— Дедушка… — не глядя на Кира, проворчал тот, что ехал справа. — Еще как ты и жив-то остался…
— Разговорились! — опять прикрикнул бородач. — Чего развязали языки?.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что мой дед Астиаг искал моей смерти? — спросил Кир, и глаза его стали узкими и острыми.
— Вот это он и хочет сказать! — подхватил тот, что ехал слева. — А что умалчивать? Об этом все знают. — И прежде чем бородач успел остановить его, крикнул Киру в лицо: — Он хотел убить тебя!
Кир вздрогнул.
— Как — убить? За что?
— Ха-ха! — Лучник покачал головой. — Эх, ты! За что? За то, что ты сын его дочери!
— Довольно шуметь, — сказал бородач. — Уж если они всё разболтали, так я тебе расскажу по порядку, как было дело.
И он обстоятельно, со всеми подробностями, со всеми слухами и домыслами, рассказал Киру, как и почему он, царский внук, оказался у пастуха Митридата.
Кир слушал не прерывая. Тонкие черные брови его сошлись над переносицей, сливаясь в одну линию. Молодой лучник, ехавший слева, хотел было со смехом вмешаться в рассказ, но, увидев эту тонкую черную линию бровей, вдруг прикусил язык.
«До чего же он похож на царя Астиага!» — мелькнуло у него в голове, и неясный страх заставил его придержать коня и пропустить Кира вперед.
— Так он хотел меня убить? — спросил Кир, когда бородач умолк.
— Да. Это все знают. Только не выдавай нас Астиагу.
— Так он хотел меня убить! — повторил Кир.
— Да. Ты спасся чудом.
— А Гарпаг почему не убил меня?
— Не мог. Не хотел.
— Не хотел?
— Нет. Он пожалел тебя.
— Гарпаг меня пожалел… — прошептал Кир еле слышно.
И надолго замолчал. Теперь он знал о себе все.
Слух о том, что к Мандане и Камбизу возвращается сын, далеко опередил Кира. В деревнях, через которые проезжал Кир, народ выходил на дорогу и глядел на него с волнением и любопытством.
— Это сын Камбиза? — спрашивали они у всадников. — Это правда?
Мидяне свысока смотрели на персов.
— Это сын Манданы, дочери Астиага.
Но персы повторяли друг другу:
— Это сын Камбиза! Сын Камбиза! Он перс… Наш… Наследник мидийского царства — наш!
И этот радостный шепот летел далеко вперед по долинам и каменистым нагорьям персидской земли, по деревням и городам, до города Пасаргады, до самого дома Камбиза и Манданы.
Взволнованные, они верили и не верили этому. Они знали, что их маленький сын умер и похоронен в царской усыпальнице. Они столько лет проклинали Астиага за эту смерть!
А теперь им говорят, что их сын жив, что их мальчик возвращается в дом своих родителей и что он уже здесь, близко!
Камбиз сел на коня и с небольшим отрядом слуг выехал навстречу Киру.
Не успел он выехать из городских ворот, как на дороге показалась ватага мальчишек.
— Едут! Едут! — кричали они.
И, увидев Камбиза, окружили его.
Камбиз приказал оставить его одного.
Ему хотелось, чтобы никто не мешал ему, когда его первый взгляд встретит сына. Какой он, этот мальчик? И действительно ли это его сын? Неужели боги все-таки свершили чудо, вернув ему ребенка?
Камбиз так задумался, что когда поднял глаза, то увидел, что всадники уже близко. Первый же взгляд решил все. Да, этот стройный мальчик с горделивой осанкой и черной изогнутой линией крутых бровей — его сын. Он почувствовал это всей своей кровью.
«Боги свершили чудо. Сегодня принесу им жертву».
И он тронул коня навстречу Киру.
Мандана не задумывалась и не сомневалась. Плача от такого неожиданного счастья, она выбежала из дома и приняла Кира в свои объятья.
