https://wodolei.ru/catalog/uglovye_vanny/malenkie/
– потом прибавь:
– Te amo[3], Рэймон.
Потом отхлебни еще.
Всякий раз, когда очередная коростовая бронтозавриха из доброй семьи островитян принимается объяснять, что она Бартон, но ее мать была Сеймур, а отец был Таппер, а его мать была Карлайл, и каким-то образом это делает ее твоей троюродной сестрой через поколение, – а потом шлепает ледяную, мягкую, иссохшую руку на твое запястье, пока ты пытаешься отчистить грязные салатницы, и спрашивает:
– Мисти, почему ты больше не рисуешь? – а ты видишь, что все стареешь и стареешь, и вся твоя жизнь несется по стоку в помойную яму, – тогда сделай два глотка.
На худфаке не учат тому, что никогда и ни за что нельзя рассказывать людям, что ты хотела стать художницей. Просто чтоб ты знала: всю оставшуюся жизнь окружающие будут изводить тебя рассказами про то, как ты в молодости любила рисовать. Любила писать картины.
Пару глотков. Пару аспирина. Еще раз.
Просто на заметку: сегодня твоя бедная жена роняет нож для масла на пол гостиничной столовой. Когда она за ним наклоняется, на серебряном лезвии отражение. Каких-то слов, написанных снизу крышки шестого столика. Встав на четвереньки, она приподнимает край скатерти. На дереве, среди засохших жвачек и козявок из носу, нацарапано – «Не дай им снова тебя надуть».
Надпись карандашом гласит – «Выбери любую книгу в библиотеке».
Чье-то самодельное бессмертие. Остаточный эффект. Как жизнь после смерти.
Просто на заметку: погода сегодня местами пропитана переменными вспышками раздражения и отчаяния.
Послание под шестым столиком, выцветшая карандашная надпись, подписано – «Мора Кинкэйд».
29 июня – Новолуние
В ОУШН-ПАРК мужчина отпирает входную дверь, в руке у него винный бокал, заполненный бледно-оранжевым вином по указательный палец на стенке. На нем белый плюшевый халат с меткой «Энджел», вышитой на рукаве. На нем золотая цепочка, запутавшаяся в седых волосах на груди, и от него пахнет гипсом. В другой руке он сжимает фонарик. Мужчина отпивает вино до уровня среднего пальца, и у него отекшее лицо под темной щетиной на подбородке. Его брови до того отбелены или выщипаны, что их почти не видно.
Просто на заметку: вот так они повстречались, Энджел Делапорт и Мисти Мария.
На худфаке учат, что у картины Леонардо да Винчи, у Моны Лизы, нет бровей, потому что те были последней деталью, которую добавил художник. Он клал сырую краску поверх сухой. В семнадцатом веке реставратор спутал растворитель и стер их навсегда.
Куча чемоданов свалена прямо у двери, чемоданов из натуральной кожи, а мужчина указывает фонариком в руке мимо них, вглубь дома, со словами:
– Передайте Питеру Уилмоту, что правописание у него чудовищное.
Всем этим летним людям Мисти Мария рассказывает, мол, плотники всегда оставляют надписи внутри стен. У каждого мужчины возникает все та же мысль – написать свое имя и дату, прежде чем запечатать стену гажей. Иногда оставляют сегодняшнюю газету. Есть традиция оставлять бутылку вина или пива. Кровельщики пишут на досках настила, прежде чем покрыть их рубероидом и гонтом. Строители пишут на толе, прежде чем покрыть его обшивной доской или штукатуркой. Свои имена и дату. Некую частичку себя, которую может обнаружить кто-то в будущем. Возможно, какую-то мысль. Мы здесь были. Мы это построили. Какое-то напоминание.
Зовите это обычаем, предрассудком или «фен шуй».
Что-то вроде милого домотканого бессмертия.
По истории живописи учат, что папа Пий V попросил Эль Греко зарисовать несколько обнаженных натур, выполненных Микеланджело на потолке Сикстинской Капеллы. Эль Греко согласился, но с условием, что ему позволят перерисовать весь потолок. Учат, что Эль Греко стал знаменит только благодаря астигматизму. Именно поэтому он искажал человеческие тела, – поскольку неправильно видел, вытягивал руки и ноги, и прославился благодаря драматическому эффекту.
