— Давай, брат, Демидов, зайдем в церквушку. К богу потянуло…Следом за поручиком Николенька вошел в притвор. Там, в полутьме, мерцали одинокие восковые свечечки. Было тихо, благостно. После шумной ночи Демидов сразу окунулся в другой мир. Тут, в притворе, он увидел потемневшую картину страшного суда: рогатых дьяволов и грешников, влекомых в огонь… А рядом с устрашающей иконой, склонив головку, в полумраке стояла хорошенькая монашка с кружкой на построение храма. Золотистые блики от восковых свечей падали на ее лицо. Николенька взглянул в большие синие глаза сборщицы, и по сердцу прошла жаркая волна.— Как тебя звать? Откуда ты? — тихо спросил он.Монашка подняла холодные глаза, они блеснули, как синеватые льдинки.— Инокиня Елена, — с достоинством отозвалась она и протянула кружку: — Пожертвуйте, сколько в силах!Чудеснее всякой музыки показался ее голос Николеньке. Он поспешно полез в карман.— Эх, и хороша голубка! С огоньком, шельма! — бесцеремонно взял ее за приятный подбородок Свистунов.Монашка изо всей силы ударила поручика по руке:— Не смей, барин!— О-о! — удивленно взглянул на нее гвардеец. — Гляди, Демидов, и зубки есть! Хороша порода!Николенька не слушал друга. Строгость сборщицы ему была приятна. Он открыл кошелек и все золотые, которые берег до случая, со звоном опустил в кружку. Глаза монашки расширились от изумления, и руки чуть-чуть задрожали от волнения.— Вот, Аленушка, все тебе отдал! И сердце готов! — ласково сказал он.— Спасибо, барин. Только я не Аленушка, а инокиня Елена! — сдержанно сказала она. — А сердце свое добрым делам отдайте!— Дай я тебя поцелую! — осмелел вдруг Николенька и потянулся к ней.Монашка заслонила лицо кружкой и пригрозила:— Гляди, матушке Наталии пожалуюсь, несдобровать тебе!— А что нам твоя матушка, если мы самого черта не боимся! — рассмеялся Свистунов и попытался поймать ее за руку. — Милая Аленушка, будь сговорчивей!Со страхом глядя на красивых гвардейцев, монашка отступила в церковь. Они тоже вошли под своды храма. Две старушки стояли у колонн и шевелили бескровными губами. Дребезжащий голос попика наполнял пустынную храмину. Монашка легкой походкой прошла вперед и опустилась перед образом. Она ни разу не оглянулась, впилась взором в икону. Стараясь не бряцать шпорами, гвардейцы, томясь, долго стояли в углу.— Хороша шельма! — с молитвенным выражением на лице шепнул Свистунов. — О господи!.. — Он часто закрестился, возвел очи горе и завздыхал: — Пресвятая богородица, сколько соблазнов рассеяно на человеческом пути в юности… Ей-ей, она получше моей Грушеньки…— Перестань! — сердито обрезал Николенька. — Аленушка про меня писана Заклинаю тебя, не мешай!— Боже, спаси меня и помилуй! — нарочито громко, покаянно взмолился Свистунов…Что творилось в эту минуту в душе молодой сборщицы, — больше всего волновало Николеньку. Впервые в его жизни сердце защемило сладкой любовной тоской. Синие глаза Аленушки покорили его своей безмятежностью. Разбивая очарование, поручик возмущенно прошептал другу:— Ну и дурак же ты, Демидов! Все золото сразу высыпал! Это же поповские глаза, разве их насытишь!Николенька не хотел слушать. Он недовольно повел плечами.«Оглянись, оглянись, голубка!» — мысленно призывал Николенька, не сводя глаз с девушки.Словно угадывая его призыв, кланяясь образу, монашка украдкой взглянула на Демидова. И Николеньке почудилась ответная ласка в этом взоре. Неожиданно осмелев, он подошел к ней, опустил в кружку последний рублевик и прошептал:— Люблю! Ой, как люблю…Как горячее дыхание, пронеслось это и коснулось ее слуха. Она ниже склонила головку, а он, чуть слышно позвякивая шпорами, удалился на свое место и потянул Свистунова за рукав:— Уйдем, тут больше нечего делать!