https://wodolei.ru/catalog/accessories/korzina/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

И вы осмеливаетесь
говорить, что они нам не враги?
- Я признаю, что непозволительные эксцессы имели место. Но иногда в
борьбе за свою веру...
- Они ни во что не верят, кроме самих себя. Им все равно, что станет
с Испанией. Как сказал один из наших великих писателей: "Никого в Испании
не заботит общее благо. Каждая сторона преследует свои интересы - и
церковь, и баски, и каталонцы. И всем наплевать на остальных".
Епископ заметил, что полковник Акока несколько исказил высказывание
Ортеги-и-Гассета - в оригинале упоминались еще армия и правительство, - но
он благоразумно промолчал. Он вновь обратился к премьер-министру в надежде
на более конструктивную беседу.
- Ваше превосходительство, католическая Церковь...
Премьер-министр почувствовал, что Акока перестарался.
- Не поймите нас превратно, епископ. В принципе, конечно,
правительство полностью поддерживает католическую церковь.
Полковник Акока не унимался.
- Но мы не можем допустить, чтобы церкви и монастыри использовались
против нас. И если баски будут продолжать прятать там оружие и устраивать
свои сборища, вам придется отвечать за последствия.
- Я уверен, что полученные вами сведения недостоверны, - спокойно
сказал епископ. - Однако я непременно и незамедлительно проверю это.
- Благодарю вас, епископ, - буркнул премьер-министр. - На этом и
порешим.
Премьер-министр Мартинес и полковник Акока подождали, пока епископ
ушел.
- Что вы скажете? - спросил Мартинес.
- Ему известно, что происходит.
Премьер-министр вздохнул. "У меня сейчас хватает проблем и без того,
чтобы портить отношения еще и с церковью".
- Если церковь на стороне басков, то она против нас, - жестко сказал
полковник. - Я хотел бы проучить этого епископа, с вашего позволения.
Премьер-министр был поражен фанатизмом, блеснувшим в глазах этого
человека.
- А вы действительно располагаете сведениями, что церковь помогает
повстанцам? - спросил он несколько осторожнее.
- Разумеется, ваше превосходительство.
Невозможно было определить, насколько этот человек говорил правду.
Премьер-министру было известно, как сильно Акока ненавидел церковь. "А
может, и неплохо было бы поставить церковь на место при условии, что
полковник Акока не переусердствует". Премьер-министр Мартинес стоял
задумавшись.
Молчание нарушил Акока.
- Раз церковь укрывает террористов, значит, церковь должна быть
наказана.
Премьер-министр неохотно кивнул.
- Где думаете начать поиски?
- Вчера Хайме Миро и его людей видели в Авиле. Они, вероятно,
скрываются там в местном монастыре.
Премьер-министр принял решение.
- Обыщите его! - сказал он.
Это решение послужило началом цепи событий, которые потрясли не
только Испанию, но и весь мир.

3. АВИЛА
Ничто не нарушало тишины, мягкой и спокойной, подобной легкому
снегопаду, ласковой, как шепот летнего ветерка, безмолвной, как звезды.
Цистерцианский монастырь строгого послушания располагался у стен
Авилы - самого высокогорного города Испании, в 112 километрах от Мадрида.
Монастырь был построен как хранилище безмолвия. Устав его был принят в
1601 году и оставался неизменным на протяжении веков: литургия,
религиозные обряды, строгое уединение, епитимья и безмолвие. Постоянное
безмолвие.
Монастырь представлял собой простое сооружение, состоявшее из группы
сложенных из неотесанного камня домов вокруг главного здания с
возвышавшейся над ним церковью. Свет, проникавший через открытые арки на
центральный дворик, падал на выложенный большими каменными плитами пол, по
которому бесшумно скользили монахини. В монастыре было сорок монахинь, они
жили в кельях и молились в церкви. Это был один из семи монастырей,
сохранившихся в Испании, в то время как сотни других были разрушены
гражданской войной, когда Церковь в очередной раз подвергалась гонениям,
что уже не раз случалось в Испании на протяжении многих веков.
Жизнь в цистерцианском монастыре строгого послушания была целиком
посвящена молитвам. Это было место, где не существовало ни времен года, ни
времени как такового, и те, кто попадали сюда, навсегда удалялись от
внешнего мира. Цистерцианская жизнь заключалась в созерцании и покаянии,
богослужения совершались ежедневно, и уединение было абсолютным и полным.
Все сестры одевались одинаково, и их одежда, как и все в монастыре,
была частью вековой символики. Плащ с капюшоном символизировал невинность
и простоту; холщовая туника - отказ от мирских забот и смирение; наплечник
- небольшой кусок шерстяной ткани, накинутый на плечи, - готовность
трудиться. Довершал облачение монахини апостольник - льняное покрывало,
накинутое на голову, обрамляющее лицо и складками спускающееся на шею.