От знаменитых художников до подрядчиков-строителей, все мы хотим оставить свою подпись. Собственный остаточный эффект. Жизнь после смерти.
Мы все желаем самовыразиться. Никто не хочет быть забытым.
В этот день в Оушн-Парк Энджел Делапорт демонстрирует Мисти столовую, деревянную обшивку и обои в голубую полоску. В одной стене посередине пробита дыра, обрамленная завитками рваной бумаги и гипсовой пылью.
Каменщики, рассказывает она ему, замуровывают оберег, священную медаль на цепочке, чтобы та висела в трубе и не давала злым духам спуститься по дымоходу. Средневековые каменщики, рассказывает она ему, заключили бы в стены нового здания живую кошку, чтобы та приносила удачу. Или живую женщину. Чтобы дать зданию душу.
И Мисти разглядывает бокал вина. Она обращается к нему, а не к собеседнику, следит за ним глазами, в надежде, что это заметят и предложат ей выпить.
Энджел Делапорт прислоняет отекшее лицо, выщипанную бровь, к отверстию, и произносит:
– "…люди острова Уэйтензи убьют вас так же, как убивали всех до этого…" – крепко прижимает фонарик к голове, чтобы тот светил во тьму. Ощетинившаяся связка медных и серебряных ключей свисает ему на плечо, сверкает, как костюмное украшение. Он говорит:
– Вам бы увидеть, что здесь написано.
Медленно, как ребенок, который учится читать, Энджел Делапорт всматривается во тьму и произносит:
– "…теперь я наблюдаю, как моя жена работает в Уэйтензийской гостинице, убирает комнаты и превращается в жирную сраную чушку в розовой пластиковой униформе…"
Мистер Делапорт продолжает:
– "…она приходит домой а ее руки воняют как латексовые перчатки которые она носит когда подбирает ваши пользованные резинки… ее светлые волосы сереют и воняют как говно которое она чистит ваших толчках когда она забирается в постель рядом со мной…"
– Гм-м, – говорит он, отпивая вино до уровня безымянного пальца. – Здесь пропущен предлог.
Читает:
– "…ее сиськи висят спереди как пара дохлых карпов. У нас не было секса три года…"
Становится так тихо, что Мисти пытается выдавить смешок.
Энджел Делапорт убирает фонарик. Отпивает бледно-оранжевое вино до мизинца, покоящегося на стенке бокала, и кивает на дыру в стене, со словами:
– Сами почитайте.
Его связка ключей так тяжела, что Мисти приходится напрячь мышцы, чтобы поднять фонарик, и когда она прикладывает глаз к темной дырочке, то видит слова на противоположной стене, гласящие:
«…вы умрете проклиная день когда направились…»
Недостающая бельевая кладовка в Сивью, пропавшая ванная в Лонг-Бич, общая комната в Ойстервилле, где бы люди ни ковыряли стены, они находили все то же. Всегда все те же Питеровы припадочные излияния.
Все те же твои старые припадочные излияния.
«…вы умрете и мир станет лучше для…»
Во всех домах на континенте, где работал Питер, во всех вложениях средств, все та же написанная и запечатанная грязь.
«…умрете крича в ужастных…»
И Энджел Делапорт замечает, стоя позади:
– Передайте мистеру Уилмоту, что слово «ужасных» он написал неправильно.
Всем этим летним людям бедная Мисти говорит, что мистер Уилмот был не в себе последний год или где-то так. У него была опухоль мозга, о которой он не знал – и мы без понятия, насколько долго. Все прижимаясь лицом к дырочке в обоях, она сообщает нашему Энджелу Делапорту, мол, мистер Уилмот поработал в старой Уэйтензийской гостинице, и вот номера комнат стали перепрыгивать с 312 на 314. В том месте, где была комната, остался только безупречный гладкий коридор, стулья у стены, плинтус, новенькие штепсельные розетки через каждые шесть футов, – работа высшего качества.
А этот мужчина из Оушн-Парк взбалтывает вино в бокале и говорит:
– Надеюсь, номер 313 в тот миг был не занят.
Снаружи, в ее машине, есть лом. Они могут снова выломать дверной проем за пять минут. Это всего лишь простенок – и все, говорит она мужчине. Всего лишь сумасшествие мистера Уилмота.