В доме было полно людей — пришли родственники, пришли друзья. Шум, говор, восклицания, счастливый смех… Это был великий праздник в семье Камбиза. И вдвое великий праздник для всех персов. Но об этом они говорили тихо, опасаясь мидийских ушей.
— Сын Камбиза будет царем Мидии — он наследник Астиага. А ведь сын Камбиза — перс! Перс! Перс!
Когда мальчик отдохнул от тяжелого пути, от шума встречи и от объятий родственников, мать стала спрашивать о том, как и где он жил? И почему не убежал раньше к своим родителям? И почему не дал им знать, что он жив, когда они считали его погибшим?
— Я обо всем узнал совсем недавно, — отвечал Кир, — а о том, что царь хотел убить меня, узнал только дорогой.
— Мальчик, царь — твой дед! — с упреком прервала его Мандана.
Ей хотелось, чтобы Кир забыл об этом страшном решении Астиага. Разговоры об этом были опасны. И ведь не убил же ее отец ее сына!
— Царь — мой дед, — упрямо повторил Кир, — и он приказал убить меня. А Гарпаг не убил. И Митридат не убил. А Спако меня вырастила… и…
Здесь голос Кира задрожал, и он опустил ресницы, чтобы скрыть набежавшие слезы.
— Она очень добрая… Я очень люблю ее.
— Но ведь не она твоя мать! — поспешно прервала Мандана. — Мать — это я. Я! Разве я меньше любила бы тебя?
— Разве ты был бы меньше счастлив у нас? — мягко упрекнул и Камбиз.
Мальчик быстро взглянул на мать, на отца и, овладев своим волнением, снова начал рассказывать.
— Мы пасли быков в горах. Там большой лес. Очень густой. К стаду выходили волки. Но отец не боялся их. Он их отгонял бичом. И я не боялся. А когда я, бывало, запоздаю и приду домой поздно, мать… Спако ждет меня. Она никогда не ляжет слать, если меня нет дома. Я очень люблю ее.
— Неужели ты, мой сын, никогда не сможешь признать меня матерью? — сказала Мандана. — Ведь я не виновата, что так случилось! Отец отнял тебя, он вырвал тебя из моих рук!
— Мы любили тебя, сын, и умершего, — тихо вздохнул Камбиз.
Киру стало жалко этих пока еще чужих ему людей. Вот они плачут теперь перед ним. Им больно, что он любит Спако, что Митридата называет отцом. А как он может забыть Спако и Митридата, как он может перестать любить их, если даже не они его отец и мать? Жестокие слова готовы были сорваться: «А почему же мои родители не защитили меня, почему отдали на смерть? Почему не вырвали меня из рук деда и не укрыли от гибели? «
Но он промолчал.
— И ты спал в хижине на соломе, ты — царский внук? — с сокрушением начала Мандана. — Ты, как простой пастух, пас быков и сражался с волками?
— Но зато отец… но зато Митридат научил меня ездить верхом и стрелять из лука. Мы с ним убили медведя, а когда кабаны нападали на наше поле, мы прогоняли их.
Внезапно взглянув в окно, Кир вскочил:
— Уже вечер… Поздно, а я так далеко… Спако ждет меня!
— Опять Спако! — крикнула Мандана и вышла, закрыв руками лицо.
— Мальчик мой, — печально сказал Камбиз, — ты должен понять, что уже не вернешься туда. Ты должен смириться с этим.
— Но Спако плачет теперь, — смущенно сказал Кир. — Я знаю, что не вернусь. Только я вдруг подумал: уже поздно, а она, может быть, ждет. Я хочу, чтобы они тоже приехали сюда. Можно, чтобы они приехали? Пусть живут здесь. Они ведь будут очень тосковать одни, без меня!
Кир с надеждой посмотрел в глаза Камбиза. Но тот только пожал плечами.
— Я не думаю, чтобы твой дед отпустил их.
И про себя добавил:
»…если они еще живы».
— Когда я вырасту, я возьму их к себе, — сказал Кир.
