Небольшого роста, смущенная и немногословная, она стояла перед генералом.
- Расскажите, как вы били фашистов, - попросил Петров.
- Била, как все.
- Нет, не как всё, вы их поближе подпускали, - напоминает генерал.
Онилова опускает глаза, вроде бы виновата:
- Чтоб наверняка их, гадов. Чтоб патроны зря не тратить.
Генерал засмеялся.
- Молодец! Смелая вы девушка! Присваиваю вам звание старшего сержанта.
Онилова даже по стойке "смирно" не встала; удивленно и растерянно смотрела на генерала. Петров подошел к ней пожать руку. А она и руки не подала, а потом протянула как-то по-девичьи, не по-военному.
Петров отпустил Нину и сказал присутствовавшему при разговоре Ковтуну:
- Замечательная девушка. Не к ордену Красной Звезды, как просят в ходатайстве, а к Красному Знамени ее представить! Совсем девочка - и такая смелая! Я приказал ее вызвать, потому что подумал, грешным делом, не приятельница ли она кому-нибудь из начальников. А она - настоящий боец! И к тому же очень скромная.
Онилова еще много раз проявляла завидную храбрость в боях, слава о ней шла по всей обороне. Нина была одесситкой, воспитывалась в детском доме, потом работала на трикотажной фабрике, вместе с другими девушками пошла добровольцем на фронт. Очень гордилась, что попала в Чапаевскую дивизию.
С первых часов руководства обороной Южного сектора генерал Петров оказался в одном из самых горячих мест битвы за Одессу. Напряженность схватки здесь не спадала, а, наоборот, все усиливалась.
В дивизии Петрова были потери, но больше всего его озаботило ранение командира 287-го полка Султан-Галиева. Этот полк в прославленной Чапаевской дивизии был новый. Он был передан в дивизию в бою на Днестре взамен 263-го полка имени Фрунзе, оказавшегося в круговерти боя в боевых порядках другой дивизии, ушедшей с 9-й армией. Получив сообщение о том, что полк в такой напряженной обстановке остался без командира, Петров должен был немедленно найти достойную замену.
Командира всегда не просто заменить, тем более при таких потерях среди командного состава, да притом все здесь сошлись недавно и командирские качества многих были известны не очень хорошо. Вот тут и вступил в действие "отдел кадров" в голове Ивана Ефимовича, его способность быстро понимать, оценивать людей, находить в них достоинства и недостатки, видеть иногда то, что человек сам в себе еще не рассмотрел.
Ситуация не позволяла говорить долго, давая напутствия и советы, нужен был человек, который быстро все поймет и начнет действовать немедленно. Предварительные разговоры и подсказали Петрову, что таким человеком может быть Ковтун.
Я попросил недавно Ковтуна поподробнее рассказать, как состоялось его назначение, и вот передо мной его письмо из Симферополя:
"Я был начальником разведки дивизии. Вскоре после прибытия
к нам командиром Петров вызвал меня и приказал: "Немедленно
отправляйтесь в 287-й полк, мне кажется, они неточно заняли
рубеж, на котором приказано закрепиться, - Петров показал на
карте: - Они должны быть тут, у хутора Красный Переселенец.
Лично пройдите вдоль переднего края, - генерал усмехнулся,
как тогда, помните, когда в кукурузу удирали от обстрела? Когда
все уточните, доложите мне по телефону"".
Я тут же выехал в полк, по прибытии туда доложил майору Султан-Галиеву и батальонному комиссару Балашову о полученном от генерала Петрова задании. Я попросил их дать мне проводника, но они решили пойти со мной сами.
Вначале все шло хорошо, мы вышли на фланг и убедились, что батальон здесь правильно занимает рубеж. Но командир батальона доложил, что у него нет связи с соседом слева, там нет никого. Мы пошли вдоль левого фланга и убедились, что здесь действительно нет наших подразделений. Султан-Галиев человек горячий - заволновался и сказал: "Сейчас мы их найдем, они где-то здесь!" Но не прошли мы нескольких сот шагов, как увидели, что в этот разрыв уже выходит подразделение противника. Хорошо, что у нас был ручной пулемет, мы сразу открыли огонь. Вскоре на звук стрельбы пришли те, кто должен был занимать этот рубеж, они просто ошиблись при ориентировании.
В общем, мы не допустили вклинения в оборону полка.
Когда вернулись в штаб полка, я по телефону доложил Петрову о том, что здесь произошло. Генерал возмутился, сделал соответствующее внушение Султан-Галиеву, а мне приказал оставаться в полку его представителем.
