- А ну-ка прекрати это, Красвелл, - грубо произнес я. - Перестань
пялить на меня глаза, не то вышибу из тебя дух вон... И ты это
прочувствуешь независимо от того, в коматозном ты состоянии или нет.
- Ну что за нелепые слова ты произносишь, Нельпар, - сказал
обреченным голосом Красвелл, - когда мы оба всего лишь на волосок от
гибели.
Голос Стива: "...магия сопереживания... воображения. Если он
вообразит, что одно из его фантастических творений убивает главного героя
- то есть его самого - то он уже никогда не проснется".
Вот в чем вся загвоздка. В ситуации, в которой герой непременно
должен погибнуть. И он еще хочет увидеть своими собственными глазами мою
смерть тоже. Но ведь он же не может убить меня? Или все таки может? Откуда
Блэйкистону знать, какие силы могут быть выпущены на свободу, стоит только
воображению Красвелла включить в свой сюжет концепцию неминуемой смерти,
которая и может произойти с нами обоими в процессе этого
сверхъестественного, неземного единения разумов?
Разве психиатры не предупреждали о том, что навязчивое стремление к
смерти, страстное желание умереть, пусть даже будучи глубоко погребенным в
подсознании многих людей, тем не менее является могущественным
побуждением, определяющим их поведение? А ведь в данном конкретном случае
это сокровенное послание вовсе не было погребено слишком глубоко. Оно во
весь голос заявляло о себе, откровенно бросалось в глаза, оно ликовало в
открытую во взгляде Маршэма Красвелла.
Он хоть и предпринял попытку спастись бегством в мир грез, но далеко
уйти ему не удалось. Полным избавлением для него была только смерть...
Вероятно, Красвелл почувствовал неразбериху в моих мыслях, отметил
сбивчивость их - теперь мой разум был широко перед ним распахнут, он не
смог устоять перед энергичным внушением со стороны его пылкого,
взбунтовавшегося воображения, охваченного настойчивой решимостью умереть
во что бы то ни стало. Красвелл взмахнул рукой чисто шекспировским
высокопарным жестом, как бы объявляя о начале последнего действия
трагедии, и напустил на нас придуманное им же самим чудовище.
В деталях и яркости исполнения оно далеко превосходило все то, что
ему удавалось вообразить раньше. Это была его лебединая песня в роли
творца фантастических созданий, и он исполнил ее с подлинным блеском.
Моему взору на короткое время предстал огромный амфитеатр с круто
поднимавшимися ложами для зрителей. Мы в самом его центре. Самих зрителей
не было. Массовые сцены не для Красвелла. Он предпочитал ту удивительную,
вневременную пустоту, что проистекала из использования минимального числа
персонажей.
Только двое нас под палящими лучами огромных красных солнц,
раскачивавшихся, как лампады, на полинялом небе. Сколько их было, я даже
не мог сосчитать.
Все внимание мое теперь было приковано к Зверю.
Муравей на дне тазика, к которому принюхивается пес, вполне мог бы
испытывать точно такие же ощущения. Если бы Зверь был хоть в чем-нибудь
подобен собаке. Если бы он вообще был подобен кому-нибудь или чему-нибудь.
Он представлял собой бесформенную массу, в несколько раз превышавшую
размерами слона, состоявшую фактически только из непристойно разинутой
гигантской пасти, в глубине которой, окруженная полупрозрачной
пурпурно-красной плотью, зияла овальная то ли глотка, то ли клоака,
испещренная изнутри многими рядами заостренных, расположенных по всей
длине ее окружности клыков, снаружи пасть была усеяна многочисленными
глазами.
Как нечто статичное, это уже могло бы послужить отвратительным
кошмаром, воплощением смерти в ее самой мерзкой ипостаси; но еще страшнее
было то, что оно быстро прогрессировало в своей чудовищности.
Лишенная каких бы то ни было конечностей, эта мерзость сериями
судорожных движений, сильно напоминавших спазмы при рвоте, проталкивала
свою громадную тушу вперед - и смазывала свой путь серовато-зеленой вязкой
жидкостью, которая выплескивалась из ее пасти при каждой конвульсии.
Она надвигалась прямо на нас с невероятной для такой гигантской массы
скоростью, надвигалась неотвратимо, неумолимо. Вот нас отделяет от нее
тридцать метров... двадцать...
Непреодолимый страх сковал все мои члены. Это было подлинным
кошмаром. Я делал отчаянные попытки привести в порядок свои мысли...
огнемет... каким образом... я не мог ничего припомнить... мысли мои
ускользали от меня, они не повиновались мне перед лицом надвигавшегося на
нас гигантского супер-чудовища из скользкой протоплазмы... сначала слизь,
затем пасть... готовая захлопнуться... мысли мои смешались в полнейшем
беспорядке...