В обнесенном стеной монастыре система лестниц и коридоров соединяла
между собой трапезную, молельную, кельи и часовню. Повсюду царила
атмосфера холодной и чистой пустоты. Решетчатые, с толстым стеклом окна
выходили в сад, окруженный высокой стеной. Каждое окно было за железной
решеткой и находилось выше уровня глаз, чтобы ничто не отвлекало
затворниц. Трапезная была длинной и строгой, ее окна всегда были закрыты
ставнями и занавешены. Свечи в старинных подсвечниках бросали причудливые
тени на стены и потолок.
В течение четырех столетий ничто не менялось в стенах монастыря,
кроме лиц его обитательниц. У сестер не было никаких личных вещей: следуя
примеру Христа, они желали быть неимущими. И сама церковь была лишена
какого-либо убранства, если не считать бесценного креста из чистого
золота, подаренного ей много лет назад неким богатеем, готовившимся в то
время к вступлению в орден. Поскольку этот крест никак не сочетался с
общей строгостью обстановки, его хранили в шкафчике трапезной. Над главным
престолом церкви висел простой деревянный крест.
Женщины, посвятившие свою жизнь Господу, вместе жили, вместе
работали, вместе ели, вместе молились, но никогда не касались друг друга и
никогда не произносили ни слова, за исключением тех случаев, когда они
слушали литургию или же когда преподобная мать-настоятельница Бетина
обращалась к ним в уединении своего кабинета. Но даже там, насколько это
было возможно, использовался древний язык жестов.
Преподобной матери уже минуло семьдесят, но у нее было живое лицо,
она сохранила бодрость и силы и наслаждалась счастливой и мирной жизнью в
монастыре, жизнью, посвященной Господу. Она была ревностной
покровительницей своих монахинь и, когда приходилось прибегать к
наказаниям, сама испытывала большие страдания, чем наказуемые.
Монахини ходили по коридорам и галереям с опущенными глазами, сложив
на груди спрятанные в рукава руки, помногу раз проходя мимо своих сестер,
не произнося ни слова и не выказывая никаких знаков внимания. И только
звон колоколов нарушал тишину монастыря - звон, который Виктор Гюго
называл "оперой колоколен".

Разные дороги привели сюда сестер. Они были из семей аристократов,
фермеров, военных... Из разных стран пришли они в монастырь. Богатые и
бедные, образованные и невежественные, ничтожные и благородные - все они
теперь были равны в глазах Господа, объединенные желанием быть вечными
невестами Христа.
В монастыре были спартанские условия жизни. Зимой стоял пронизывающий
холод и бесчувственный бледный свет едва просачивался сквозь
свинцово-серые окна. Монахини спали одетыми на соломенных тюфяках,
покрытых грубыми шерстяными простынями. У каждой была своя крошечная
келья, в которой находились лишь соломенная постель и деревянный стул с
прямой спинкой. Вместо умывальника в углу кельи на полу стояли маленький
глиняный кувшин и таз. Монахиням, за исключением преподобной матери
Бетины, запрещалось заходить друг к другу в кельи. Все свое время они
проводили в работе и молитвах. Для каждой работы - вязания, переплетного
дела, ткачества, хлебопечения - было отведено свое место. Восемь часов в
день посвящалось молитвам. Помимо основных молитвенных часов были и другие
молитвы: благодарения, псалмы и литании.
Предутренние молитвы читались в то время, когда одна часть мира
спала, а другая занималась грехом.
За ними на рассвете следовали утренние молитвы, в которых восходящее
солнце приветствовалось подобно величественному сияющему лику Христа.
Заутренняя была обращением к Господу за благословением на дела
насущные.
Терция, посвященная святым Августином Духу Святому, совершалась в
девять часов утра.
Секста - в 11.30 - призывала умерить пыл человеческих страстей.
Нона читалась про себя в три часа пополудни - в час смерти Христа.
Потом служили вечерню.
И завершался день ночным богослужением - молитвой на исход души,
равно как и на отход ко сну, выражавшей преданность и смирение. Manus
tuas, domine, commendo spiritum meum. Redemisti nos, domine, deus,
veritatis.
В то время как во многих религиозных орденах самобичевание было
упразднено, в цистерцианских монастырях, как мужских, так и женских, оно
по-прежнему сохранялось. По крайней мере раз в неделю, а то и ежедневно
монахини истязали свою плоть специальным кнутом двенадцатидюймовой длины,
представлявшим из себя тонкий вощеный шнур с шестью завязанными узлом
хвостами, приносившим страшные мучения. Им стегали себя по спине, бокам и
ягодицам. Цистерцианский аббат-отшельник Бернар из Клерво проповедовал:
"Тело Христа истерзано... и тела наши должны быть подобны израненному телу
Господню".
Жизнь в монастыре была еще строже тюремной, и все же его обитатели
пребывали в состоянии какой-то самозабвенной радости, которой им не
доводилось испытывать в миру. Они отреклись от физической любви,
собственности, свободы выбора, но, отказавшись от всего этого, они вместе
с тем отреклись и от алчности, соперничества, ненависти, зависти, от
всевозможного гнета и искушений, присущих мирской жизни. В стенах
монастыря повсюду царили мир и атмосфера неописуемой радости единения с
Богом. И сердца тех, кто жил здесь, были наполнены безмятежным
спокойствием. Если монастырь и был похож на тюрьму, то тюрьма эта была в
раю Божьем, добровольно выбранная теми, кто пришел сюда, чтобы остаться и
познать счастливую вечность.