Когда она просовывает нос в дыру и втягивает воздух, обои пахнут миллионом окурков, отправленных сюда на смерть. В дыре можно учуять запах корицы, пыли и краски. Откуда-то из темноты доносится шум холодильника. Тикают часы.
По стенам кругами написаны все те же тирады. Во всех домах для отдыха. Выведенные большой спиралью, витки которой начинаются у потолка и спускаются к полу, так что приходится стать посреди комнаты и читать, поворачиваясь, пока не закружится голова. Пока не затошнит. В свете брелка с ключами слова:
«…убиты невзирая на ваши средства и положение…»
– Смотрите, – говорит она. – Вон ваша плита. Точно в том месте, где вы говорили, – и она отступает назад, передавая ему фонарик.
Каждый подрядчик, рассказывает Мисти, подписывает свой труд. Метит территорию. Отдельщики пишут на накате, прежде чем постелить поверх твердый паркет или ковровое покрытие. Пишут на стенах перед обоями или обивкой. У всех внутри стен такие вещи: подборка картинок, молитв, имен. Дат. Временная капсула. Или еще хуже, можно обнаружить свинцовые трубы, асбест, токсичный раствор, плохую проводку. Опухоли мозга. Часовые бомбы.
В доказательство того, что любое вложение не останется твоим навечно.
Всего, что не хочешь знать никогда в жизни, но не решаешься забыть.
Энджел Делапорт читает, притершись лицом к дыре:
– "…я люблю свою жену и люблю своего ребенка…", – читает. – «…я не собираюсь наблюдать как вы сталкиваете мою семью дальше и дальше в пропасть недоразвитые паразиты…»
Он пригибается к стене, выворачивая лицо у отверстия, и замечает:
– Какой прозрачный почерк. В его написании буквы "р" в словах «направились» и «жирная сраная чушка» верхний изгиб высоко выдается и нависает над остальной частью слова. Это значит, что в жизни он очень любящий, заботливый человек, – говорит. – Видите "б" в слове «убьют»? То, как удлинена верхняя палочка, говорит о том, что он чем-то обеспокоен.
Выкручивая лицо у отверстия, Энджел Делапорт разбирает:
– "…остров Уэйтензи убьет всех и каждого из детей Божьих если это значит спасти наших собственных…"
Рассказывает, что тонкая вытянутая заглавная "У" говорит о том, что у Питера утонченный острый разум, но он до смерти боится матери.
Ключи звенят, когда он водит туда-сюда фонариком и читает:
– "…я танцевал с вашей зубной щеткой торчащей в моем грязном очке…"
Его лицо отдергивается от обоев, и он говорит:
– Угу, там моя плита, точно.
Допивает остатки вина, громко полоща им рот. Глотает со словами:
– Я же знал, что у меня в этом доме была кухня.
А бедная Мисти просит прощения. Она вскроет дверной проем. А мистеру Делапорту, скорее всего, не помещает сегодня вычистить зубы. И потом еще сделать прививку от столбняка. А может, вколоть и гамма-глобулина.
Мистер Делапорт касается пальцем заметного сырого пятна у отверстия в стене. Прикладывает ко рту бокал и, скосив глаза, обнаруживает, что тот пуст. Он трогает темное влажное пятно на голубых обоях. Потом корчит гримасу отвращения и вытирает палец о полу халата, говорит:
– Надеюсь, мистер Уилмот хорошо обеспечен и застрахован.
– Мистер Уилмот в последнее время лежит в больнице без сознания, – отвечает Мисти.
Вытаскивая из кармана халата пачку сигарет, он вытряхивает одну и интересуется:
– И вы теперь заведуете его ремонтной фирмой?
А Мисти пытается выдавить смех.
– Я жирная сраная чушка, – говорит она.
А мужчина, мистер Делапорт, переспрашивает:
– Пардон?
– Я миссис Питер Уилмот.
Мисти Мария Уилмот, подлинное гнусное скотское чудище во плоти. Она говорит ему:
– Я работала в Уэйтензийской гостинице сегодня утром, когда вы позвонили.
Энджел Делапорт кивает, глядя на пустой бокал. Запотевшее стекло захватано пальцами. Он поднимает бокал между ними и предлагает:
– Хотите, принесу вам выпить?
