Привезли из магазин Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

А потом испугала и та простота, с которой она все ему рассказала. Так рассматривают свое прошлое люди, у которых нет будущего. Словно Ника уже не собиралась жить дальше и теперь внимательно разглядывала каждый прожитый день.
Потом заговорил он, и тоже говорил обстоятельно, долго и без эмоций. Он полагал, что ей нужно с открытыми глазами шагнуть в будущее, где они собирались быть вместе. Почему-то в будущее не верилось, но он надеялся и собирался использовать хотя бы один шанс из тысячи затащить ее туда, в это общее «потом», пусть и насильно. Затем заговорили об ответственности, о расплате за содеянное, о том, кто имел право спрашивать, судить, карать и миловать.
– Если бы тебе пришлось рассказывать это все не мне, а Ему, – серьезно спросил Володя, – что бы ты сказала напоследок?
– Какая разница, тебе, или Ему, или собственной совести? От содеянного мною не отрекусь. Не потому, что права или горжусь этим, а потому что и теперь поступила бы так же и никак иначе.
И молодой человек с завистью посмотрел на свою любимую: хотел бы он с такой же легкостью соглашаться отвечать за собственное прошлое. Потому что прошлое – как наемный убийца.
Оно догоняет тебя, подкрадывается исподтишка и наносит удар в спину…

Глава 15

Гости разошлись после обеда.
Заметно было, как нехотя они собираются, но – труба зовет, как говаривал кто-то, чье имя я успела напрочь забыть. Владимир Ильич, все еще в легком шоке от наших рассветных откровений, отправлялся к китайцу-учителю – готовиться к отъезду. Игорь Владиславович собирался навести шорох во вверенном ему ведомстве и обстоятельно проконсультироваться со всеведущим своим заместителем.
Макс (надо будет как-нибудь выяснить и его отчество) хотел доспать со вкусом на рабочем месте, а заодно и покопаться по моей просьбе в некоторых документиках. Как он собирался совместить эти два занятия, я лично представить не могла.
Когда дверь за тремя мужчинами наконец закрылась, в квартире наступила тишина. Как ни странно, она не казалась мне больше необходимой и желанной, а, напротив, гнетущей какой-то, и хотелось, чтобы они поскорей вернулись. А ведь еще совсем недавно превыше всего я ценила именно возможность посидеть в тишине и одиночестве. Как быстро все меняется.
Впрочем, подумать мне нужно более чем сосредоточенно. Пресловутый конверт, о содержимом которого я так и не решилась поведать своим гостям, стоял у меня поперек биографии. Спятить можно от того, что подсунул мой рассеянный ангел-хранитель: не то подарок, какого миллионы людей на земном шаре тщетно ждут всю жизнь, не то бомбу с часовым механизмом, который поставлен на неизвестный мне день и час.
Я приблизительно догадываюсь, как обстояло дело. Крис, почуяв, что жить ему осталось недолго, решил отомстить гэбэшникам и сделал это тем единственным способом, который они действительно прочувствовали бы всей поверхностью кожи. Он лишил их самого главного – денег. Не всей, конечно, суммы: этого он уже не успевал, но такой приличной ее части, что у меня волосы дыбом становились.
И как я теперь понимаю, документы эти он отправил не кому-нибудь, а непреклонному Железному Дровосеку – единственному человеку, которому можно было доверить хоть весь золотой запас швейцарских банков. Жоржу, получившему «подарочек», пришлось долго и трудно решать, сообщать ли мне о нем. И в конечном итоге решил, что мне и так хватает проблем. Кроме того, в моем тогдашнем состоянии я и не отреагировала бы на сообщение должным образом. Жорж назначил себя ответственным за все очень давно, еще когда поступал на службу в «контору» во второй половине пятидесятых. За неполных четыре десятка лет ничего не изменилось в его судьбе. И только теперь я по-настоящему понимаю, отчего он тогда не пожелал, чтобы я делила с ним грядущие тяготы и испытания. Он предвидел, как настойчиво, как отчаянно и упорно станут искать того, кто, возможно, владеет информацией и пакетом документов на долю имущества, которая могла бы принадлежать Сергею Злотникову либо его наследникам, но хитрым образом ускользнула от них.
Я сидела в кресле перед журнальным столиком и все не решалась перечитать бледные прыгающие буквы, поспешно и коряво нацарапанные на каком-то невнятном огрызке бумаги. Последнее письмо Жоржа. Последнее! И даже его он не смог написать как следует, а откладывал на потом, до тех пор, пока стало уж вовсе невмоготу.
Я понимаю его. Он никогда не любил писать письма, даже самые радужные и веселые, а тем более такие. Он не знал, как обрушить на меня новость, которая должна причинить мне жесточайшую боль, но не сообщать ее считал себя не вправе.
«Милая и любимая кошка», – начиналось его послание. Он так и не нашел подходящей интерпретации моего имени и предпочитал звать меня «кошкой»: этих грациозных животных любил более всего на свете и мечтал, когда наконец выйдет на пенсию и поселится со мной в уютном домике под Москвой, завести с полдесятка разных пушистиков. Я сглотнула слезы, которые наконец-то могла позволить себе, – все разошлись, и мое горе я выплакала без свидетелей.