Они вышли на паперть. Со взморья тянуло густым туманом. Большой каменный город, пробуждаясь, наполнялся шумом. Вездесущий Филатка немедленно подвернулся Николеньке под руку и зашептал ему укоризненно:— Нехорошо, батюшка, совращать духовное лицо!— А разве ты видел ее? — удивился Демидов.— Все видел, батюшка. Слов нет, хороша! Ой, и до чего хороша! Да и вы, батюшка, красавец. Ой-ой, на архангела Гавриила сейчас похожи… Только грех, большой грех — с духовным лицом!..Глубокая заноза засела в сердце Николеньки: он засыпал и просыпался с мыслью об Аленушке.Два дня спустя он вместе со Свистуновым ранним утром отправился к Покрову. Все так же под сводами горели редкие лампадки, те же безмолвные старушки шевелили морщинистыми губами. Увы, монашки ни в храме, ни в притворе не было!— Езжай к Симеону! — приказал Демидов кучеру.Но и в церкви Симеона он не встретил знакомых синих глаз. Гвардейцы объездили все церкви и церквушки и нигде не встретили сборщицы. Николенька упал духом, заскучал.— Ах, Свистунов, один раз улыбнулось счастье, и то угасло! — с глубокой скорбью пожаловался он поручику.— Ты что ж, и впрямь полюбил девку? — строго спросил Свистунов.— Полюбил, сильно полюбил! — признался Николенька.— Эх, любовь, любовь! — вздохнул Свистунов. — Из-за нее ни зги не видать. И себя потерял и от людей отошел!— Что же теперь делать? — спросил юнец, и в голосе его прозвучала искренняя сердечная боль. — Как найти ее? Санкт-Петербург велик, ищи песчинку в море!— А ты у своего Филатки спроси! Он из духовных и нравы этих бестий досконально знает! Эй, Филатка! — позвал Свистунов.Дьячок насторожился.— Послушай, церковная крыса, где нам отыскать Аленушку?Филатка почесал в затылке.— Монашку? — догадался он. — Известно где: на то и курица, чтобы в курятнике жить, а монашествующая девка — в монастыре. А какой монастырь в Санкт-Петербурге для инокинь? Известно какой! Новодевичий…— Видишь! — похвалил Свистунов. — Рыбак рыбака чует издалека. Эй, погоняй в монастырь!— Пощадите, батюшка! — взмолился Филатка — Сами в грех по уши завязли и меня с собой в адскую пучину тянете!— Гони коней! — прикрикнул поручик, и коляска понеслась к Московской заставе.Филатка оказался прав, и час этот был удачным для Демидова. Оставив карету у монастырских ворот, гвардейцы прошли за ограду. По дорожке к церкви шла бледная и скучная Аленушка. Завидев Николеньку, она вспыхнула, глаза ее озарились радостью, но тут же, спохватившись, монашка смущенно потупила взор.— Аленушка! — вскричал Николенька. — Мы весь Санкт-Петербург обрыскали, отыскивая тебя!Она молча шла вперед, не поднимая головы. Гвардеец не отставал, страстно нашептывая:— Жить не могу без тебя!Она приостановилась, подняла на Демидова синие глаза. В них заблестели слезинки.— Зачем смутили мою душу! — с тоской сказала она.— Я хочу видеть и слышать тебя! — воскликнул Николенька.Монашка степенно пошла к церкви, оставив гвардейцев на дорожке.— Боже мой, что делать? — горестно вырвалось у Николеньки.— Ну, брат, пустяки! Дело в порядке. Нельзя больше колебаться: атака, приступ, победа!— Как?— Очень просто, Демидов. Взгляни на себя: господь бог наградил тебя смазливой рожей. А это все!— Лицо у меня девичье! — со вздохом признался сержант.