В будущем и на Земле так будет.
Не станет воров и рвачей,
Все будет в избытке, в излишке;
Не будет замков и ключей,
И только в уборных - задвижки.
...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем временем руки,
изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах проступили
алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и мой приятель
отошел от двери и побрел по коридору. Но потом вдруг остановился,
героически топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его
возникло четверостишие:
Все выигрывает храбрый,
Все проигрывает трус -
Так хватай судьбу за жабры,
Восходи на свой Эльбрус!
Он распахнул дверь - и очутился в просторном тамбуре, из которого
открывался вид на длинный зал, заполненный загадочными шарообразными
емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их шевелились
радужные пятна и полосы. Возле каких-то необъяснимых предметов и
вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал
- и тут в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел
черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь моему
приятелю, и тот поспешно ретировался.
Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала он приметил
винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она вела куда-то
вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?

20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ
Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной мудрой
мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и
ожиданием чего - то. А по ночам мозг принимался за работу и выдавал ему
сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
- Вставай, Фим, уже семьдесят минут тридцать второго! - громко
произнесла Настя. Спрыгнув на пол с третьего яруса нар, он улыбнулся
супруге и, получив в ответ улыбку No 14 ("Радость пробуждения"), стал
делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату. На
обеденно-письменном столе красовались куски нарезанного Настей
зеленоватого хлеба, испеченного из тростниковой муки. Пахло жареными
водорослями и котлетами из прессованного планктона. В левом углу
кварткомнаты возвышалось многоцелевое сооружение, включающее в себя
телевизор, унитаз, стиральную машину, прибор для самогипноза и еще
несколько полезных приспособлений. Татка, в оранжевой школьной форме,
сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: "Коровы гуляли по
полям и специализировались на производстве так называемых молочных
продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского рода назывались
быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали
участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами..."
- Детка, хватит зубрить! В школу пора! - молвила Настя, и лицо ее
озарилось улыбкой No 34 ("Радость материнства"). Татка взяла с полки свой
парашют, закрепила его на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у
которого не было перил. Девочка улыбнулась родителям - и сиганула с
балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для выхода на улицу
обязаны пользоваться не лифтами, а парашютами. Позавтракав, Серафим
подошел к балконной двери. С высоты трехсот сорокового этажа открывался
вид на бухту, где на вечном приколе стояли ряды жилых кораблей. Дальше
виднелось море. По нему плыл кораблик - сеятель водорослей. Кормильцами
людей стали моря и океаны, ведь на Земле теперь обитало 110 миллиардов
человек. Они сеяли водяные растения и питались ими. А суша была сплошь,
застроена, кормить их теперь она не могла. И зверей - тоже. Кое-какие
животные остались в зоопарках и цирках, но большинство вымерло.
- Фим, прогуляйся перед работой, - распорядилась Настя. Серафим
покинул кварткомнату и очутился в длинном коридоре, куда выходили двери
трехсот таких же квартир. Здесь прогуливалось много народу; на улицу идти
смысла не было. Серафим знал, что большинство его однокоридорников вообще
не выходят из дома, благо в нижних этажах есть магазины. И еще он знал,
что теперь никто не путешествует, ибо это неинтересно: на всей планете -
дома, дома, дома... Вскоре к моему приятелю подошел журналист, жилец
соседней квартиры. Лик его сиял.
- Сераф, представь себе, за мою статью "Поспорим с Мальтусом! "
редактор премировал меня десятью сутками одиночного заключения со строгой
изоляцией! Завтра шагаю в тюрьму!.. Как странно, что когда-то в одиночки
сажали не за заслуги, а за преступления. Ведь единственное место, где
можно отдохнуть от многолюдства, - это тюремная камера.
- А у меня - сплошные неприятности, - пожаловался Серафим журналисту.
- Учащего завлаба теща на днях померла, так что жилплощадь на три метра
увеличилась, а я забыл поздравить его. И теперь по всему ИРОДу пошел
слушок, будто я - хам отпетый.
