Для любого из сородичей Колина подобная роща была средоточием наисокровеннейших желаний. То, что ему посчастливилось набрести на нее в диком холодном краю, объяснялось лишь исключительным везением. Рай, истинный рай! Медведь потянулся за новой порцией листьев. На сей раз он не торопился: отобрал те, которые казались свежее других, а прочие бестрепетно уронил вниз. Затем скрестил задние лапы, закинул передние за голову, прислонился к стволу, открыл глаза и, продолжая жевать, уставился в прозрачно-голубое небо. Запас сушеных эвкалиптовых листьев, который он брал с собой в дорогу, кончился много месяцев назад, а потому Колин вынужден был питаться любой более-менее подходящей растительностью, какую обнаруживал в лесу. Неудивительно, что желудок коалы неизменно пребывал в расстройстве, а еда из наслаждения превратилась чуть ли не в пытку. От бобов, орехов и сосновых иголок толку тоже было всего ничего. Но теперь он сидел на ветке настоящего эвкалипта, радовался жизни и предавался размышлениям.
Надо будет как-то собрать листву и доставить ее домой. Не пройдет и года, как он станет богачом. Колин сунул в пасть третью пригоршню листьев. Впервые за долгое время он получил возможность расслабиться.

Открывшееся взору зрелище – медовый луг, что простирался во все стороны до самого горизонта, – поразило Дормас до глубины души. Она остановилась как вкопанная. Луг явился безо всякого предупреждения, возник сразу за поворотом тропинки, которая вела через сосновый бор с густым, порой едва проходимым подлеском. Такая внезапность наводила на определенные подозрения, тем более что луг, при всем его великолепии, не производил впечатления чего-то естественного, сотворенного природой. Чудилось, что ему нет ни конца, ни края; он словно сливался с небосводом. Невероятнее всего было то, что в нем росла не только трава, но и клевер, причем во множестве разновидностей: розовый, зелено-голубой, белый и даже тот, у которого, если жевать медленно, появляется ореховый привкус. Воздух был напоен медвяным ароматом. Судя по высоте стеблей, этот луг относился к величайшим из чудес света: на нем, по всей видимости, никто и никогда не пасся. То есть он был поистине мечтой всех травоядных животных.
Дормас взяла с места в галоп и с ликующим ржанием врезалась грудью в высокую траву. Та раздалась, точно морская вода под килем корабля.
Вскоре Дормас утомилась скакать, наклонила голову и впилась зубами в сочные стебли. Первый миг священнодейства был исполнен невыразимого восторга. Она жадно хватала траву и думала о том, что отыскала волей случая площадку для игр, о которой грезила в бытность свою жеребенком, что теперь может, в кои-то веки, отдохнуть от тягот долгого пути.
Лошачиха повалилась наземь и принялась, взбрыкивая всеми четырьмя ногами, кататься по разнотравью. Она дышала полной грудью, впитывая пьянящие ароматы, а каждый стебелек травы приятно холодил небо, словно сохранил на себе капельки утренней росы. Время от времени на зуб Дормас попадался клевер, вкус которого как бы открывал дорогу к неведомому доселе блаженству. Такого луга просто не могло существовать в действительности, однако он был и, мало того, находился в полном распоряжении Дормас, которой он казался заслуженным вознаграждением за тяжкие труды и многолетние жертвы на благо общества.

Сорбл, отправившийся на разведку, не верил своим глазам. Деревья внизу внезапно расступились и выстроились неким подобием частокола вокруг озера, вода которого имела золотистый оттенок. Озеро располагалось сразу за проходом, по которому пробирались прикованные к земле спутники филина. Сорбл присмотрелся повнимательнее. У дальнего, северного берега вода была лазурно-голубой, что свидетельствовало об изрядной глубине. Однако вдоль южного побережья тянулось мелководье; совершенно не напрягая зрение, можно было разглядеть на дне гальку и чистый речной песок. Мелководье буквально кишело рыбой; такого количества Сорблу не доводилось видеть никогда в жизни. Доходило до того, что рыбины терлись друг о дружку боками, ибо им попросту не хватало места! Филин наметил себе цель: вон того лосося, потом форель, потом линя, а на закуску – красноперку. Ему не потребовалось ни малейшего усилия, чтобы завладеть добычей. Он сложил крылья и, растопырив когти, устремился вниз, а рыба даже не попыталась спастись бегством. Когда Сорбл врезался в воду, его, естественно, окатило с головы до лап. Несколько капель попало в клюв. Он сперва ничего не понял, однако затем, очень быстро, сообразил, что к чему, и подивился собственной тупости. Как можно было не узнать этот золотистый цвет?
Сорбл швырнул форель на берег, решив, что подзаправится позднее, и окунул клюв в воду. Ему хватило одного-единственного глотка, чтобы убедиться в правильности догадки. По берегам озера росли дикие злаки.