Смотрит туда, где она прижалась щекой к стене столовой, где не удержала слезу и запачкала его обои в голубую полоску. Влажный отпечаток ее глаза, лучиков у глаза, ее orbicularis oculi за решеткой из них. По-прежнему держа в пальцах незажженную сигарету, он берет в другую руку белый плюшевый пояс халата и трет пятно от слезы. И говорит:
– Я дам вам книгу. Она называется «Графология». Ну, знаете, анализ почерка.
А Мисти, которая в свое время искренне считала, что дом Уилмотов, шестнадцать акров на Буковой улице, означает долгую и счастливую жизнь, спрашивает:
– Не хотите снять место на лето? – смотрит на его винный бокал и продолжает:
– Большой старый каменный дом. Не на континенте, а на острове?
А Энджел Делапорт оглядывается на нее через плечо, на бедра Мисти, потом на ее грудь, обтянутую розовой униформой, потом на лицо. Щурится, покачивает головой и говорит:
– Не переживайте, волосы у вас не такие уж серые.
Вся его щека и лоб вокруг глаза присыпаны белой гипсовой пылью.
А Мисти, твоя жена, тянется к нему, раскрыв пальцы. Держит руку ладонью вверх, – кожа покрасневшая, покрыта сыпью, – и предлагает:
– Слушайте, если вы не верите, что я это я, – говорит она. – Можете понюхать мою руку.
30 июня
ТВОЯ БЕДНАЯ ЖЕНА носится из столовой в музыкальную комнату, хватая серебряные подсвечники, позолоченные часики, дрезденские статуэтки, и заталкивая их в наволочку. Мисти Мария Уилмот, отработав утреннюю смену, теперь обчищает большой дом Уилмотов на Буковой улице. Будто чертов грабитель в собственном доме, ворует серебряные портсигары, шкатулки и табакерки. Собирает с каминных полок и тумбочек у кроватей солонки и безделушки резной слоновой кости. Таскает туда-сюда наволочку, тяжелую и гремящую позолоченными бронзовыми соусницами и расписными фарфоровыми блюдами.
По– прежнему одетая в розовую пластиковую униформу с влажными пятнами пота в подмышках. К ее груди приколот именной значок, по милости которого каждый незнакомец из гостиницы зовет ее Мисти.
1 2 3 4 5
– Te amo[3], Рэймон.
Потом отхлебни еще.
Всякий раз, когда очередная коростовая бронтозавриха из доброй семьи островитян принимается объяснять, что она Бартон, но ее мать была Сеймур, а отец был Таппер, а его мать была Карлайл, и каким-то образом это делает ее твоей троюродной сестрой через поколение, – а потом шлепает ледяную, мягкую, иссохшую руку на твое запястье, пока ты пытаешься отчистить грязные салатницы, и спрашивает:
– Мисти, почему ты больше не рисуешь? – а ты видишь, что все стареешь и стареешь, и вся твоя жизнь несется по стоку в помойную яму, – тогда сделай два глотка.
На худфаке не учат тому, что никогда и ни за что нельзя рассказывать людям, что ты хотела стать художницей. Просто чтоб ты знала: всю оставшуюся жизнь окружающие будут изводить тебя рассказами про то, как ты в молодости любила рисовать. Любила писать картины.
Пару глотков. Пару аспирина. Еще раз.
Просто на заметку: сегодня твоя бедная жена роняет нож для масла на пол гостиничной столовой. Когда она за ним наклоняется, на серебряном лезвии отражение. Каких-то слов, написанных снизу крышки шестого столика. Встав на четвереньки, она приподнимает край скатерти. На дереве, среди засохших жвачек и козявок из носу, нацарапано – «Не дай им снова тебя надуть».
Надпись карандашом гласит – «Выбери любую книгу в библиотеке».
Чье-то самодельное бессмертие. Остаточный эффект. Как жизнь после смерти.
Просто на заметку: погода сегодня местами пропитана переменными вспышками раздражения и отчаяния.
Послание под шестым столиком, выцветшая карандашная надпись, подписано – «Мора Кинкэйд».
29 июня – Новолуние
В ОУШН-ПАРК мужчина отпирает входную дверь, в руке у него винный бокал, заполненный бледно-оранжевым вином по указательный палец на стенке. На нем белый плюшевый халат с меткой «Энджел», вышитой на рукаве. На нем золотая цепочка, запутавшаяся в седых волосах на груди, и от него пахнет гипсом. В другой руке он сжимает фонарик. Мужчина отпивает вино до уровня среднего пальца, и у него отекшее лицо под темной щетиной на подбородке. Его брови до того отбелены или выщипаны, что их почти не видно.
