— Пошла — иди.
Девица ушла.
Ольга пришла на другой день к вечеру.
Петр прибрал в комнатах, перемыл посуду, выветрил тяжкий запах попойки… Сидел у окна, положив подбородок на кулаки, смотрел на улицу — ждал жену. Он ждал ее весь день. Утром сходил на стройку, отпросился у бригадира, пришел и сел ждать.
Ольга вошла тихонько… Дверь на улицу была открыта. Петр не слышал, как она вошла Она кашлянула. Петр вздрогнул, оглянулся… С минуту, наверно, смотрели друг на друга.
— Ну? — спросил Петр.
— Что?
— Нагулялась?
Он встал, подошел к жене, взял в руки ее голову, жадно поцеловал в мягкие губы… Она стояла покорная, смотрела на мужа с вялым любопытством.
— Где была-то?
— Там, — кивнула она. — Петя… Мне почему-то страшно жить. Не страшно, а тяжело как-то.
— Устала просто. Это — психика, — авторитетно сказал Ивлев. — Надо отдохнуть, и все пройдет.
— Как отдохнуть?
— Так. Спокойно пожить, не дергаться, не беситься до утра.
— Спокойно — значит, скучно. Не хочу.
— Сядем потолкуем, — предложил Петр. — Поесть хочешь?
— Петя, ты, наверно, хороший парень, тебе, наверно, нужна хорошая жена…
— Перестань, завела панихиду какую-то. Сядь, — Ивлев посадил ее на кровать, а сам стал ходить. — Ты малость не так начала жить, — заговорил он уверенно. — Я тебя хорошо понимаю. Бывает так: идешь где-нибудь — в лесу или в поле, доходишь до такого места, где дорога расходится на две. А места незнакомые. По какой идти — неизвестно. А идти надо. И до того тяжело это — выбирать, аж сердце заболит. И потом, когда уж идешь, и то болит. Думаешь: «А правильно? Может, не сюда надо было?» Так и в жизни, по-моему, надо дорогу знать…
— Ты знаешь?
— Я?.. — Петр никогда не думал так о себе: знает он или не знает. — Я одно знаю: ты поворачиваешь не туда.
— Господи, какой умница: туда, не туда… А куда надо, скажи? — Ольга прилегла на подушку, закрыла глаза.
Петр минуты две ходил по комнате, молчал. Собирался с мыслями. Он понимал, что разговор важный.
— Эти… друзья твои… я их не виню, — осторожно заговорил он. — Бывает — сами по себе хорошие люди, но запутались и других пугают. Они научат…
— Я старше их… Больше видела. В свое время газеты читала…
— Это неважно. Я докажу что они запутались. Первое: они ни черта не делают. Как так можно? Да возьми ты, к примеру, первобытное общество — там же все работали! А кто не работал, тому голову разбивали дубиной.
— Мы не в первобытном обществе, — нехотя возразила Ольга.
— Тем более!
— Как это ничего не делают? Одни учатся, другие работают… А время проводят, как хотят, никому до этого нет дела.
— Они воруют! — сорвался на крик Ивлев, но взял себя в руки. — Работают… Где это можно так работать, чтобы коньяк чуть не каждый день пить? Иди поинтересуйся: часто рабочий человек коньяк пьет?
— Голову на плечах надо иметь.
— А у меня что, тыква? Чем я хуже их?! Я вот с таких лет работаю…
— Ну и работай. От каждого — по потребности. Чего ты обижаешься? — Ольга, кажется, нарочно злила мужа и сама начинала злиться. — Ты — рабочий, гордись этим. А они — хлюпики, стиляги… Чего они тебя волнуют?
Петру вспомнились нарядные, нагловатые парни, ленивые улыбки их… И ярость опять охватила его.
— Они народ обворовывают! Работают! Вижу я, как они работают. Подружка твоя учится?! Она что, знать больше хочет?! Ей, гадине, лишь бы диплом получить да сесть на шею кому-нибудь… Думаешь, это интеллигенты?
— Сволочь ты, — откровенно зло и резко сказала Ольга. Села, посмотрела на мужа уничтожающим взглядом. — Верно сказал: тыква у тебя на плечах. Чего ты на людей налетел? Научился топором махать — делай свое дело.