И тогда я услышал еще один ГОЛОС, ГЛУБИННЫЙ, ПОДЧЕРКНУТО
МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ, ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОГО НЕЗАБЫВАЕМОГО ЧАСА МОЕГО
ДЕТСТВА:
"И не существует ничего на всем белом свете, да и за пределами его,
чего не могла бы остановить выпущенная из "Билли" пуля... Поверь мне,
сынок, нет ничего такого, что может тебе повстречаться, даже во сне, что
не сумеет образумить добрый старый "билли". И с сегодняшнего дня он будет
всегда при тебе во всех кошмарах, что могут тебе привидеться, так что
больше тебе нечего бояться чего бы то ни было". Затем я ощутил в своей
руке холодную твердую рукоятку. Сильная отдача, свист неотразимого кусочка
горячего, тяжелого металла - все это всплыло из глубин моего подсознания.
- Папа! - задыхаясь от волнения, вскричал я; - Спасибо тебе, папа!
Зверь угрожающе навис надо мною. Но в моей руке теперь был "билли",
дуло его было направлено точно в развернувшуюся глотку. Я выстрелил.
Зверь дернулся назад, скользя по оставленной им же сами слизи, начал
уменьшаться в размерах, как бы уходя в самого себя. А я все стрелял и
стрелял.
Тут до меня снова дошло, что Красвелл все еще рядом со мной. Он
изумленно глядел на подыхающего Зверя, все еще огромного, но быстро
уменьшавшегося, затем бросил взгляд на темную, шершавую поверхность
старого кольта в моей ладони, струйки голубого дымка из дергавшегося вверх
при каждом выстреле дула.
А затем он начал хохотать.
Хохотать громко, безудержно, хотя и с некоторыми нотками истерики.
И пока он так хохотал, он сам как-то все больше стал как бы
растворяться, исчезать из виду. Красные солнца поспешили убраться подальше
за горизонт, став не больше булавочной головки; небо же стало белым,
чистым и пустым, как потолок.
Фактически - что за прекрасное это слово "Фактически - фактически, в
столь милой моему сердцу действительности, это и был в самом деле потолок.
Стив Блэйкистон вперив в меня свой настороженный взгляд, снял с моей
головы хромированную полусферу, подбитую резиновыми подушечками.
- Спасибо, Пит, - сказал он. - Ровно тридцать минут. Ты подействовал
на него быстрее, чем инсулиновая шокотерапия.
Я присел на кровати, стал собираться с мыслями. Он ущипнул меня за
руку.
- До сих пор не верится? Да, ты в самом деле проснулся. Мне очень
хочется, чтобы ты рассказал обо всем, что делал... но не сейчас. Я позвоню
тебе в редакцию.
Я увидел, как ассистент снимает колпак с головы Красвелла.
Красвелл стал часто моргать, затем повернул голову, увидел меня. Лицо
его последовательно, одно за другим, приняло добрую полудюжину различных
выражений - и среди них не было ни единого приятного.
Затем он рывком поднялся с кровати, оттолкнул в сторону ассистента.
Подонок! Хулиган! - кричал он. - Я убью тебя!
В ответ я только встал рядом со Стивом, кто-то из ассистентов схватил
Красвелла за руки.
- Пустите меня к нему - я разорву его на куски!
- Я предупреждал тебя, - тяжело дыша, произнес Стив. - Рви когти
отсюда, да побыстрее!
Я не стал дожидаться, что будет дальше. Маршэм Красвелл в кальсонах и
нижней рубашке, возможно, и не был столь же впечатляющим физически, как
бронзовотелый гладиатор его видений, но мускулатура у него была достаточно
прилично развитой.
Все это происходило вчера вечером. А сегодня утром ко мне позвонил
Стив.
- Красвелл вылечился, - торжественно объявил он. - Теперь он вполне
нормальный, как я или ты. Говорит: понял, что переутомился и теперь будет
относиться ко всему гораздо спокойнее, даст себе отдых от фантастики и
станет писать в каких-нибудь других жанрах. Он ничего не помнит о том, что
происходило у него в уме, когда он был в коматозном состоянии, однако он
все никак не может отделаться от весьма странного желания: хорошенько
насолить некоему молодому человеку, который лежал на соседней койке, когда
он проснулся. Он сам не знает, чем вызвано такое желание, а я не стал
распространяться на сей счет. Но все-таки лучше объяснить ему что к чему.
- Наши чувства взаимны, - сказал я. - Мне лично очень не по душе его
увлечение различными чудовищами. Что он собирается писать теперь -
любовные романы?
- Нет. Теперь у него возникло новое помешательство - на вестернах.
Сегодня утром он начал разглагольствовать о социальном и историческом
значении револьвера системы кольт. Он уже придумал название первого своего
рассказа в этом новом для него жанре - "Правило шести патронов". Скажи
честно, это хоть каким-нибудь образом связано с тем, что ты пытался ему
внушить во время слияния ваших разумов?