Просто на заметку: вот так они повстречались, Энджел Делапорт и Мисти Мария.
На худфаке учат, что у картины Леонардо да Винчи, у Моны Лизы, нет бровей, потому что те были последней деталью, которую добавил художник. Он клал сырую краску поверх сухой. В семнадцатом веке реставратор спутал растворитель и стер их навсегда.
Куча чемоданов свалена прямо у двери, чемоданов из натуральной кожи, а мужчина указывает фонариком в руке мимо них, вглубь дома, со словами:
– Передайте Питеру Уилмоту, что правописание у него чудовищное.
Всем этим летним людям Мисти Мария рассказывает, мол, плотники всегда оставляют надписи внутри стен. У каждого мужчины возникает все та же мысль – написать свое имя и дату, прежде чем запечатать стену гажей. Иногда оставляют сегодняшнюю газету. Есть традиция оставлять бутылку вина или пива. Кровельщики пишут на досках настила, прежде чем покрыть их рубероидом и гонтом. Строители пишут на толе, прежде чем покрыть его обшивной доской или штукатуркой. Свои имена и дату. Некую частичку себя, которую может обнаружить кто-то в будущем. Возможно, какую-то мысль. Мы здесь были. Мы это построили. Какое-то напоминание.
Зовите это обычаем, предрассудком или «фен шуй».
Что-то вроде милого домотканого бессмертия.
По истории живописи учат, что папа Пий V попросил Эль Греко зарисовать несколько обнаженных натур, выполненных Микеланджело на потолке Сикстинской Капеллы. Эль Греко согласился, но с условием, что ему позволят перерисовать весь потолок. Учат, что Эль Греко стал знаменит только благодаря астигматизму. Именно поэтому он искажал человеческие тела, – поскольку неправильно видел, вытягивал руки и ноги, и прославился благодаря драматическому эффекту.
От знаменитых художников до подрядчиков-строителей, все мы хотим оставить свою подпись. Собственный остаточный эффект. Жизнь после смерти.
Мы все желаем самовыразиться. Никто не хочет быть забытым.
В этот день в Оушн-Парк Энджел Делапорт демонстрирует Мисти столовую, деревянную обшивку и обои в голубую полоску. В одной стене посередине пробита дыра, обрамленная завитками рваной бумаги и гипсовой пылью.
Каменщики, рассказывает она ему, замуровывают оберег, священную медаль на цепочке, чтобы та висела в трубе и не давала злым духам спуститься по дымоходу. Средневековые каменщики, рассказывает она ему, заключили бы в стены нового здания живую кошку, чтобы та приносила удачу. Или живую женщину. Чтобы дать зданию душу.
И Мисти разглядывает бокал вина. Она обращается к нему, а не к собеседнику, следит за ним глазами, в надежде, что это заметят и предложат ей выпить.
Энджел Делапорт прислоняет отекшее лицо, выщипанную бровь, к отверстию, и произносит:
– "…люди острова Уэйтензи убьют вас так же, как убивали всех до этого…" – крепко прижимает фонарик к голове, чтобы тот светил во тьму. Ощетинившаяся связка медных и серебряных ключей свисает ему на плечо, сверкает, как костюмное украшение. Он говорит:
– Вам бы увидеть, что здесь написано.
Медленно, как ребенок, который учится читать, Энджел Делапорт всматривается во тьму и произносит:
– "…теперь я наблюдаю, как моя жена работает в Уэйтензийской гостинице, убирает комнаты и превращается в жирную сраную чушку в розовой пластиковой униформе…"
Мистер Делапорт продолжает:
– "…она приходит домой а ее руки воняют как латексовые перчатки которые она носит когда подбирает ваши пользованные резинки… ее светлые волосы сереют и воняют как говно которое она чистит ваших толчках когда она забирается в постель рядом со мной…"
– Гм-м, – говорит он, отпивая вино до уровня безымянного пальца. – Здесь пропущен предлог.
Читает:
– "…ее сиськи висят спереди как пара дохлых карпов. У нас не было секса три года…"
Становится так тихо, что Мисти пытается выдавить смешок.