— Вот это и хорошо! Ты по виду совершеннейшая девица! — вразумительно сказал Свистунов и посоветовал: — Одеть тебя в платье, и всякий за девицу примет, ничтоже сумняшеся. Понял?— Ничего не понимаю! — недоумевающе посмотрел на друга Николенька.— С завтрашнего дня ты моя сестра Катюша я желаешь вкусить иноческую жизнь. Я тебя представлю сюда на испытание, ну ты и поживешь! — Глаза поручика сверкнули озорством.Николенька засиял.— Свистунов, братец мой, дай расцелую. А она не закричит?— Да что ты, милый! По глазам видно: согласна с тобой хоть в омут головой!..
Свершилось небывалое: дядька Филатка по настоянию Николеньки пригубил чарку. Ничего — легко прошла! За ней — вторую. Еще веселее прокатилась.— Я о том и говорил: первая — колом, вторая — соколом, а потом — мелкими пташками! — смеялся Свистунов и подбадривал дядьку: — Пей, пей, дьякон! Пити — веселие Руси. Так, что ли, в законе божьем сказано?— Так, батюшка, так! — охотно согласился Филатка и осушил третью чару. Скоро дьячок захмелел и мертвецки пьяным свалился у кабацкой стойки. Вечерело, когда он очухался под забором. Ни барина, ни кареты. Хвать, и шейный платок с червонцами исчез.— Караул! — завопил дьячок. — Дотла обчистили и барина похитили!Набежали будочник, квартальный и стащили очумевшего с похмелья Филатку в участок.— Батюшки, не губите, барина потерял! — завопил он.Дьячок упал на колени и повинился: сколько лет не брал в рот хмельного — зарок перед богом и господином дал, а тут разрешил! Размазывая слезы, с горьким сокрушением рассказал он квартальному про свою беду.Уставившись в мочальную бороденку дьячка, квартальный вдруг загрохотал хриплым басом:— Ха-ха-ха! Гвардейцы — известное дело! Пошалили малость! — Он хохотал до колик и хватался за бока.» А когда отошел от смеха, вдруг сдвинул брови и поднялся со скамьи. — А это видел? — сунул он под нос Филатки волосатый кулак. — Сгинь, шишига! По-пустому караул кричал! — Он сгреб его за шиворот и выбросил за порог.Дьячок долго кружил по площадям и улицам, боясь предстать перед управителем. Когда же появился перед ним, то поразился: Данилов не топал, не кричал, а повалился на стул и, пуча серые жабьи глаза, все спрашивал:— Что теперь будет? Куда запропастился Николай Никитич? Матушка ты моя, запорет нас Никита Акинфиевич, сгноит в погребище! Ох, милые мои!Толстый, плешивый, всегда такой внушительный, он вдруг стал жалким и растерянным.— Что же ты глядел, дурья твоя голова! — укорял он дьячка.Филатка потер ладонью длинную тощую шею.— Где тут было глядеть, когда и свое добро упустил! — скорбно пожаловался он…Весь день оба обсуждали: куда мог скрыться Демидов? Под страхом батогов допросили кучера, и тот поведал:— Верно, отвозил барина к Свистунову. Стоял час. Барин загостился, вместо него вышел поручик с ихней сестрицей и сказал: «Отвези в монастырь». Известное дело, отвез…— А куда же девался Николай Никитич? — наседал на кучера Данилов.— Господин Свистунов сказал, что барин пешим пошел.Николенька как в воду канул. С большой осторожностью управитель объявил квартальному о беде. Тот и ухом не повел.— Закутил барское чадушко! — с насмешкой отозвался он. — В столице всякое видано!На третий день пришла горшая беда, — в демидовскую контору примчался курьер и объявил Данилову: его благородие гвардии сержанта Демидова князь Потемкин требует!А где отыскать его благородие гвардии сержанта, если третьи сутки ни его, ни Свистунова?