Мне ничего не оставалось другого, как рассказать обо всем без утайки.

Значит, теперь Маршэм Красвелл столь же здоров психически, что и я? Я
бы не стал заключать пари на сей счет. Лично за себя я бы не поручился.
Три часа тому назад, когда я направлялся на последний поединок
тяжеловесов в "Мэдисон Сквер Гардене", меня поймал за пуговицу один
полицейский - мой хороший знакомый, в этот вечер свободный от дежурства.
Это был Майкл О'Фаолин, самый дюжий, самый крутой, самый славный
фараон из всех, с которыми я знаком.
- Пит, малыш, - сказал он, - этой ночью мне приснился необыкновенно
странный сон. Я помогал тебе выпутаться из какой-то очень скверной
передряги, и когда все обошлось благополучно, ты сказал, что в
благодарность ты, может быть, достанешь мне парочку контрамарок на
сегодняшний вечер. Вот мне теперь и хочется узнать, что же это такое -
нечто вроде телепатии?
Я схватился за косяк входной двери в бар, чтобы почувствовать себя
поустойчивее. Майк еще что-то быстро и весьма невнятно тараторил, когда я
нашарил в кармане свои собственные билеты и произнес:
- Что-то неважнецки себя чувствую, Майк. Валяй-ка на матч ты, а я
подберу нужный мне материал из других газет. Только не сильно беспокойся
обо всем этом. Просто сделай сою ставку на ирландца.
Сказав так, я вернулся в бар и крепко-крепко задумался над солидной
порцией виски, что является после хрустального шара наилучшим средством,
когда нужно посильнее сфокусироваться, то есть сосредоточиться.
- Телепатия, так? - спросил я у стакана.
Нет, булькнуло виски. Совпадение. Выбрось все это из головы.
И все-таки что-то говорило в пользу телепатии. Бессознательной
телепатии, когда два разума, находящиеся каждый во сне, оказались
определенным образом взаимосвязанными. Но ведь сам-то я не грезил. Мое
сознание всего лишь почти что силком тащила какая-то внешняя сила сквозь
частокол видений, роившихся в уме другого человека. Разумы в состоянии сна
особенно восприимчивы к внешним влияниям. Именно этим можно объяснить
предчувствия и все прочее в таком же духе. Но, с другой стороны, я по сути
и не спал. Вот и разберись в этой абракадабре. Шесть плюс четыре
составляют минус десять, отнять три - и ты в ауте. Ты просто не в
состоянии соображать, сказало мне виски.
Тогда я решил подыскать более эффективный хрустальный шар для
усиления концентрации собственной мысли. Таким шаром мне казалось виски в
фирменном хрустальном бокале клуба "Тиволи".
Поэтому я проголосовал и взял шикарное канареечного цвета такси.
Затылок водителя показался мне каким-то знакомым, но я предпочел не думать
об этом, отложив до той минуты, когда настанет пора расплачиваться.
- Один доллар пятьдесят центов, - рявкнул водитель, затем наклонился
ко мне. - Скажите, мы с вами уже где-то встречались раньше?
- Вполне возможно, - очень неохотно процедил сквозь зубы я. -
Кажется, именно вы подбросили меня к Пентагону вчера.
- Похоже на то, - произнес он: квадратная небритая челюсть, низкий
лоб, грязно-рыжие волосы, выбивающиеся из-под фуражки. - Только... что-то
есть еще в вашем портрете, что-то запоминающееся. Я вчера вечерком соснул
ненадолго между ходками, и мне приснился один совсем уж нелепый сон.
Насколько мне помнится, именно вы мне и приснились. И почему-то мне запало
в голову, что вы уже должны мне полтора доллара.
Какое-то мгновенье мне прямо-таки не терпелось послать его ко всем
чертям подальше. Но нью-йоркская мостовая была выложена не зеленым песком
планеты бредовых видений Красвелла. У нее был слишком уж земной,
устойчивый, прочный вид, от нее вряд ли можно было ожидать, что она вдруг
возьмет да и разверзнется, открывая путь прямехонько в ад.
- Вот пятерка, - только и сказа я и, пошатываясь, побрел ко входу в
"Тиволи".
В бокал виски я вглядывался до тех пор, пока мой рассудок не
прояснился до такой степени, что я оказался в состоянии позвонить Стиву
Блэйкистону и переговорить с ним.
- Весь вопрос во взаимопричастности, - так сформулировал в конце
концов я возникшую передо мною проблему. - Я сейчас вот совсем с ума
сбрендил, пытаясь уразуметь, что все-таки может произойти, если мне
удалось вчера воссоздать в своем воображении несколько десятков своих в
общем-то довольно случайных знакомых.
1 2 3 4 5 6