Каким-то чудом здесь веками шел процесс ферментации, в результате чего озеро стало тем, чем стало. Но как в нем могла выжить рыба? Впрочем, подумалось филину, какая разница? Главное в том, что крепость озерной воды – градусов восемьдесят, а на мелководье, пожалуй, и побольше. К тому же, как не замедлил удостовериться Сорбл, вода имела разный привкус, что, без сомнения, зависело от того, какие именно злаки растут на берегу в том или ином месте. Ему вдруг вспомнился благословенный дождь, что пролился по воле Клотагорба на исстрадавшийся Оспенспри. Что ж, похоже; только тут не надо гоняться за каждой каплей, не надо спешить и поминутно оглядываться на хозяина.
Сорбл припал к живительной влаге и пил до тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот лопнет. Тогда он уселся на берегу, подобрал форель и принялся утолять голод. Поджаривать рыбу ему было лень; вдобавок сырое мясо как нельзя лучше дополняло чудесный дар природы, во всех отношениях превосходный напиток.
Стоит ли тратить впустую годы, пресмыкаясь в учениках волшебника, когда перед ним открываются поистине блистательные возможности?
Решено: он разорвет договор с Клотагорбом, слетает в Линчбени или в Оспенспри и заключит сделку с кем-нибудь из виноделов, чтобы тот поставлял сюда бутылки. Нужно только заглянуть к землемеру, застолбить озеро и окрестности на правах первооткрывателя. Да, со временем у него появятся партнеры, а пойло из озера будет продаваться в каждом баре Колоколесья. Сорбл громко расхохотался, представив себе потуги многочисленных налоговых инспекторов отыскать таинственную «винодельню» и обложить налогом ее владельца. А когда он достаточно разбогатеет, продолжал размышлять филин, то наймет в слуги Клотагорба – пускай узнает, почем фунт лиха!

Определить, сколь долго Библиотека оставалась скрытой от глаз исследователей, не представлялось возможным, однако было неоспоримо, что сюда давным-давно не ступала ничья нога. Древние каменные стены заросли диким виноградом и плющом, из трещин в глыбах фундамента тянулись ввысь стволы деревьев, которые своими раскидистыми кронами заслоняли здание от солнечных лучей. Клотагорб, по всей вероятности, прошел бы мимо, но что-то словно подтолкнуло его повернуть голову влево, и он заметил среди буйства зелени некое серое пятно, оказавшееся кусочком кладки. Когда волшебник приблизился настолько, что смог различить очертания двери, он вынужден был сознаться себе, что не имеет ни малейшего понятия о назначении сего сооружения. Чтобы разрешить загадку, следовало проникнуть внутрь. По счастью, дверь была деревянной и насквозь прогнившей. Клотагорб без страха переступил порог, и у него перехватило дыхание. Он никак не ожидал увидеть что-либо подобное и не предполагал, что может очутиться в Библиотеке!
Огромное помещение занимали ряды стеллажей, на полках которых стояли книги, лежали свитки и различные диковинки, вроде круглых пластмассовых дисков в прозрачных футлярах, каменных табличек с надписями и веревок, что были завязаны вереницами узлов. Наиболее хрупкие материалы хранились под защитным покрытием.
Чародей даже не догадывался, кто возвел Библиотеку в столь укромном уголке мира, кто воздвиг ее здесь на радость случайному прохожему, однако ясно было, что неведомые зодчие строили на века. Клотагорб ошеломленно взирал на стеллажи, будучи не в силах постичь, как удалось кому-то собрать в одном месте умопомрачительное, грандиозное количество знаний. Посреди Библиотеки возвышались шкафы – отдельные из них достигали высоты трехэтажного дома, – за их стеклами виднелись тома, древние, как само время. Вдоль стен шли на разных уровнях три помоста, по которым можно было добраться до любого из стеллажей или шкафов. Эти помосты имели железные поручни, стоякам которых была придана форма загадочных иероглифов.
Сколько же тут книг? Сколько секретов, хранимых с незапамятных времен? Невозможно предположить, нелепо угадывать. Потребуются годы и годы, чтобы только пересчитать книги и занести их в каталог. Ведь неизвестно даже, откуда начинать! Однако в Библиотеке обязательно должен быть указатель, может статься, вкупе со словарем наречий и алфавитов. Ну разумеется, мысленно воскликнул волшебник и, весь дрожа от возбуждения, направился к ближайшему из стеклянных шкафов. Ему положительно необходимо найти указатель! Наверняка в Библиотеке содержатся ответы на все вопросы, над которыми он размышляет вот уже триста лет. На многочисленных полках несть числа загадкам Вселенной, что жаждут быть открытыми. Но работы здесь на целую жизнь. Если повезет, подумалось Клотагорбу, он сумеет изучить лишь малую часть сведений, что копилась на протяжении тысячелетий. Перспектива несколько отпугивала, однако предвещала одновременно великие открытия и сулила полное восхитительных прозрений будущее. Работы было непочатый край, но Клотагорб забыл о недавнем страхе: его обуяла всепоглощающая любознательность истинного ученого.