Энджел Делапорт убирает фонарик. Отпивает бледно-оранжевое вино до мизинца, покоящегося на стенке бокала, и кивает на дыру в стене, со словами:
– Сами почитайте.
Его связка ключей так тяжела, что Мисти приходится напрячь мышцы, чтобы поднять фонарик, и когда она прикладывает глаз к темной дырочке, то видит слова на противоположной стене, гласящие:
«…вы умрете проклиная день когда направились…»
Недостающая бельевая кладовка в Сивью, пропавшая ванная в Лонг-Бич, общая комната в Ойстервилле, где бы люди ни ковыряли стены, они находили все то же. Всегда все те же Питеровы припадочные излияния.
Все те же твои старые припадочные излияния.
«…вы умрете и мир станет лучше для…»
Во всех домах на континенте, где работал Питер, во всех вложениях средств, все та же написанная и запечатанная грязь.
«…умрете крича в ужастных…»
И Энджел Делапорт замечает, стоя позади:
– Передайте мистеру Уилмоту, что слово «ужасных» он написал неправильно.
Всем этим летним людям бедная Мисти говорит, что мистер Уилмот был не в себе последний год или где-то так. У него была опухоль мозга, о которой он не знал – и мы без понятия, насколько долго. Все прижимаясь лицом к дырочке в обоях, она сообщает нашему Энджелу Делапорту, мол, мистер Уилмот поработал в старой Уэйтензийской гостинице, и вот номера комнат стали перепрыгивать с 312 на 314. В том месте, где была комната, остался только безупречный гладкий коридор, стулья у стены, плинтус, новенькие штепсельные розетки через каждые шесть футов, – работа высшего качества.
А этот мужчина из Оушн-Парк взбалтывает вино в бокале и говорит:
– Надеюсь, номер 313 в тот миг был не занят.
Снаружи, в ее машине, есть лом. Они могут снова выломать дверной проем за пять минут. Это всего лишь простенок – и все, говорит она мужчине. Всего лишь сумасшествие мистера Уилмота.
Когда она просовывает нос в дыру и втягивает воздух, обои пахнут миллионом окурков, отправленных сюда на смерть. В дыре можно учуять запах корицы, пыли и краски. Откуда-то из темноты доносится шум холодильника. Тикают часы.
По стенам кругами написаны все те же тирады. Во всех домах для отдыха. Выведенные большой спиралью, витки которой начинаются у потолка и спускаются к полу, так что приходится стать посреди комнаты и читать, поворачиваясь, пока не закружится голова. Пока не затошнит. В свете брелка с ключами слова:
«…убиты невзирая на ваши средства и положение…»
– Смотрите, – говорит она. – Вон ваша плита. Точно в том месте, где вы говорили, – и она отступает назад, передавая ему фонарик.
Каждый подрядчик, рассказывает Мисти, подписывает свой труд. Метит территорию. Отдельщики пишут на накате, прежде чем постелить поверх твердый паркет или ковровое покрытие. Пишут на стенах перед обоями или обивкой. У всех внутри стен такие вещи: подборка картинок, молитв, имен. Дат. Временная капсула. Или еще хуже, можно обнаружить свинцовые трубы, асбест, токсичный раствор, плохую проводку. Опухоли мозга. Часовые бомбы.
В доказательство того, что любое вложение не останется твоим навечно.
Всего, что не хочешь знать никогда в жизни, но не решаешься забыть.
Энджел Делапорт читает, притершись лицом к дыре:
– "…я люблю свою жену и люблю своего ребенка…", – читает. – «…я не собираюсь наблюдать как вы сталкиваете мою семью дальше и дальше в пропасть недоразвитые паразиты…»
Он пригибается к стене, выворачивая лицо у отверстия, и замечает:
– Какой прозрачный почерк. В его написании буквы "р" в словах «направились» и «жирная сраная чушка» верхний изгиб высоко выдается и нависает над остальной частью слова. Это значит, что в жизни он очень любящий, заботливый человек, – говорит. – Видите "б" в слове «убьют»? То, как удлинена верхняя палочка, говорит о том, что он чем-то обеспокоен.
