ягодиц его любовника.
Как бы там ни было, самым приятным было рассказать ему о своей сознательной коме и увидеть его лицо, когда я сказал ему, что знаю, как он согласился пожертвовать мной в 1962 году.
И что я также знаю о сотнях минетов и дрочек у моей постели в Лойоле.
Впрочем, удивление на его лице, быть может, было вызвано также моими упражнениями с ланцетом над котелком отца Силиндрина.
Окончив представление, я накрепко запер виллу.
Я вернулся ночью; у моей машины был большой багажник, где находились две большие непромокаемые сумки на молнии.
Прогулка на лодке при лунном свете была успокаивающей.
Чтобы они не всплыли, я выпотрошил трупы ножом для разделки мяса и бросил их в море в миле к северу от Кала Морель.
41
После смерти дяди Пачи и Кресенсио мое существование превратилось в своего рода спячку, удивительно похожую на те тринадцать лет комы, и продлилась она до сегодняшнего дня, – это была простая, однообразная и бессодержательная жизнь в полусельской атмосфере Каско-Вьехо в Бильбао.
Я ни разу не встречал никого из моих прежних товарищей по ЭТА. Все, кто может меня узнать, умерли или сидят в тюрьме.
Единственное исключение в моей заурядной жизни, как вы помните, случилось в этом, 2000 году, когда мы с вами уже были знакомы, – это было убийство футболиста Йосеана Аулкичо, четвертого приговоренного, может быть, наименее передо мной виноватого.
Я знал, что он на пенсии, что он недавно овдовел и живет один в своем шале на горе Умбе.
Однажды холодной февральской ночью, в разгар яростной одинокой попойки я вычистил и зарядил свой старый пистолет «Астра» и пошел навестить его.
Он не помнил о своем участии в той истории, случившейся более чем за сорок лет до того; мне было все равно.
Йосеан оказался еще большим простаком, чем я ожидал.
Узнав меня, прежде чем я заткнул ему рот кляпом, он попросил помощи у Скорбной Девы, Богородицы, которую одна женщина видела в Умбе в 1941 году и которой с тех пор приписываются разнообразные чудеса.
Он напомнил мне Чордо, наваррского этарру, перекрестившегося перед тем, как взорвать бомбу. Он верил в святых и особенно почитал Святого Франциска Хавьера, ученика Игнатия Лойолы, чей образ носил в ладанке, прикрепленной к магазину автоматической винтовки.
Дева из Умбе, должно быть, в тот момент была занята и не пришла на помощь Йосеану Аулкичо.
Остальные подробности вы знаете из прессы.
Мне представилась возможность приобрести в собственность заведение с лицензией на улице Перро, старую таверну, не открывавшуюся после наводнений 1983 года. Тот же владелец продал мне квартиру, расположенную наверху.
Пару, что я нанял, жвачных, как вы их очень точно называли, мне порекомендовал один знакомый по кварталу из-за их качеств: неповоротливые, но покорные и умелые в исполнении простой работы в таверне.
Они так похожи друг на друга, потому что они – двоюродные брат и сестра, так они сами говорят. Мне всегда казалось, что на самом деле они родные брат и сестра, вступившие в кровосмешательную связь, будучи чистым образцом отсталости и эндогамии, которые витают в воздухе в их горной колыбели, в долине Арратии.
Анхелинес, повариха, продавала выпивку в «Гато Негро» в Ла-Паланке; мы знакомы с тех пор, как я приехал в Бильбао.
Остальное вы уже знаете.
Месть подходит к концу.
Двадцать пять лет, посвященных этому безумному и жестокому труду.
Жизнь, растраченная впустую ради верности кровавой клятве.
Какая нелепость и бессмыслица! «Какая жалость», как сказала мне та красивая и ужасная женщина, Пантера, в ночь бури и неудавшегося секса.
Я очень смеялся над своими неотесанными бывшими товарищами из Себерио, но ведь и я тоже не избежал деревенского скотства: аутизм Альсо давил на мою наследственность, как могильная плита, и им были продиктованы мои горестные деяния, без оттенков и без жалости.
Главное же, не считая пяти лет передышки, я вел очень одинокую жизнь.