Сестра Лючия была разбужена звоном монастырского колокола. Вздрогнув,
она открыла глаза, некоторое время не понимая, где находится. Маленькая
келья, в которой она спала, была погружена в зловещий мрак. Звук колокола
извещал о том, что было три часа утра и что начиналась ночная служба, в то
время как мир еще спал.
"Проклятье! Эти порядки меня угробят", - подумала сестра Лючия.
Она лежала на своей крошечной неудобной койке, умирая от желания
закурить. Потом с трудом заставила себя встать. Тяжелое монашеское
облачение, в котором она ходила и спала, терлось о ее нежную кожу, как
наждачная бумага. Она вспомнила все свои шикарные платья, висевшие в ее
квартире в Риме и в замке в Гстааде.
Через стены кельи до сестры Лючии доносился легкий шорох шагов и
шуршание одежды собиравшихся в коридоре монахинь. Небрежно заправив
постель, она вышла в длинный зал, где уже стояла вереница сестер с
опущенными глазами. Они все медленно двинулись к часовне.
"Они похожи на стаю глупых пингвинов", - подумала сестра Лючия. Она
была не в состоянии понять, почему эти женщины сознательно поставили крест
на своей жизни, отказавшись от секса, красивой одежды и вкусной еды.
"Какой смысл жить без всего этого? Да еще эти проклятые порядки!"
Когда сестра Лючия только пришла в монастырь, преподобная мать
сказала ей:
- Ты должна ходить с опущенной головой, мелкими шагами, медленно,
держа руки под накидкой. Ты никогда не должна встречаться глазами ни с кем
из сестер и даже смотреть на них. Тебе не разрешается говорить. Твои уши
должны внимать только словам Господа.
- Да, преподобная мать.
В течение следующего месяца Лючия получала наставления.
- Сюда приходят не за тем, чтобы объединяться с другими, а за тем,
чтобы уединиться с Господом. Для союза с Господом необходимо душевное
одиночество. Оно охраняется правилами безмолвия.
- Да, преподобная мать.
- Первое, чему ты должны научиться, - это как исправить свою жизнь,
отделаться от старых привычек и мирских интересов, стереть все образы
прошлого. Ты должны будешь принести очищающее покаяние и совершить
усмирение плоти для того, чтобы изгнать из себя своеволие и себялюбие.
Одного раскаяния в наших прошлых проступках недостаточно. Когда нам
открывается безграничная красота и святость Господа, мы хотим искупить не
только наши собственные грехи, но и все грехи, когда-либо совершенные.
- Да, святейшая.
- Ты должна бороться с чувственностью, названной Иоанном Крестителем
"мраком чувств".
- Да, святейшая.
- Монахиня живет в безмолвии и одиночестве, словно уже попав в
Царство Небесное. В этом чистом абсолютном безмолвии, которого жаждет
каждая монахиня, она может внимать безграничной тишине и познать Господа.

В конце первого месяца жизни в монастыре Лючия приняла монашество. В
этот день ей остригли волосы. Эта процедура оставила у нее тягостные
воспоминания. Стригла сама преподобная мать-настоятельница. Она вызвала
Лючию к себе и жестом предложила сесть, затем зашла сзади, и, не успевшая
сообразить, что происходит, Лючия услышала щелканье ножниц и
почувствовала, как что-то дергает ее за волосы.
1 2 3 4 5 6 7


А-П

П-Я