«Большая гроза будет», — с ужасом подумал Данилов, тщательно обрядился в бархатный кафтан, надел парик и поплелся с повинной к светлейшему. Долго он сидел в обширной приемной, пока его допустили к князю.Войдя в гостиную, он брякнулся Потемкину в ноги.В расшитом золотом халате, в туфлях на босу ногу, князь удивленно разглядывал демидовского слугу:— Ты почему здесь? Мне Демидов нужен! Где он?— Ваше сиятельство, батюшка, пропал демидовский сынок, ой, пропал! Не сносить мне головы!— Вставай, дурак! — Потемкин ткнул ногой в бок управителя. — Как так пропал? Где это слыхано, чтобы в Санкт-Петербурге пропал гвардеец? Найти, живо отыскать!— Ума не приложу, где искать! — взмолился Данилов.Потемкин запахнул халат, прошелся по комнате. В руках его был длинный черешневый чубук, он затянулся и пустил клубы дыма. Управитель не поднимался с колен. Его беспомощный, растерянный вид разжалобил князя.— Скажи, борода, за кем Демидов волочился? — улыбаясь, спросил он.— Дядька сказывал, к монашке приставал…— О! — удивленно поднял брови Потемкин. — В монастырский курятник забрался сержант. Эх ты, чумазый, вот где надо искать господина сержанта. Живо! Квартальному наказать!В Новодевичьем монастыре в ту пору поднялся переполох, ударили в набат. Подоспевший к обители Данилов и квартальный диву дались: ни дыма, ни огня. Стало быть, не пожар. Бросились в покои к игуменье Наталии.— Что стряслось в обители, матушка? — смиренно стали допытываться они. — Ни огня, ни дыма, а набат?— Ах, голубчики, отцы вы наши! Несчастье совершилось. От века тут подобного не слыхано. В инокиню Катерину бес вселился!— Не может этого быть, матушка! — поразился квартальный. — В моем околотке да такое… Нет, тут что-то не то, матушка. Бес?..— Истинно бес! — гневно выкрикнула игуменья. — Судите сами, отцы мои: девица Катерина — сестра поручика Свистунова — мужчиной оказалась!— Неужели? Господи, да что градоначальник скажет! — возопил, в свою очередь, квартальный.— Верно, бес… Он все! Он, враг рода человеческого! Такая девица богомольная, почтительная была и вдруг… Ах, господи, мы ее с инокиней Еленой в одной келье держали!..— Да где же этот бес? — просияв, спросил Данилов.— А там, на колокольне, заперли его. А он, проклятый, в набат! На всю столицу теперь на обитель поношение.— Благослови, матушка! — Квартальный и управитель бросились к звоннице.Самая храбрая из инокинь отперла им железную дверь, а другие монашки шарахнулись в сторону. Лица побледнели у них, глаза испуганные. Вот-вот из двери выбежит бес.Одна Аленушка тихо стояла в отдалении и молчала.Квартальный вызвал будочника, и тот, погромыхивая алебардой, полез вверх. За ним, опасливо озираясь, стали подниматься Данилов и квартальный. В звоннице было темно, только гул набата, ударяясь о каменные стены, стал гуще; казалось, сверху бросали камни.— А что, если и в самом деле бес завелся в околотке? — беспокойно закрестился квартальный.Набат вдруг стих, и сверху раздался крик.— Эй, кто там? — закричал квартальный.— Здесь бес, ваше благородие. Тут он, — отозвался будочник. — Держу!— Давай вниз!— Да он и сам идет!По лестнице раздались шаги, и в полумрак притвора спустились двое. Данилов взглянул в лицо монашенки и заорал от радости:— Николай Никитич, да вы ли это?Демидов поморщился и нехотя отозвался:— Не видишь, что ли, грехи замаливал!Управитель и квартальный бережно усадили Николеньку в карету и покатили. Рядом с ним поместили Филатку.— Ты его упустил, ты его и стереги! — пригрозил управитель.Николенька и не думал бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17