Сегодня они точно покажут все, на что способны, размышлял Джон-Том, выходя на сцену. Едва он показался из-за кулис, его оглушил восторженный рев толпы, что находилась в темноте за очерченным прожекторами кругом света. Подобно океанскому прибою, рев то вздымался, то опадал, в нем то и дело проскальзывали близкие к истерическим нотки. Мало-помалу он сменился не менее оглушительным речитативом. «Джей-Ти-Эм! Джей-Ти-Эм!» – скандировали тысячи поклонников, отчаянно хлопая в ладоши. Вслед за инициалами Джон-Тома толпа начала выкрикивать первые буквы имен и фамилий остальных музыкантов. Юноша не торопился. Пускай немного успокоятся, поостынут, иначе они попросту ничего не услышат. Из-за правой кулисы высунулся менеджер: он довольно ухмыльнулся и показал сложенные колечком большой и указательный пальцы. Джон-Том снисходительно улыбнулся в ответ. То был последний концерт, который завершал полуторагодовое мировое турне; он проходил в лос-анджелесском «Форуме» и длился восемь вечеров подряд. Сегодня был как раз восьмой вечер. Ударник Бобби озабоченно посматривал на Джон-Тома. Юноша отрывисто кивнул: мол, все в порядке.
Ударник молча покачал головой. Друзья, критики, поклонники – все они удивлялись тому, откуда у Джей-Ти берутся силы, как он может исполнять из вечера в вечер одни и те же песни и не выказывать ни скуки, ни усталости. Джонатан Томас Меривезер стал живой легендой рок-музыки. Он вовсе не делал секрета из источника своей неиссякающей бодрости. Его жизнерадостность объяснялась тем, что теперь он пел не ради денег, ибо заработал их уже вполне достаточно, не ради славы, ибо ныне мало кто мог состязаться с ним в популярности. Нет, Джон-Том продолжал петь из благодарности к своим поклонникам, которые поддержали его и помогли стать тем, кем он стал. И сегодняшний вечер был особенным не только потому, что завершал турне, но и из-за собравшихся в зале фэнов. Две недели назад группа получила премию «Грэмми». Что касается Джон-Тома, он удостоился стольких наград, что превзошел всех прочих музыкантов, каких только знала история. Этим он опять-таки был обязан своим поклонникам. Между прочим, в музыкальных кругах ходили слухи – разумеется, ничего конкретного, – что Нобелевский комитет в Стокгольме подумывает наградить Джей-Ти специальной премией за ярко выраженную социальную направленность его лирики в сочетании с несомненными поэтическими свойствами. Если слухи подтвердятся, это будет неслыханным нарушением всех неписаных традиций и канонов. Что же до Пулитцеровской премии, та, можно считать, в кармане. А политики, которые составляли сенатское меньшинство, предложили ему – вернее, умоляли, чтобы он согласился, – отказаться на время от выступлений и баллотироваться на освободившийся пост сенатора от штата Калифорния.
Да, подобные почести могли испортить кого угодно, но не Джонатана Томаса Меривезера. Он воспринимал успех и восторги публики как нечто вполне заслуженное, однако не более того, и оставался все тем же простым компанейским парнем, как неоднократно объяснял осаждавшим его репортерам.
Что ж, подумалось Джон-Тому, пожалуй, он достаточно поискушал толпу. Юноша поправил ремень гитары, кивнул товарищам и подождал, пока Бобби, заведет зрителей своей раскатистой дробью. Сцену вновь захлестнул вал рукоплесканий и одобрительных возгласов. Да, сказал себе Джон-Том, все идет настолько хорошо, насколько это возможно для простого смертного. Он достиг в турне всего, чего когда-либо рассчитывал добиться. Никто об этом еще и не подозревает, однако сегодня – его последнее выступление перед публикой. Он намерен принять предложение и попытать счастье в большой политике. Все хорошо, и тем не менее что-то было не так. Струны гитары как будто делались все тоньше с каждым прикосновением пальцев, залипали, и чудилось, будто их больше, чем должно быть. Пальцы тоже отказывались слушаться. Но толпа не обращала на происходящее никакого внимания. Фэны горланили громче прежнего, однако Джон-Том нервничал, и чем дальше, тем сильнее. Он повернулся к залу спиной, предоставив Бобби и Хулио разыгрывать вступление, а сам отчаянно пытался тем временем совладать с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35