Стала жизнь светлее снега,
Веселись, гуляй, душа,
Водка в глотку льется с неба –
И не стоит ни гроша!

…Алкогольный бум все ширился. Число пьющих возрастало и за счет бывших непьющих; их соблазнял и огромный выбор драгоценных (но бесплатных) спиртных напитков, и то, что с водкой, с коньяком, с вином всякая еда, даже самая наилучшая, еще вкуснее становится. Пили, конечно, главным образом мужчины, а многие женщины из-за этого разочаровались в Утюгове, некоторые даже возненавидели моего друга. Помню, однажды забрел он ко мне грустный-прегрустный, вынул из кармана номер журнала «Дамский вестник» (его Надежда Алексеевна выписывала) и сует мне. Я начал листать этот журнальчик и вижу: на седьмой странице цикл стихов поэтессы Е. Весталкиной, и начинается тот цикл со стихотворения «Поплачь со мною, Утюгов!». Я запомнил оттуда первую строфу:

Матвей! Матвей!
Печально мне
Жить в мире том, где я живу:
Муж напивается во сне,
А дебоширит наяву.

Я стал утешать Матвея, стал убеждать его, внушать ему, что мало ли что может этим поэтессам в голову прийти, и не стоит, мол, придавать этому значения. Но в то же время я чувствовал, что не очень-то убедительны мои доводы и что не такая уж лгунья эта поэтесса. И вот, чтобы переключить внимание друга моего на что-нибудь другое, более веселое, включил телевизор и наугад нажал кнопку второй программы. И тут увидели мы: идет по Загородному проспекту женская демонстрация, а в первом ряду шагает солидная дама, несет портрет Утюгова, а над портретом на картоне четкими черными буквами написано такое вот четверостишие:

Матвей, ты всех врагов хужей,
Ты начал спаивать мужей!
Во сне, уйдя в полночный мрак,
Они пьют водку и коньяк!

Мне очень неловко стало: хотел успокоить друга – и вдруг преподнес ему такое оскорбительное зрелище… Кинулся я к телевизору, протянул руку, чтобы выключить его, но Матвей отстранил меня.
– Уж смотреть – так смотреть, – сказал он с дрожью в голосе.
А шествие женское продолжалось, и все новые транспаранты с язвительными строчками возникали перед нами.
А через два месяца пришлось мне быть на похоронах Саши, сына Утюговых. Он, будучи под хмельком, в неположенном месте, в стороне от «зебры», переходил Каменноостровский проспект, и там на него с полного хода легковушка наехала – сразу насмерть. Как выяснила милиция, мчалась та легковушка с бешеной, недозволенной скоростью, и водитель не сумел ни затормозить ее, ни объехать Сашу Утюгова; водитель тот тоже принял с раннего утра большую дозу космического коньяка. Выходит, что тут оба были виноваты… Но Матвей был убежден, что виноват тут только он: ведь и сын его, и тот автолихач не ресторанным вином были пьяны, не от покупной водки опьянели, ведь не наяву, а во сне они пили. Не будь его, Матвея Утюгова, – не было бы съедобных снов; не будь съедобных снов – не было бы пьянства во сне; не будь пьянства во сне – не погиб бы Саша… Наверно, так и Надежда Алексеевна думала. Но она не винила мужа, она его жалела. Она, кроме тоски материнской, и горе Матвея на свою душу взвалила. Она делила с ним его тоску, утешала его, внушала ему, что он своим открытием миллионы людей избавил от нищеты, от голода, что он тысячи людей от смерти спас…
Мы с Зоей после смерти Саши стали еще чаще бывать у Утюговых. Мы им всяческие успокоительные слова говорили, мы, как могли, старались отвлечь их от невеселых раздумий. Но ход событий не радовал Матвея. В те дни начала развертываться шумная кампания против космического алкоголизма, причем некоторые журналисты советовали моему другу внести существенные изменения в конструкцию запущенного в космос уловителя-усилителя, дабы землянам был бы обеспечен прием пищи небесной как таковой, а потребление во сне спиртных напитков стало бы невозможным. В ответ на это Матвей выступил в печати с заявлением о том, что, к великому его, Утюгова, сожалению, конструкцию уловителя-усилителя изменить технически невозможно. Ассортимент даров небесных всецело зависит от воли потребителя. Он призывал пьющих людей одуматься и пить во сне только безалкогольные напитки… Наивный призыв!.. В ответ на него хлынул поток писем от непьющих и пьющих. Непьющие осуждали Матвея за то, что он, даровав людям съедобные сны, не сумел оградить человечество от пьяной дури. А от алкашей шли письма издевательские, мол, не такие мы дураки, чтобы лимонады распивать, хлебай их сам, если хочешь…