Конец дня и ночь прошли спокойно: утром противник перешел в наступление как раз на том стыке, где мы вчера побывали. Султан-Галиев и Балашов отправились на это опасное направление сами, чтобы организовать там отражение атаки. Не прошло и часа, как Султан-Галиев был тяжело ранен. Петров, узнав об этом, приказал мне по телефону:
- Принимайте полк, раньше вам уже приходилось командовать полком.
Генерал явно напоминал мой рассказ при первом знакомстве с ним о том, что я временно командовал полком еще до войны.
Наступление противника мы тогда отбили, но это было нелегко сделать".
Петров редко ошибался в людях, не был исключением и Ковтун.
Вот тому подтверждение. Мой очередной собеседник, полковник запаса Иван Павлович Безгинов, в те дни капитан, офицер оперативного отдела Приморской армии, был в штабе 287-го полка и видел, как Ковтун вступал в командование.
- Встретили его несколько настороженно, - рассказал Иван Павлович, все же капитан, немолодой. А Султан-Галиева все очень любили. Но когда Ковтун сводил людей в контратаку, отбивая противника от командного пункта полка, а потом, увидев, что командир одного батальона погиб, побывал, с этим батальоном в рукопашной, Ковтуна сразу зауважали и, словно сговорившись, стали называть не по званию, а "товарищ командир полка". Капитанов-то в полку много!
Маршал Крылов в своих воспоминаниях приводит одно донесение из полка Ковтуна, всего три строчки:
"287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал
ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось
740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые
рубежи". Крылов, комментируя эти скупые строки донесения,
пишет, что 287-й полк "совершил подвиг... 740 штыков - это
всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако
полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои
позиции".
Сам Ковтун об этом бое в первые дни своего командования рассказывает:
- Сколько было в тот злополучный день атак, уж и не знаю - сбились со счета... Петров позвонил из соседнего полка, откуда видел наш правый фланг. Сказал: "Я вами доволен. Держитесь, вся дивизия держится крепко". Как же я после этого не удержу рубеж? Я же понимаю: "вся дивизия" - это всего-навсего второй наш полк, мой сосед. Потери у меня в полку все росли, к концу дня ранило комиссара полка Балашова. Его перевязали, и он остался на НП рядом со мной весь в бинтах, в крови, едва на ногах стоит. Я говорю: "Надо вам в санчасть, в госпиталь". А он отвечает: "Сейчас не имею права". И стал звонить по телефону в батальоны, указания давать, а главное, затем, чтобы знали - жив комиссар! Очень я ему был благодарен за это. В такие критические минуты слово комиссара много весит и много значит! С наступлением темноты подсчитал я потери и ужаснулся - не только потерям, а тому, как же я завтра рубеж держать буду? Обошел траншеи, поговорил с народом, вижу, чуть на ногах стоят. Спрашиваю, а как завтра? Отвечают: так до завтра покурим, поедим, похрапим маленько - силы опять наберемся. Вот я и написал то донесение и доложил, что рубеж удержим.
Общая обстановка осенью 1941 года
Чтобы были понятны причины этих кровопролитных боев, необходимо посмотреть на обстановку несколько шире, чем могли видеть тогда непосредственные защитники Одессы. В военном деле часто, а вернее, почти всегда бывает так: участники боев и сражений неполно и неточно знают все обстоятельства и факты, влияющие на течение и исход боя. Полная картина раскрывается только после завершения сражения или войны в целом. Ее воссоздают исследователи, историки или сами военачальники уже в мемуарах. А в пылу боев неизвестно порой три четверти того, что надо бы знать командиру, чтобы принять всесторонне обоснованное решение. Не так-то просто получить своевременно точную и полную информацию о своих войсках, не говоря уж о противнике, который прилагает все усилия, чтобы не только скрыть сведения о себе, но и ввести в заблуждение, подсунуть дезинформацию о своих силах, намерениях, сроках и направлениях ударов. Не были в этом отношении исключением и части Приморской армии.
К 20 августа, дню назначения Петрова командиром Южного сектора, было в самом разгаре смоленское сражение. Уже целый месяц длилась героическая оборона Ленинграда. Москва отражала воздушные налеты фашистов. Защитники Одессы это знали, но им было неведомо, что гитлеровцы считали свою победу неизбежной и близкой. В те дни начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Гальдер писал:
"Задача разгрома главных сил русской сухопутной армии
перед Западной Двиной и Днепром выполнена. Поэтому не будет
преувеличением, если я скажу, что кампания против России была
выиграна в течение 14 дней".
