Руки взметнулись вверх в последнем бессильном жесте,
а затем упали, ноги дергались в конвульсиях... Затем кресло вместе с его
владельцем рухнуло на пол.
Кэрмоди стрелял до тех пор, пока обойма не опустела. Он подсветил
фонариком и перезарядил оружие.
Сердце его бешено стучало, руки подрагивали.
Это был пик его карьеры, его шедевр. Ему приятно было думать о себе
как о художнике, великом художнике преступления. Может быть, величайшем.
Теперь уже никто не будет сомневаться в его славе, никто не смеет обойти
его. Кому еще так повезет? Убить бога!
Но через мгновение ему стало грустно. Что делать теперь, когда он
достиг вершины? Он стал размышлять. В громадной Вселенной явно есть
что-либо потрудней, и оно ждет его. Нужно выбраться из этой каши и искать
новое дело, более сложное, опасное и... почетное.
До полного успеха пока было далеко, надо было еще выбраться отсюда.
Истинный шедевр только тогда шедевр, когда он проработан и завершен до
мелочей. Нельзя допускать, чтобы его схватили.
Кэрмоди достал плоский контейнер, вскрыл его и полил тело Иесса
бесцветной жидкостью. Отошел подальше и поджег одежду бога. Тело
вспыхнуло, дым и запах горелого мяса растекся по залу.
Кэрмоди рассмеялся. Туземцы теперь никогда не смогут сделать свечу из
своего божества. Теперь он будет окисляться до тех пор, пока не обратится
в пепел, современная химия - вещь надежная.
Но осталась еще полусъеденная свеча, которую Иесс выронил, когда
первые пули настигли его.
Джон поднял ее. Сначала у него появилось желание бросить свечу в
огонь, но подумав, Кэрмоди ухмыльнулся и откусил кончик. Свеча имела
горьковатый привкус, но была вполне съедобной. Он улыбнулся при мысли о
том, что съедение этой свечи - тоже уникальное событие. Убийство богов в
этих стенах - дело обычное, но вот свечу, кроме сыновей Бунт, еще никто не
ел. Божественное, однако, занятие.
Но даже поедая столь необычную пищу, Джон не забывал о поисках
выхода. В нише за основанием статуи богини он увидел узкий проход. Если он
пролезет в него, то наверняка найти выход из замка у него будет шансов
побольше.
Но подойдя к проходу, он понял, что теперь придется платить за
невоздержанность в еде. Живот у него явно великоват для такой щелочки.
Джон попытался протиснуться боком, но ощутил себя пробкой в узком горлышке
бутылки. Он дергался, думая, как же сюда пролезают другие. Затем до него
дошло, что и худой здесь может застрять. А значит, это вовсе и не дверь.
Зачем же эта щель? Ловушка!
Он с трудом вырвал свое тело из объятий холодного камня и отскочил в
сторону. Щель сразу же стала уже. Он не верил своим глазам - она
стремительно смыкалась. Значит, точно ловушка. Как же выбраться отсюда?
Где-то позади раздались голоса. Женские и мужские. Он резко обернулся
и увидел, что дверь, через которую он вошел, теперь распахнута. Через нее
входили люди. Первые из вошедших с ужасом смотрели на охваченное пламенем
тело своего бога.
Кэрмоди издал дикий вопль и бросился к двери сквозь дым. Его пытались
остановить, но он открыл стрельбу. Кэриены бросились врассыпную. Кэрмоди
бежал за ними. Кашель разрывал его грудь, глаза жгло, из них в два ручья
текли слезы. Но он бежал, пока наконец не вырвался на улицу; здесь стало
легче: легкие очистились от дыма. Только теперь он перешел на обычный шаг.
Через четверть мили он остановился. Что-то преграждало ему путь. Это
что-то оказалось статуей местного политического лидера Бэна Дрэмона.
Чем-то он там прославился, но чем? Кэрмоди точно не помнил. Так вот, его
сбросили с пьедестала, но там, где теперь должно было быть пусто, стоял
Бэн Дрэмон. Другой.
Джон ухватился за край пьедестала и одним легким движением взобрался
на него. И оказался один на один со статуей. Нет, не со статуей. С
человеком. Кэриеном. Он стоял в том же положении, что и низвергнутый Бэн
Дрэмон. Правая рука поднята в приветствии, в левой - жезл, рот открыт в
немом крике.
Кэрмоди коснулся кожи лица, более темной, чем у аборигенов, но
светлее, чем бронза статуй.
Она была твердой, гладкой и холодной. Если это и не металл, то нечто
весьма похожее. Насколько можно было разглядеть, глаза потеряли свою
окраску. Джон нажал на одно из глазных яблок пальцем, но оно уже было
твердым, как камень. Однако когда он сунул палец левой руки в открытый рот
лжестатуи, то ощутил, что язык еще мягкий.
Поразительно! Как же человек может превратить свою протоплазму с
мизерным содержанием меди и других металлов в твердый сплав? Вероятно, это
опять воздействие звезды, Кэрмоди сразу же вспомнил мужа миссис Кри.