Выкручивая лицо у отверстия, Энджел Делапорт разбирает:
– "…остров Уэйтензи убьет всех и каждого из детей Божьих если это значит спасти наших собственных…"
Рассказывает, что тонкая вытянутая заглавная "У" говорит о том, что у Питера утонченный острый разум, но он до смерти боится матери.
Ключи звенят, когда он водит туда-сюда фонариком и читает:
– "…я танцевал с вашей зубной щеткой торчащей в моем грязном очке…"
Его лицо отдергивается от обоев, и он говорит:
– Угу, там моя плита, точно.
Допивает остатки вина, громко полоща им рот. Глотает со словами:
– Я же знал, что у меня в этом доме была кухня.
А бедная Мисти просит прощения. Она вскроет дверной проем. А мистеру Делапорту, скорее всего, не помещает сегодня вычистить зубы. И потом еще сделать прививку от столбняка. А может, вколоть и гамма-глобулина.
Мистер Делапорт касается пальцем заметного сырого пятна у отверстия в стене. Прикладывает ко рту бокал и, скосив глаза, обнаруживает, что тот пуст. Он трогает темное влажное пятно на голубых обоях. Потом корчит гримасу отвращения и вытирает палец о полу халата, говорит:
– Надеюсь, мистер Уилмот хорошо обеспечен и застрахован.
– Мистер Уилмот в последнее время лежит в больнице без сознания, – отвечает Мисти.
Вытаскивая из кармана халата пачку сигарет, он вытряхивает одну и интересуется:
– И вы теперь заведуете его ремонтной фирмой?
А Мисти пытается выдавить смех.
– Я жирная сраная чушка, – говорит она.
А мужчина, мистер Делапорт, переспрашивает:
– Пардон?
– Я миссис Питер Уилмот.
Мисти Мария Уилмот, подлинное гнусное скотское чудище во плоти. Она говорит ему:
– Я работала в Уэйтензийской гостинице сегодня утром, когда вы позвонили.
Энджел Делапорт кивает, глядя на пустой бокал. Запотевшее стекло захватано пальцами. Он поднимает бокал между ними и предлагает:
– Хотите, принесу вам выпить?
Смотрит туда, где она прижалась щекой к стене столовой, где не удержала слезу и запачкала его обои в голубую полоску. Влажный отпечаток ее глаза, лучиков у глаза, ее orbicularis oculi за решеткой из них. По-прежнему держа в пальцах незажженную сигарету, он берет в другую руку белый плюшевый пояс халата и трет пятно от слезы. И говорит:
– Я дам вам книгу. Она называется «Графология». Ну, знаете, анализ почерка.
А Мисти, которая в свое время искренне считала, что дом Уилмотов, шестнадцать акров на Буковой улице, означает долгую и счастливую жизнь, спрашивает:
– Не хотите снять место на лето? – смотрит на его винный бокал и продолжает:
– Большой старый каменный дом. Не на континенте, а на острове?
А Энджел Делапорт оглядывается на нее через плечо, на бедра Мисти, потом на ее грудь, обтянутую розовой униформой, потом на лицо. Щурится, покачивает головой и говорит:
– Не переживайте, волосы у вас не такие уж серые.
Вся его щека и лоб вокруг глаза присыпаны белой гипсовой пылью.
А Мисти, твоя жена, тянется к нему, раскрыв пальцы. Держит руку ладонью вверх, – кожа покрасневшая, покрыта сыпью, – и предлагает:
– Слушайте, если вы не верите, что я это я, – говорит она. – Можете понюхать мою руку.
30 июня
ТВОЯ БЕДНАЯ ЖЕНА носится из столовой в музыкальную комнату, хватая серебряные подсвечники, позолоченные часики, дрезденские статуэтки, и заталкивая их в наволочку. Мисти Мария Уилмот, отработав утреннюю смену, теперь обчищает большой дом Уилмотов на Буковой улице. Будто чертов грабитель в собственном доме, ворует серебряные портсигары, шкатулки и табакерки. Собирает с каминных полок и тумбочек у кроватей солонки и безделушки резной слоновой кости. Таскает туда-сюда наволочку, тяжелую и гремящую позолоченными бронзовыми соусницами и расписными фарфоровыми блюдами.
По– прежнему одетая в розовую пластиковую униформу с влажными пятнами пота в подмышках. К ее груди приколот именной значок, по милости которого каждый незнакомец из гостиницы зовет ее Мисти.
1 2 3 4 5