…Зеленый змий вполз в съедобные сны землян. Алкогольное поветрие росло и ширилось. Впрочем, в Азии оно ощущалось в меньшей степени, нежели в Европе и Америке, и почти не коснулось стран ислама: верность Шариату помогла мусульманам не поддаться коварному соблазну. Однако все это вы, уважаемые читатели, знаете из книг, так что не буду вдаваться в дела всемирные и вернусь к тому, что происходило в моем родном Петербурге. С грустью припоминаю тот день, когда я, войдя в класс после большой перемены, ощутил запах чеснока. Мне стало прямо-таки жутковато: ведь передо мной – ученики четвертого класса: неужели и среди них завелись алкаши-чесночники?! Не может быть! От некоторых педагогов я уже слыхал о случаях детского пьянства, но мне и думать не думалось, что и в моей группе может возникнуть нечто подобное. И вдруг я заметил, что у сидящего на второй парте Андрея Энского какое-то странное, необычное выражение лица, какая-то тупая настороженность на нем застыла. Это очень не шло ему, ведь по моему предмету он шел отлично, да и по остальным тоже, и вообще паренек был очень развитой. «Чего же он боится?» – подумал я и вызвал его к доске. Он пошел, шатаясь. Я стал задавать ему вопросы по домашнему заданию. Он отвечал нелепо, бессвязно. От него пахло чесноком. Он был пьян…
Увы, не только этот мальчик стал пить во сне. В этот грех впали еще четверо ребят и одна девочка из руководимого мною 4-го «Б» класса. Во всех классах, во всех школах все возрастало детское пьянство. И Матвей Утюгов знал, что многие-многие дети ежедневно погружаются в пьяные сны, и все тяжелей, и тяжелей становилось на душе у моего друга.

13. Эпилог-некролог

«Несчастья ходят табунами», – так сказал поэт В. Инкогнитов, и он прав. Горестно было узнать Матвею, что даровав людям пищу небесную, он тем самым многих из них вверг в бессмысленное обжорство и в космический алкоголизм; тяжко было ему потерять единственного сына… Но не прошло и месяца со дня смерти Саши, как новая беда навалилась на душу моего друга: не стало Надежды Алексеевны. Странная, нелепая смерть выпала на ее долю. Навестив школьную подругу, жившую во флигеле дома на Литовском проспекте. Надежда Алексеевна отправилась домой. Спустившись в лифте, она вышла во двор – и там ее ждала кончина. Напомню уважаемым читателям, что это убийство не было преднамеренным. Как известно, на седьмом этаже того дома в однокомнатной квартире обитал пожилой спившийся человек. До начала эры съедобных снов он гнал дома самогон, а когда эта эра началась, перешел на бесплатный небесный коньяк, и вскоре так спился, что и жена от него ушла, и с работы его прогнали. И хотя тому алкашу очень нравилось пить во сне, однако свой самогонный аппарат он все-таки хранил – на всякий случай. А в тот трагический вечер он, наконец, решил, что самогонка ему теперь во веки веков не понадобится, и в пьяном азарте, с криком «Да здравствует коньяк!» выкинул свой аппарат из окна в темноту, во двор, в результате чего Надежда Алексеевна умерла от тяжелой травмы черепа…
На суде этот пьянчуга плакал горькими слезами, и не потому, что его пугало тюремное заключение, нет! Это были слезы раскаяния. Его мучило сознание, что он стал убийцей – да еще каким… Ведь он убил жену человека, которым восхищался; он угробил супругу своего кормильца, поильца… И однофамильца!
Да, по загадочному стечению обстоятельств, этот человек, ни с какой стороны не будучи в родстве с Матвеем Утюговым, носил ту же редкую фамилию. Это дало повод некоторым журналистам выдвинуть предположение, что однофамилец гениального изобретателя, сам того не ведая, выполнил задание некой высшей небесной силы, что гибель Надежды Алексеевны свершилась по велению судьбы для того, чтобы Матвей Утюгов осознал, что именно он, Матвей, виноват в этом. И не только в этом… Но мой друг сам понимал, что осуществление его великого научного открытия не всем людям на пользу пошло; многих оно ввергло в беду, в том числе и его лично. После смерти сына какое-то время горечь потери разделяла с ним Надежда Алексеевна, но когда и ее не стало, великая тоска овладела Матвеем. Чтобы избавить его от полного одиночества, мы с Зоей теперь все время старались быть около него; мы, можно сказать, переселились в его квартиру, но наша забота о нем, наши утешения не могли утешить его, слишком уж громоздкий груз горя взвалила на него судьба.
Не радовала и пресса. Еще за несколько месяцев до тех грустных событий, о которых я упомянул в начале этой главы, в газетах появилось странное сообщение. Из него читатели узнали, что в Тихом океане на острове Когуало обитает племя потомственных людоедов амба-ламба. Эти аборигены, при добром воздействии миссионеров, уже лет сто тому назад приняли христианство и стали кормиться как все нормальные люди. Но теперь, переключившись на питание по методу Утюгова, некоторые из них снова едят людей, правда, пока только во сне. Одна молодая людоедочка призналась своему духовнику, что уже вторую неделю питается в снах именно им, ибо он очень симпатичный и аппетитный на вид. А один амба-ламбиец заявил, что он на днях, опять же во сне, выпил две бутылки вина, а затем с удовольствием кушал жаркое, приготовленное из того человека, который имел наглость отбить у него возлюбленную. Далее тот же абориген сообщил, что теперь он подумывает вот о чем: а не съесть ли ему своего соперника наяву? Эта заметка была написана репортером в юмористическом духе, но позже он же опубликовал сообщение о том, что тот островитянин заманил своего недруга к себе в хижину, убил его и питался им в течение четырех дней; злодей был застигнут полицией в тот момент, когда он жарил на сковороде левую ногу своего врага.
Увы, подобные сведения стали поступать и из других стран и материков земного шара, в том числе и из цивилизованных европейских государств. Правда, пока что это были лишь единичные случаи, но во многих газетах появились статьи, авторы которых предсказывали, что приближается эра всеобщего людоедства, и есть только один способ предотвратить это бедствие: людям надо срочно отказаться от пищи небесной и вернуться в минувшее, к пище земной. Участвовали в этой антилюдоедской кампании не только газетчики, но и видные ученые, а также представители различных религиозных общин. Что касается Матвея, то его позиция в этом вопросе была для меня неясна. Хоть он был подавлен свалившимися на него бедами, но газеты все-таки читал и был в курсе мировых событий, однако мнения своего о них не высказывал. Да и вообще он стал очень молчалив, и лишь по некоторым его горестным репликам можно было догадаться, что в душе его происходит сложная, трудная работа, что для него настала пора переоценки ценностей.
После гибели сына и жены Матвей со всеми, кроме меня и Зои, перестал общаться, никого из посторонних не допускал в свою квартиру и покидал ее только ради поездок на Восточное кладбище, где были похоронены Надежда Алексеевна и Саша. Я каждый раз сопровождал его. Должен признаться, что, несмотря на наши дружеские отношения, я чувствовал, что охотнее он ездил бы туда один. Из деликатности он не говорил мне этого, я же, скрепя сердце, навязывался в попутчики для того, чтобы прийти ему на помощь, если возникнет какая-нибудь неприятная для него ситуация. Ведь теперь население Земли состояло не только из его поклонников, теперь у него появилось немало врагов, в том числе и в его родном Питере. Но пока что эти грустные поездки оканчивались без всяких нежелательных происшествий.