— Когда вырастешь, поступишь, как захочешь. А теперь ты прежде всего должен помнить о том, что ты — внук царя. Правда, ты перс, но и персы не всегда были данниками мидян. А Персия, твоя родина, у них в презрении. Вот о чем ты не должен забывать. Будь мужествен — у тебя другая судьба!
— Какая судьба у меня? Я буду царем?
— Тс-с… Я вовсе не хотел сказать этого!
Камбиз испугался — не молвил ли он лишнего? И поспешно заговорил о чем-то другом.
А Кир задумался.
Скоро все утихло и умиротворилось в доме Камбиза. И мать, рассказывая о чудесном спасении Кира, всегда добавляла:
— Его вскормила собака! Он будет необыкновенным человеком!
Ей не хотелось, чтобы люди говорили, что ее сына вырастила рабыня, жена пастуха. Уж лучше пусть будет чудо — мальчика вскормила собака.
Тем более, что Спако и собака — одно и то же слово!
СКИТАНИЯ
В доме отца Кира учили всему, что должен знать и уметь перс: ездить на коне, стрелять из лука и всегда говорить правду.
Учили Кира и тому, что не дозволяется делать. И опять, прежде всего, — не лгать. Лживость считалась у персов самым постыдным из всех пороков. Чего нельзя делать, того нельзя и говорить.
Вторым, после лживости, важным пороком было иметь долги. И тут сказывалось то же отвращение ко лжи: ведь должник вынужден лгать!
Нельзя плевать в реку. Нельзя мыть руки в реке. И нельзя дозволять кому-либо делать это. Река — божество. А богов надо почитать.
Богам не нужно ни храмов, ни алтарей. Глупцы те, кто строят храмы и кто представляет себе богов такими же, как люди.
Но жертвы богам надо приносить. Приносить жертвы надо Солнцу — оно согревает, дает жизнь, посылает урожай. Луне — она ведает водами. Земле — она кормит людей и кормит их стада. А также Воде, Огню, Ветрам — природе, от которой зависит жизнь человека.
Кира учили, как должно вести себя с людьми. Если человек с тобой одного звания, поцелуй его в уста, встретившись на улице. Если человек званием немного ниже, поцелуйте друг друга в щеку. Если же повстречаешь знакомого, который гораздо ниже тебя по званию, тот должен пасть перед тобой на колени и поцеловать тебе ноги.
Проходили годы. Кир стал сильным, красивым юношей. В кругу своих сверстников из знатных персидских семей Кир проводил веселые дни. И во всем он был первым.
Никто лучше его не стрелял из лука, никто так отважно и красиво не умел скакать на коне, никто так метко не бросал копья. Он превосходил всех, он был как луна среди звезд. II все его любили, потому что он был прост в обращении и умел себя вести так, что никого не подавлял и не оскорблял своим превосходством.
Кир не любил сидеть в четырех стенах. На своем крупном выносливом коне он скакал, окруженный товарищами, по рыжим, спаленным жгучим солнцем нагорьям Персиды.
Они углублялись в зеленые влажные долины, полные птичьих голосов и свежего дыхания горных водопадов, над которыми часто висело сияние радуги.
Они поднимались высоко в горы, карабкались по отвесным скалам с крутыми обрывами, забирались в узкие глухие ущелья, где легко встретить безвестную и безмолвную смерть.
Они охотились на леопардов в диких пустынях, где мертвым белым блеском светились солончаки и земля, не знающая дождей, как металл, звенела под копытами.
И каждый раз, когда Кир садился на коня, а товарищи его уже толпились у ворот, Камбиз говорил им:
— Персы, берегите Кира!
В его словах, в его взгляде было столько глубокого значения, что беззаботные спутники Кира сразу становились серьезными. Они знали, кого сопровождают и что значит этот юноша для их угнетенной мидянами страны.
Кир много видел во время этих поездок. Он видел, как дрожат очертания далеких зубчатых вершин в мареве раскаленного воздуха, как плывут по склонам перламутровые тени облаков.