Вот так быстро и просто вычеркнул нашу страну из истории - и не Геббельс в пропагандистском запале, а один из высших руководителей гитлеровских вооруженных сил, оперирующий конкретными цифрами и фактами. И он был не одинок. Гитлер тоже заявил еще 4 июля 1941 года:
"Я все время стараюсь поставить себя в положение
противника. Практически он войну уже проиграл. Хорошо, что мы
разгромили танковые и военно-воздушные силы русских в самом
начале. Русские не смогут их больше восстановить".
О том, как они просчитались и какой получили отпор, теперь хорошо известно всему миру.
Для того чтобы осуществить свои планы, гитлеровцам надо было снабжать дивизии всем необходимым. И вот тут-то очень мешала Одесса, не позволяющая хозяйничать захватчикам на южном побережье и на Черном море. А Черное море это прекрасные транспортные коммуникации для снабжения всего правого фланга германского фронта и, в частности, для осуществления планов продвижения на Кавказ.
В румынских и болгарских портах уже стояли груженные боеприпасами и другим необходимым снаряжением для гитлеровской армии суда, готовые отплыть в Одессу. Об этом Гальдер писал 15 августа:
"Войскам, действующим в районе Днепра и у Киева, требуется
в среднем 30 эшелонов в день... В первую очередь необходимо как
можно скорее доставить для 11-й и 17-й армий в Одессу и Херсон
15 тысяч тонн боеприпасов, 15 тысяч тонн продовольствия, 7
тысяч тонн горючего. Эти грузы должны быть доставлены в течение
10 дней после захвата Одессы".
Вот так: все спланировано, подсчитано, готово, только одного не хватает - не могут взять Одессу!
Против Одессы была брошена вся 4-я румынская армия, а через несколько дней здесь уже наступали 12 румынских дивизий (в том числе одна танковая) и еще семь бригад, а также части 72-й немецкой пехотной дивизии. Трехсоттысячная армия при поддержке большого количества танков и более ста самолетов рвалась к городу.
И все это против трех дивизий Приморской армии (плюс отдельные отряды моряков), понесших большие потери еще при отходе от государственной границы!
По военной теории наступающий должен иметь тройное превосходство в силах. Под Одессой противник имел гораздо большее, на некоторых участках даже десятикратное. Вот документ, свидетельствующий о признании противником неспособности взять Одессу, несмотря на свое превосходство, - это приказ Антонеску по 4-й армии, обнаруженный у убитого под Одессой офицера.
"Многие командиры сообщают мне, что наша пехота не
поднимается и не следует за командирами, как именно случилось в
11-й дивизии... Считаю виновными командиров, если они не
уничтожили на месте мерзавцев, позорящих свой народ, свои
звания и свою фамилию.
Также считаю тяжело виновными всех командиров крупных и
мелких подразделений, которые отсылают в тыл раненных в руки и
пальцы ног. За редким исключением такие раненые - самострелы, а
их нужно уничтожать на месте.
Требую от всех моральной стойкости и энергии... Вы боитесь
танков. Целые наши полки, как, например, 15-й пехотный, бежали
по 4-5 километров назад только от появления - 3-4 танков
противника... Позор такой армии, которая в четверо, впятеро
(разрядка моя. - В. К.) превосходит противника по численности,
превосходит его вооружением... и вместе с тем сдерживалась на
одном месте небольшими... советскими частями".
Август 1941 года
Танки, о которых упоминает Антонеску, были не настоящие, а местного, одесского производства. Их делали из обычных тракторов, на которые навешивали стальную обшивку, придавая им внешне форму танков. Они оказывали на противника больше, пожалуй, психологическое воздействие и не могли сделать того, что делали реальные танки в бою. Одесситы не забывали о шутках даже в трудные дни. Они назвали свое создание "танк типа НИ", что значило при расшифровке "на испуг". И эти танки действительно, участвуя в контратаках наших войск, своим грохотом, ревом моторов, лязгом плит и пластин действовали на противника устрашающе.
В одном из боев три таких самодельных танка пошли навстречу наступающей вражеской пехоте, ведя огонь из установленных на тракторах пулеметов. Пехота залегла, но вражеская артиллерия стала бить по этим танкам. Вот тут уже самодельным машинам стало худо. Одна из них была подбита и остановилась. Если бы не выручила наша пехота, экипаж мог бы попасть в плен. "Броня" танка была искорежена вмятинами от пуль и осколков, огромная пробоина зияла в борту.
Бойцы-пехотинцы качали головой и, улыбаясь, говорили отчаянному экипажу:
- Как же вы отважились на таком драндулете идти в атаку?
Лейтенант-одессит остался верен чувству юмора и в эти критические минуты. Он ответил:
- Ах, товарищи дорогие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18