…В тот ясный весенний день мы с утра заказали такси и поехали на Восточное. Шофер был рад и горд, что везет такого знаменитого пассажира, и когда мы подъехали к кладбищу, отказался брать плату за проезд.
– Матвей Васильевич, ведь я на вашем даровом небесном снабженьи состою, тут такая экономия получается, что стыдно мне с вас деньги брать! – радостно заявил он.
Матвей прямо-таки насильно всучил ему десятку, а затем мы подошли к цветочному киоску. Продавщица, разумеется, сразу же узнала, кто ее покупатель, и из всех цветов, что у нее были, старательно выбрала самые лучшие. Букет получился отличный, а цену она назвала совсем мизерную. Матвей хотел вручить ей более крупную сумму, но она отказалась от добавки: «Мы с мужем, Матвей Васильевич, вашей небесной пищей питаемся, мне бы с вас ни копейки брать не надо, да на сына денежки нужны, обувать-одевать его надо», – с грустью в голосе молвила эта пожилая женщина.
– Он инвалид? – неосторожно поинтересовался я.
– Можно считать, что инвалид… Он здоровяк был, работящий был, да, видно, сознательности ему не хватило: не пошла ему впрок пища небесная. Сперва для поднятия аппетита стал во сне по рюмочке выпивать, потом и вовсе алкашом стал, уже год как из кооператива его уволили… Пьет напропалую… Стыдно мне за него перед вами, Матвей Васильевич!..
– А мне за себя стыдно, простите меня! – тихо произнес Матвей, и мы молча пошли к кладбищенским воротам. Я чувствовал себя очень неловко: ведь это я своим ненужным вопросом спровоцировал цветочницу на ее откровенный, но такой неприятный для моего друга разговор.
А впереди Матвея в этот день ждали новые неприятности. Возвращаясь с кладбища, мы долго шли по Восточному проспекту и никак не могли поймать такси; в общественном транспорте Матвей старался не ездить – не из пижонства, конечно, а потому, что в нем все к нему с расспросами, с разговорами приставали. И вот идем мы по тротуару мимо скверика, а там на скамейке сидят спиной к нам три подростка, и один из них наяривает на гитаре и поет нетрезвым голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8