Этот отпор Ольги был так неожидан, что Ивлев сперва растерялся. Молчал.
Ольга встала с кровати, мельком оглядела комнату.
— Я ухожу. Совсем. Люди, о которых ты говоришь, — не такие уж хорошие. Никто не обманывается, и они сами тоже. А ты — дурак. Загнали тебя на «правильную дорогу» — шагай и помалкивай. Кто тебе дал право совать нос в чужие дела?
Точно гвозди вколачивали в голову Ивлева.
«Сейчас ударю», — подумал он и не двигался с места, слушал слова, от которых у него, казалось, распухали уши.
— Чем ты лучше этих людей? Они умнее тебя, честнее, если хочешь знать. Сознательный… Если тебе за твою работу дадут в два раза больше, ты половину отдашь народу? Трепач… Я думала, ты парень… мужчина… Сопляк. Научили десять слов говорить — живи с этим, хватит. В первобытном обществе и этого не знали. Прощай, — Ольга направилась к выходу.
Ивлев подошел к двери, толкнул жену на кровать.
— Сядь. Объясни мне, я не могу понять: неужели…
Она встала и пошла грудью вперед.
— Уйди. Прочь! — глаза совсем чужие. Ненавидящие.
Петр опять толчком посадил ее. Она встала и опять пошла…
Трижды сказала:
— Прочь с дороги! Вон! Ненавижу тебя!
«Все», — понял Ивлев.
Ольга вышла.
Больно стало Ивлеву, так больно!.. Показалось: не хватит сил превозмочь эту боль.

Ольга не пришла на другой день. Не пришла она и на третий, и на четвертый. Петр ждал ее вечерами, она не шла.
На пятый день вместо нее пришла с чемоданом та самая девица, с которой Ивлев беседовал после свадьбы.
— Здравствуйте, — вежливо сказала она.
Петра удивила такая ее вежливость.
— Здравствуй, — он приготовился услышать что-нибудь о жене. «Мириться, наверно, хочет. Слава те, господи».
— Ольга попросила взять кое-какие ее вещи. Нужно…
— Пусть сама придет.
— Она не придет никогда.
У Ивлева упало сердце.
— Тогда ничего не получите, — сказал и сам не понял: зачем?
Девица уставилась на него укоряющим взглядом.
— Как не стыдно…
— Нет, это вам как не стыдно?! Сбили человека с панталыку да еще вякаете, приходите! Закрой дверь с той стороны.
Помолчали.
«Зря разоряюсь, — подумал Ивлев. — Кому доказываю?»
— Забирай, что надо, и уходи.
— Я только попрошу на минуту выйти.
— Зачем?
— Нужно… Я буду женские вещи брать.
— Ну и бери, что ты пионерку из себя строишь? Юбки, что ли, бюстгальтеры? Забирай, не стесняйся — я это видел.
— Все равно… Я прошу выйти, — уперлась на своем девица.
Ивлева кольнула догадка: «А юбки ли ей нужны-то? Может, вовсе не юбки?»
— Бери при мне.
— Нет.
— Тогда будь здорова.
— Как не совестно!
— Ты только насчет совести… не надо, слушай.
— Выйди на пять минут. Неужели трудно?
— Трудно.
«Не за юбками ты пришла, милая, нет. За чем-то другим».
— Не выйдешь?
— Не выйду.
— Но я прошу… как мужчину, как джентльмена.
— Я же — «дяревня», я этого не понимаю.
— Скотина, — девица повернулась и вышла, крепко хлопнув дверью.
Ивлев принялся искать то, за чем приходила нарочная. И сразу почти нашел: в диване, под сиденьем, лежали заготовки для женских туфель. Пар на двадцать. Ивлев долго перебирал в руках это богатство. Хром был высокого качества, светло-коричневый, мастерской выделки.
«Сапожники, — ядовито думал Ивлев. — Я вам устрою». Об Ольге, что она причастна к воровским делам, он почему-то не подумал. Напротив, захотелось скорей доказать ей, ткнуть носом: вот они, твои хорошие, умные!