Да, поистине человек может быть богом. Нет, богом - это слишком
громко, титаном. Но титаном, не умеющим распорядиться своей мощью. Ну
почему человек может иметь это могущество только Ночью? Ведь его хватило
бы, чтобы покорить всю Вселенную! Не было бы ничего невозможного! Человек
мог бы передвигаться с планеты на планету, с Авеню замка Бунт на Радости
Данте до Бродвея на Манхеттене на планете Земля, отстоящей на 1500000
световых лет. Человек мог стать кем угодно, сделать что угодно, играть
звездами в пространстве, как ребенок играет мячом. Время, пространство и
материя перестали бы быть стенами, они стали бы дверьми, через которые
можно пройти куда угодно. Человек мог стать кем угодно: деревом, как муж
мамаши Кри, статуей, причем не прибегая к сложной технологии, не зная
химии и биологии.
Во всем этом был один недостаток. После всех этих метаморфоз, человек
не мог совершить другого чуда: воскресить себя. Ибо превращаясь - умирал.
Эта статуя должна была умереть, как должен умереть Скелдер,
превратившийся в придаток своей прихоти. Он умрет, как умрет Раллукс,
горящий в воображаемом пламени иллюзорного ада. Они все умрут, все. А как
насчет тебя, Джонни-бой, - подумал он. - Ты хочешь только Мэри? Какой вред
от нее? Все остальные обрекают себя на страдания и гибель. Но какие
страдания в том, что ты дашь жизнь Мэри? Неужели ты исключение?
- Я, Джон Кэрмоди, - прошептал он. - Я всегда был, есть и буду
исключением...
Откуда-то сзади и снизу до него донеслось рычание. Затем крики людей.
Снова рычание, чьи-то предсмертные вопли. И опять рев. И затем странный
звук, будто лопнул мешок. Кэрмоди почувствовал, что ноги его стали мокрыми
до колен. Он посмотрел вокруг и увидел, что луна зашла за горизонт и
подымается солнце. Неужели минула ночь, а он так и стоял здесь в пурпурном
тумане? Стоял и грезил?
Он моргнул и покачал головой: он опять поддался чужому влиянию. Его
опять захватили бронзовые мысли человека-статуи, и для него время потекло
столь же медленно и сонно, как для этого бронзового истукана.
Наконец, он пришел в себя. Попытался двинуться, но понял, что
прикован к этому монументу. И не только мысленно. Палец, который он сунул
в рот статуи, теперь был крепко зажат бронзовыми зубами. Кэрмоди попытался
вырвать его, но тщетно. Пальцу совсем не было больно, он онемел, а может,
уже стал бронзовым?
Вероятно, человек-статуя еще не полностью перешел в бронзу и,
почувствовав палец во рту, он стал закрывать рот автоматически, а может -
по злому умыслу. Он закрывал его медленно, всю ночь, а когда взошло
солнце, процесс метаморфозы полностью завершился, и рот теперь уже никогда
не откроется, так как душа покинула бронзовое тело.
Он быстро осмотрелся. Его тревожило не только то, что он не может
освободиться от этой западни, но и то, что сейчас он у всех на виду. И что
еще хуже - он выронил пистолет. Оружие лежало у самых его ног, но как он
не извивался, он не мог дотянуться до него.
Он выпрямился и посмотрел на улицу. Никого.
Затем взглянул вниз, вспомнив, что ночью ноги его почему-то стали
мокрыми. Засохшая кровь струпьями висела у него на ногах.
Думая о фонтане крови на кухне, он пробормотал:
- О нет, только не это! Но после внимательного осмотра понял, что
Мэри здесь ни причем. Кровь принадлежала чудовищу, лежавшему у подножия
пьедестала. Мертвые глаза смотрели в пурпурное небо. Чудовище было вдвое
выше среднего кэриена, а все тело покрыто густой голубоватой шерстью. Ноги
его стали огромными, ведь им приходилось выдерживать тяжесть большого
тела. Толстый извивающийся хвост был похож на хвост тиранозавра, которого
Кэрмоди когда-то видел на иллюстрации. Ногти на рука и ногах превратились
в когти, а лицо приобрело звериную форму. Оно заострилось, челюсти
потяжелели, острые клыки зловеще поблескивали в пасти. Они намертво зажали
руку какого-то несчастного, видимо, павшего во время боя, звуки которого
Кэрмоди слышал ночью. На мостовой глянцево блестели черные лужи.
Шесть человек вышли из-за угла и остановились, глядя на Кэрмоди. Они
были безоружны, но в выражении их лиц было нечто, что встревожило Джона.
Он опять попытался выдернуть палец. И опять ничего не вышло. Он посмотрел
в мертвые глаза статуи, увидел угрюмую ухмылку и понял, что уговорить ее
явно не удастся. Статуя - не человек. Он стиснул зубы. Если они не помогут
мне, - подумал он, - а я не вижу причин, почему они должны помогать, мне
придется пожертвовать пальцем. Это единственное, что осталось, если я хочу
освободиться. Достаточно только достать нож из кармана...