Иногда он останавливался, увидев лиловое, как аметист, озеро, неподвижно лежащее в ладонях розовато-желтых скал, которые бережно держали его, словно боясь расплескать…
Однажды Кир вернулся домой расстроенный.
В зеленой долине его встревожил пряный запах шпата, и Кир вдруг умолк среди веселой беседы. Где он слышал этот запах? Когда?
И тотчас он очутился возле далекой лесной хижины, где у порога росли эти маленькие желтые пахучие цветы.
Спако! Митридат!
Как это все далеко… Так далеко, что и следы исчезли. Он не раз пытался разыскать их, посылал туда преданных ему людей, но никого не нашел. Даже имен этих — Спако и Митридат — никто не произнес ни разу. Даже от хижины их ничего не осталось.
Случалось, что неведомые дороги уводили Кира очень далеко. Ему захотелось побывать в пустыне Деште-Кевир, и товарищи никак не могли удержать его.
Они увидели там красноватую зловещую даль, где только чахлые колючки росли на барханах. Но, к счастью, не успели забраться в глубь ее — буран, поднявший черную песчаную пыль, закрыл солнце и испугал Кира.
Побывал Кир и на берегу Персидского залива. Тут выпадало мало дождя, почва была бесплодна и только финиковые пальмы росли хорошо. С неясными думами стоял он над зелеными волнами. В этот залив впадают воды великих рек — Тигра и Евфрата. Там, на их берегах, лежит могущественное царство — Вавилония. Там, где-то на Евфрате, воевал его прадед Киаксар…
Начинался отлив, медленный и незаметный в этом море. Кир ждал, когда обнажится дно, и потом, как мальчишка, удивлялся ветвистым колониям кораллов, крабам и моллюскам, сверкавшим, словно драгоценные камни, на мокром песке…
А потом он переправлялся на остров и сидел там на берегу с ловцами жемчуга. Груды крупных раковин с прилипшей на них тиной громоздились у его ног. В этих раковинах, поднятых со дна моря, таились драгоценные жемчужины — и розоватые, и с оттенком желтизны, и белые, полные теплого сияния.
Ловцам они не доставались — хозяева отбирали жемчуг. Изнуренные, с воспаленными глазами, ловцы ныряли с открытыми глазами на глубину пяти — семи метров, зажав нос костяными рогульками, с грузом, подвешенным к ногам. Жемчужины украшали тиары царей, сияли на груди богатых вельмож. А недолговечная жизнь ловцов жемчуга проходила в беспросветной нищете. Обо всем этом они рассказывали Киру.
Кир заглядывал в тростниковые, обмазанные глиной хижины рыбаков и здесь тоже находил друзей и собеседников.
Кир проносился со своими спутниками по каменистым пустыням и степям, останавливаясь ночевать в стойбищах пастухов, которые пасли свои стада грубошерстных овец, стада верблюдов и лошадей, коров, буйволов и ослов.
И всюду, где ночевал, где ел пшеничные лепешки и пил кислое вино, он подолгу разговаривал с людьми. Он хотел знать. их мысли, их чаяния. Чтобы управлять людьми, надо знать, как и чем они живут.
И всюду люди, что постарше, старались молчать, вздыхая и опуская глаза. А те. что помоложе, охотно отзывались на его пытливые вопросы. Жить тяжело, трудно. Мидийцы задушили налогами. Запугали жестокостью. Ярмо рабства становится невыносимым. Но что делать? Астиаг силен, в его руках войска, и военачальники не персы, а мидяне.
Кир слушал внимательно. И молчал. Он знал Астиага и давно научился осторожности.
А когда Кир, окруженный молодыми персами, возвращался домой и все они снова принимались за игры, за стрельбу из луков, за соревнования в скачках и всяческие забавы, то даже самые близкие друзья Кира не догадывались, что он помнит все увиденное и услышанное в дальних поездках и что он подолгу думает об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16