Он собрал весь материал в вещмешок, дождался, когда на улице малость стемнеет, и пошел с мешком в милицию.
— Мне нужен начальник, — заявил он дежурному офицеру.
— Зачем?
— Ему скажу. Лично.
— Говорите мне, какая разница? — обиделся офицер. — В чем дело-то?
— Я сказал: буду говорить только с начальником.
— Его нет сейчас.
— Тогда я завтра приду.
— Подождите… Дело-то важное?
— В общем… не маленькое.
— Сейчас вызову, посидите.
— Хорошо.
Начальник пришел скоро. Вошел с Ивлевым в свой кабинет, присел на стол, посмотрел на мешок.
«Тоже работка у них, — невольно подумал Петр, вытряхивая на пол содержимое мешка. — Телевизор, наверно, дома смотрел, а тут — хошь не хошь — иди».
— Что это? — спросил начальник. Наклонился, взял пару заготовок, помял в руках. — Хорош!
— Высший сорт. Для заграницы, наверно.
Начальник кивнул головой.
— Ну, а в чем дело-то?
— Ворованное, — пояснил Ивлев. — Дома у себя нашел.
— Подробней немного.
Ивлев подробно все рассказал, назвал фамилии, какие знал.
— А жена, думаешь, не причастна?
— Нет, уверен. Просто прятали у нее, она не знала.
— Н-да-а, — начальник долго смотрел в окно. — Ну ладно. Спасибо. Не боишься?
— Чего?
— Ну… могут ведь прийти за этим, — начальник показал глазами на товар. — Такими кусками не бросаются.
— Ничего.
— Вызывать будем…
— Понимаю.

Недели через две тугой узелок подпольных делишек развязали. Собственно, это был не узелок, а большой, довольно крепко запутанный узел.
Ивлева раза три вызывали к следователю. Один раз он встретил там Шкурупия. Тот нисколько не изменился, смотрел маленькими умными глазками спокойно, даже весело.
«Крепкий, черт», — подумал Петр.
Шкурупий обрадовался, увидев Ивлева.
— Вот! Пусть он подтвердит! — воскликнул он, показывая на Петра пальцем. — Помнишь, я на вашей свадьбе ударил одного? Он еще полез на тебя драться… Семен-то!
— Ну, — Петр хорошо помнил и Семена и то, как Шкурупий ударил его.
— Так он теперь все на меня валит. Ты ж понимаешь!.. Гад какой — мстит!
Ивлев посмотрел на следователя. Тот рылся в бумагах и, слушая Шкурупия, чуть заметно улыбался.
— Часто вы видели у себя дома этого человека? — спросил он Ивлева.
— Раза четыре.
— Он ничего не приносил с собой? Или, может, уносил…
— Что он, дурак, что ли, при мне приносить.
— Он действительно ударил Семена?
— Да.
— За что?
— Ну, тот развозился… хотел действительно кинуться на меня…
— А чем вы объясняете такое заступничество?
Ивлева стали раздражать вопросы следователя.
— Просто он боялся лишнего шума, неужели не ясно?
Шкурупий угрожающе посмотрел на Ивлева. Того этот взгляд обозлил.
— По-моему ты у них главный был, — сказал он, глядя на Шкурупия. — Хочешь на Семене отыграться?
Шкурупий только хмыкнул, покачал головой.
— На самом деле ни за что посадят… От народ!
— Уведите, — велел следователь милиционеру.
Шкурупия увели.
Следователь нахмурился, долго копался в бумагах.
— Мне надо сказать вам…
Ивлев похолодел от недоброго предчувствия.
— Что?
— Жена ваша тоже замешана.
— Да что вы!
— Да.
— И она… сидит сейчас?
— Нет, она пока не сидит. Сидят вот такие, вроде Шкурупия.
— Как же это так-то? — Ивлев расстегнул ворот рубахи. — Как же так?
— Пугаться не надо, — успокоил следователь. — Преступление не такое уж… — он показал рукой, — не очень большое. Хранение, перепродажа…
Ивлев налил из графина воды, напился. Глубоко вздохнул.
— Черт возьми!.. Никак не верится. Она тоже продавала?