- Сераф, но ведь это и в самом деле хамство - не поздравить человека
с таким событием. Когда у нашего редактора дед скончался, мы на первой
полосе поздравиловку жирным шрифтом тиснули. Коллективно сочинили, с
чувством: "Дорогой друг, группа товарищей радуется вместе с вами и желает
вам дальнейших событий, способствующих освобождению новых метров
жилплощади!" Он очень растроган был. Однако пора было приступать к делу.
Как правило, земляне на работу теперь не ходили и не ездили. Они
трудились, не выходя из своих жилищ, сидя у сверхточных пространственных
манипуляторов и изобразительно-переговорных устройств. И вот мой приятель
вернулся в свою кварткомнату, сел на стул возле стенного манипулятора,
нажал на нужные кнопки. На экране перед ним возник рабочий зал ИРОДа. В
центре его живьем восседал за своим письменным столом директор, а по
стенам светились индивидуальные экраны. На них уже присутствовали объемные
изображения многих сослуживцев. На крайнем слева четко вырисовывалась
фигура Главсплетни. На шестом справа Серафим увидел себя.
- Герострат Иудович, сообщаю вам, что я явился на службу! - доложил
он с экрана директору.
- Учел! - суховато отозвался тот. - Напомните основные данные
проекта, разрабатываемого в вашей секции.
- Синтетический театр! - начал Серафим. - Никаких лож, никаких
галерок, сплошной партер - полная демократия! По трем сторонам зала - три
сценические площадки, перед двумя из них - оркестровые ямы. На четвертой
стороне зала - цирковая арена. Вы занимаете свое вращающееся кресло.
Впереди развертывается действие пьесы, справа - балет, слева - опера,
позади вас - цирковая программа. Зрители вправе избрать что - либо одно, а
при желании могут нажатием кнопки придать креслам непрерывное вращательное
движение. Перед взором и слухом будут плавно сменяться декорации и
ситуации, будут возникать драматические актеры, оперные певцы и певицы,
танцующие балерины, дрессированные слоны и медведи. Какая яркая смена
впечатлений! Кроме того...
- Кроме того, товарищ Пятизайцев, вам надо поднять свой моральный
уровень, - прервал Серафима директор. - Всему ИРОДу известно, что вы
боитесь высоты и для выхода из дома пользуетесь не парашютом, а лифтом, и
тем самым незаконно расходуете электроэнергию. И весь ИРОД возмущен вашей
внебрачной связью с престарелой дрессировщицей тигров, которая тайно
подкармливает вас пайком, выделяемым для зверей.
- Гнусная дезинформация! Это все Главсплетня набрехала! - возопил
Серафим - и проснулся. Наклонясь над его изголовьем, стоял белый заботник
с подносиком, на котором поблескивала стопочка с медицинской жидкостью.
Мой приятель принял успокоительное лекарство и уснул. Проснувшись утром,
он припомнил недавнее сновидение и пришел к выводу, что хитрюга-мозг хотел
утешить его, показать ему, Серафиму, нечто такое, что вроде бы пострашнее
одиночества. "Но нет, одиночество - страшнее всего", - решил мой приятель.
И эта явь, этот Храм - страшнее самых ужасных сновидений.

21. ПОДКИДЫШ No 2
В следующую ночь Серафиму приснился сон, опять длинный и
обстоятельный. Но в нем не было ни одного человека и вообще ни одного
живого существа - только голые скалы, пустынные солончаки, непонятные
машины, загадочные самодвижущиеся автоматы... Мой приятель проснулся
задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть, охваченный страхом и
тоской.
В дебрях одиночества
Он проводит ночь;
Умирать не хочется,
Но и жить - невмочь.
Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое
успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во
сне все живое. Чтобы успокоить читателей, скажу, что действие этого
ингредиента не было продолжительным. Но тогда, после того безлюдного сна,
приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на
этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что
по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку одиночеством. Он -
межпланетный подкидыш ( 2, несчастный подкидыш. Юрик - тот подкидыш
счастливый, его подкинули к живым добрым людям. А он, Серафим, сам
зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха показаться
трусом, каковым он является на самом деле...
Теперь с какой-то детской нежностью вспоминал он Землю-матушку,
которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным, все
люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее
и сказал бы ей:
Царица склок и королева сплетен,
Ходячий склад словесной требухи,
Твой лик отныне благостен и светел,
Забыты мною все твои грехи!
Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах - ни врага, ни
друга, ни двойника.. Его абсолютный двойник - Серафим с Земли No 252 -
побывал на другой Фемиде, и подбросил его на ту Фемиду другой Юрик с
другой Кумы. Как сложен и страшен этот мир! Хорошо бы сойти с ума и
встретить в коридоре какого-нибудь самосветящегося старца или
полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это страшно, но лучше уж
такой страх, чем .это адское одиночество. На, безлюдье и привидение -
человек. У Серафима возникло убеждение: ему .нужен реальный страх. Он,
подкидыш No 2, пребывает здесь в абсолютной безопасности. Но эта
безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные сны. Быть может,
самое страшное для человека - это когда ему абсолютно нечего бояться. Ибо
идеальная безопасность порождает ожидание какойто неведомой ужасной
опасности.
Серафим решил бежать из Храма Одиночества. А так как дальше начнутся
события самые серьезные, то я, анонимный приятель Серафима, передаю ему
эстафету повествования. Пусть он опять, как в первых главах, ведет речь от
самого себя.

22. ПОБЕГ
Да, я решился бежать. Но на то, чтобы решиться осуществить это
решение, у меня ушло трое суток. Я отощал, лишился сна и аппетита - и
наконец заставил себя приступить к действиям. В то утро я хотел было
направиться в столовую с рюкзаком, дабы наполнить его булочками, ведь я
мог их заказать в любом количестве, но потом подумал, что заботники могут
догадаться, для чего мне нужен этот пищевой запас. Поэтому я решил принять
как можно больше еды в глубь себя и позавтракал очень плотно. Вернувшись в
свою келью-камеру, я разделся в санузле и встал под душ. Уже дня четыре я
ходил грязнулей, даже руки и лицо перестал умывать, так придавил меня
страх. Но теперь следовало вымыться с головы до ног. Это для того, чтобы
от меня не пахло человеком, не то хищные звери издалека меня учуют.
Конечно, они все равно узнают о моем присутствии в их лесу, но вымыться
все-таки надо.
Быть немытым неприлично,
Если смерть тебе грозит -
Умирай гигиенично,
Погружаясь в новый, быт!
Подсознательно стремясь оттянуть начало решительных действий, мылся я
долго - предолго. Потом все-таки обтерся, оделся, потом надел плащ и
берет, уложил в рюкзак свои небогатые пожитки, взял топор - и на цыпочках
вышел в коридор. Вот и дверь энергоблока. Скрещенные белые руки,
изображенные на ней, мгновенно покраснели при моем приближении. Но я
решительно распахнул ее и вошел в тамбур. И тотчас из ниши вышел черный
заботник и преградил мне путь.
"Пусти, жабий сын!" - истерически возопил я и занес топор. Но
механический страж стоял незыблемо, и тогда я изо всей силы долбанул его
обухом по черепу. Однако удар мой не произвел никакого разрушительного
действия; заботник стоял как ни в чем не бывало. Так мы с минуту простояли
один против другого, а затем произошло нечто странное. Мой оппонент вдруг
поднял руки, сорвал ими со своих плеч свою голову и бросил ее. Она тяжело
упала на каменный пол, а вслед за ней рухнул и ее владелец. Тут до меня
дошло, что он не программирован на насильственные физические действия
против разумных существ; я понял, что этой пантомимой он хочет убедить
меня в неизбежности моей гибели, ежели я перешагну через его труп. Однако
я мужественно переступил через самоубийцу и вошел в энергоблок. Там все
было по-прежнему. И по-прежнему у загадочных приборов стояли голубоватые
заботники; на мое появление они не обратили никакого внимания, я не входил
в их компетенцию. Я направился к винтовой лестнице, но прежде оглянулся; я
подозревал, что за мной следят, что заботники обвинят меня в убийстве, - а
как я докажу свою невиновность? И тут я узрел чудо неземное: туловище
черного привратника плавно подползло к оторванной голове, соединилось с
ней - и воскресший заботник встал и чинно удалился В свою нишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13