Буду с вами откровенен, Пачо. Когда мы с вами познакомились, вы показались мне смешным персонажем, педантом и кретином, что называется, полным ничтожеством. Но, общаясь с вами, я оценил другие ваши стороны, узнал вас лучше и привязался к вам.
Мне нравится то, насколько вы уважаете дружбу, ваша образованность, любовь к кулинарии, то, что вы так цените мою стряпню, и то, сколько душевных сил и труда вы потратили на то, чтобы сделать реальностью нашу любимую игрушку «Карту полушарий Бильбао».
С другой стороны, думаю, мы оба положительно повлияли друг на друга.
Думаю, что вы теперь уже гораздо меньшее ничтожество. А я в этом году благодаря вашему обществу чувствовал себя менее одиноким и менее мертвым.
Много лет, слишком много, у меня не было друга. Последним был Доминик Лантёр, и вы уже знаете, как я отплатил ему за доверие.
Когда вы предложили мне открыть в центре Бильбао бар авторских закусок, я пошел на эту аферу по двум причинам.
Первая – то, что вы сказали, будто такого рода заведения станут посещать государственные люди, политики и прочий подобного рода сброд. Я подумал, что, быть может, волей случая на эту приманку попадется недостающая жертва, пятая, последняя, все еще принадлежащая этому миру. А на моей территории его устранение, которое очень трудно осуществить другим способом из-за мер безопасности, окружающих человека его положения, будет более выполнимым делом. Это предположение полностью себя оправдало.
А вторая – это то, каким жалким и одиноким человеком были вы, папочкин сынок, брошенный на произвол судьбы. Работа по организации «Карты полушарий Бильбао», которую я всегда позволял вам считать вашим детищем, наполнила вас такими иллюзиями и позволила вам почувствовать себя таким нужным, что я не мог вам в этом отказать.
Хоть я и сделал вид, будто для меня это приятный сюрприз, и сказал, что ваша идея кажется мне очень удачной, я уже раньше думал о том, что новый бар должен открыться в заведении «Твинз». По этой причине я помог ускорить выполнение необходимых предварительных формальностей с наследством братьев Ригоития.
В общем, как я уже говорил вам, круг замыкается.
Не важно, что я уже не вижу смысла в мести, я хочу все довести до конца.
Кроме того, если поразмыслить хорошенько, этот, последний – несомненно, один из худших, коррумпированный гад и карьерист; все люди его породы обычно таковыми бывают.
Это жирная рыбка из НПБ, с годами занимавшая все более высокие посты во власти.
Я сам тоже решил погибнуть, устраняя его, и мимоходом заодно прихватить с собой и нескольких наиболее выдающихся уродов.
Вам это кажется варварством?
Не забывайте, что я безумен, я ни на минуту не переставал быть таким.
Что касается моего намерения умереть вместе со своими жертвами, то это не такое уж значимое событие. Вы помните тот приступ боли, который случился со мной у дверей «Твинз» в ту ночь, когда мы наведывались в «Адскую кухню»? У меня цирроз печени на последней стадии, мне остается жить очень мало. Тот медный цвет, что вам так нравится в моем лице, вызван не кокетством и не ультрафиолетовыми лучами, а моей истощенной печенью.
Я собираюсь убить в «Гуггенхайме» леендакари Иона Андера Чорибуру.
Часть третья
Запойный угольщик в «Гуггенхайме»
Euskal Herrico ohianetan Olentzero deritzon ikazkin zahar bat bizi dab ere As-totxoarekin. Gabon egunez, urtero, opariak banatzen dizkie bere abestia kantatzen dioten haurrei. Baina gustiz herabetia denez, inorki ikusteik ez du nahi izaten.
Оленцеро. Детская сказка. Рождественский подарок от Бильбао Бискайя Куча
1
Я даже не выключил компьютер и не вынул дискету, не было времени. Как я глуп, что не догадался: пятой жертвой должен стать леендакари; это по всем признакам было яснее, чем сексуальная жизнь Тинтина.
Я стал лихорадочно соображать, что будет быстрее и что эффективнее. Быстрее, конечно, позвонить в музей, но эффективнее пойти туда самому. По телефону меня могут не послушать, принять за сумасшедшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29