— Хранила ворованное.
— Так она же не знала! Я сразу говорил…
— Знала.
— Вот это номер…
— Зайдите к начальнику, он просил.
Ивлев прошел в кабинет начальника милиции.
— Узнал? — спросил тот, увидев взволнованного Ивлева. — Садись.
— Может, она врет? Чтобы тех выгородить. А? Она такая — на себя…
— Нет, не врет.
— Сроду не думал.
— Если б думал, не сообщил бы?
Ивлев помолчал и сказал честно:
— Нет.
Начальник кивнул головой.
— Ты сам откуда?
— Из-под Барнаула… За хранение ворованного что бывает?
— Тюрьма.
— Значит, посадят?
— А как же?
— И сколько дадут?
— Немного, наверно… Для первого раза.
«Все. В тюрьме она окончательно свихнется, — думал Петр. — Сам в яму толкнул».
— А ничего нельзя сделать?
Начальник прикурил от зажигалки.
— А что можно сделать?
— Черт возьми совсем! — Ивлев тоже достал папиросы. — Испортится она там.
— Ну… это напрасно. Ты где работаешь?
— В СМУ-5.
Помолчали. Начальник задумчиво смотрел в окно, трогал пальцами гладко выбритый подбородок.
— Знакомые есть в городе?
— Нет. А что?
— Так… — начальник поднялся. — До свиданья. Если почувствуешь, что… следят… следит кто-нибудь — сразу скажи. Могут попытаться отомстить. С женой… тут сам решай. Лучше всего бы уехать сейчас отсюда. А если захочешь найти потом — найдешь, поможем. Как считаешь?
— Никак не считаю: все из головы вылетело. Я думал, она не виновата. Нет, пока не уеду, — Ивлев встал. — До свиданья.
— Будь здоров.
Ивлев вышел из милиции… Остановился, долго соображал: что делать? Из головы все вылетело. Пусто.
«Что делать? Что делать?» — терзал он себя. Шел, как ночью: ждал, что сейчас оборвется и будет долго падать в черную какую-то, гулкую яму. «Нет Ольги. И не будет. В тюрьме». От этой мерзкой мысли хотелось завыть.
Дома в двери нашел записку:
«Не радуйся сильно, свое получишь. Скрываться бесполезно — смерть будет тяжелее».
«В смерть балуются, — равнодушно подумал Петр. — Всякая гнида хочет быть вошью».
В комнатах холодно, пусто… Петр включил свет, не раздеваясь лег на кровать лицом вниз. Подумал, что надо бы запереться, но лень было вставать. Страха не было.
«Пусть приходят. Пусть казнят».
Захотел представить человека — автора записки. Всплыло лицо, похожее на лицо Шкурупия.
«Посадить тебя, паскуда, задом в навоз и забивать осиновым колом слова твои обратно тебе в глотку. Чоб ты наелся ими досыта и никогда больше не выговорил».
Опять потянулась бесконечная ночь. Часа в два Петр встал, нашел письма к Ольге с родины, списал адрес и составил телеграмму ее отцу. Он знал только, что отец работает председателем колхоза.
«Срочно вылетайте помочь Ольге». Подпись: «Ивлев».
И стал ждать утра. Ходил по комнате, вспоминал свою жизнь. Вспомнил почему-то, как пацаном возил копны и его однажды растрепала лошадь. То ли укусил ее кто, то ли испугалась чего — черт ее знает: вырвала из его слабых ручонок повод и понесла. За ним на другой лошади летел старик стогоправ, не мог догнать взбесившуюся кобылу, кричал сзади: «Держись за гриву, Петька! Крепче держись — не отпускался!» А его тогда — он помнил — подмывала от страха мысль: «Может, лучше самому упасть, чем ждать?» Но старик кричал: «Держись, Петька! Она счас пристанет!» Действительно, кобыла скоро выдохлась и стала. Эх, старик, старик…
За окнами стало светать.

Через три дня прилетел отец Ольги.
Петр шел с работы, увидел на крыльце своего дома незнакомого пожилого человека. Он догадался, кто это.
— Здравствуйте.
1 2 3 4 5 6 7