Один из людей, как будто прочтя мысли Кэрмоди, насмешливо сказал:
- Давай, землянин, отрежь его, если ты, конечно, не боишься изувечить
свою драгоценную лапку.
И тут Кэрмоди узнал Тэнди.
Ответить он не мог, так как все шестеро дружно расхохотались над ним,
попавшим в столь сложное и щекотливое положение. Они издевались над ним,
спрашивали, надолго ли он устроился наверху потешать прохожих. Они
прямо-таки катались по земле от хохота, взвизгивая и хлопая себя по
ляжкам.
- И этот шут хотел убить бога? - задыхался от смеха Тэнди. - Хотел
убить бога, а сам сунул палец в медную кастрюлю и не может вытащить!
Спокойней, Кэрмоди, им не удастся тебя завести.
Однако думать всегда легче, чем исполнить задуманное.
Он устал, очень устал. Вся гордость и самомнение покинули его. Ноги
едва держали тело. Казалось, он стоит тут целую вечность. Внезапно паника
охватила его. Сколько же времени он торчит тут? Сколько прошло времени с
тех пор, как кончилась Ночь?
- Тэнди, - сказал один из людей. - Неужели ты серьезно думаешь, что
этот тип так могущественен?
- Вспомни, что он сделал, - ответил Тэнди.
Он обратился к Кэрмоди:
- Ты убил старого Иесса, приятель. Он знал, что так случится и сам
предупредил меня об этом, еще до того, как наступила Ночь. И теперь мы
ищем Седьмого, чтобы возлюбить Мать-богиню и стать отцами маленького
Иесса.
- Значит, ты солгал мне! - заскрипел зубами Кэрмоди. - Ты не пошел
спать!
- Ну-ну, парень, если ты вспомнишь, что я сказал, ты поймешь, что я
сказал только правду, но довольно уклончиво. Ты же понял мои слова так,
как тебе самому хотелось.
- Друзья, - сказал один из спутников Тэнди. - Мы напрасно теряем
время и даем нашим противникам преимущество. Этот человек, несмотря на
свое явное могущество, обладает грязной душой. Я вообще сомневаюсь, есть
ли у него душа. А если и есть, то такая маленькая и ничтожная, такая
трусливая, что даже ответственность за грехи не желает взять на себя.
Остальным это показалось невероятно смешным и они весьма
издевательски захохотали.
Дрожь охватила все тело Кэрмоди. Презрительные насмешки долбили его
как шесть отбойных молотков: один за другим, потом все вместе, затем по
очереди. Его, который всегда считал себя выше любой насмешки и презрения.
И внезапно он обнаружил, что барьер моральной защиты рухнул, рухнул под
градом издевок.
Он опять стал выдергивать палец изо рта в тщетной надежде
освободиться. И вдруг увидел еще шестерых людей, шедших по улице по
направлению к нему. Они, так же как и первая шестерка, были безоружны,
осанисты и горделивы. Они остановились перед Кэрмоди, не обращая внимания
на группу Тэнди.
- Это он? - спросил один.
- Вероятно, - ответил другой.
- Его нужно освободить?
- Нет, если он захочет примкнуть к нам, то он освободиться сам.
- Но, если он пожелает примкнуть к ним, то он тоже может освободиться
сам.
- Землянин, - сказал третий. - Тебе оказана великая честь. Ты первый
из чужаков, кому оказана такая честь.
- Идем, - сказал четвертый, - Идем с нами в Храм, ты познаешь счастье
в объятиях богини, ты станешь одним из отцов Алгули, истинного бога этого
мира.
Кэрмоди вновь обрел душевное равновесие. Очевидно, он имеет большую
ценность не только для этой шестерки, но и для другой. Правда, если первые
и пытались его заполучить, то делали это весьма странно. Но еще более
странным было то, что ни один человек ни с той, ни с другой стороны не был
отмечен какими-либо знаками добра или зла. Все они были красивы, хорошо
сложены, уверены в себе. Единственное, что их отличало, это то, что люди,
упоминавшие Иесса, были в хорошем настроении, они охотно и весело
смеялись. Поклонники Алгули, напротив, были угрюмы и напряжены.
- Я им нужен, всем нужен, - прошептал он и вслух крикнул:
- Что вы мне дадите?
Первые шестеро переглянулись, пожали плечами, а Тэнди сказал:
- Мы не дадим тебе ничего, что ты не можешь дать себе сам.
Высоченный красавец из второй шестерки презрительно усмехнулся и
ответил:
- Когда ты придешь с нами в Замок Бунт и ляжешь в постель богини,
дабы стать отцом Алгули, ее темного сына, ты познаешь истинное блаженство.
И в течение ряда лет, пока бог будет расти и взрослеть, ты будешь одним из
его регентов, и тебе будет доступно все в этом мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16