«Милая и любимая кошка. Как-то это по-книжному и нелепо, но я долго думал написать тебе письмо, и вот пришло время это сделать. Не хотел вторгаться в твою жизнь, не хотел возвращать туда, куда возвращать не положено. Но речь идет о вещах, которыми не поразбрасываешься.
Помнишь Криса Хантера? Конечно да. Когда он вызывал меня в Москву из той командировки, то попросил еще и заглянуть в файл, присланный на мой домашний адрес. А там, кошка (неразборчивое слово), точные инструкции, которым я последовал.
И вот результат. Я долго колебался, куда это все девать. Долго хранил в тайне, наблюдал. К сожалению, чем дальше в лес, тем толще партизаны (не могу до сих пор расстаться с твоим кошачьим языком. Совесть у некоторых есть? Или остатки все еще мешают работать?).
Страна не заслуживает такого подарка, зато его вполне заслуживаешь ты.
Я по-прежнему люблю тебя, кошка. И так будет всегда.
Пользуйся вовсю. Целую. Люблю. Твой Георгий».

И уже совсем ниже, еще корявее:

«Даже не знаю, как тебе сказать, но это письмо тебе отправят только после моей смерти. Не плачь и не сожалей обо мне, я своей жизнью вполне доволен. И вот вспомнил как-то, ты твердила – „от содеянного мною не отрекусь“, так это и про меня тоже. Я ни о чем не жалею, и ты не жалей, обещаешь? Не знаю, смотрю ли я с облачка на тебя, читающую это письмо, но в любом случае и сейчас, вот в эту самую секунду, я тебя люблю».

* * *

Кому-кому, а себе Николай Николаевич был вынужден признаться, что Жорж в любом случае обставил его. Сколько долгих лет хлопот, тревог, опасений, тяжкого и бесконечного труда выпало на долю Н. Н. только из-за чертова Железного Дровосека с его принципиальностью, бескомпромиссностью и чистоплюйством.
Взял бы он себе эти клятые деньги – было бы даже не так обидно. Достал бы его тогда генерал Кольцов очень быстро, потому что человек, отягощенный богатством, – добыча сравнительно легкая. Он ведь от своего имущества никуда не денется, потому как привязан к нему крепче чем стальными цепями. И это Н. Н. знает не понаслышке, а испытал на собственном, хоть и не таком уж горьком опыте. Обидно, что при всем своем богатстве, при всех огромных деньгах, которые заработал благодаря собственной смекалке и таланту финансиста, они не дали ему почувствовать себя лучше и достойней, чем бывший шеф. Вот же бельмо на глазу!
Георгия не то судьба любила, не то небесный тезка активно охранял. Но был он по-прежнему неуловим, свободен и независим ни от кого – и от себя и своих прихотей в том числе.
Кстати, строго говоря, доказательств тому, что документы на эту долю имущества Крис Хантер в свое время отправил Жоржу, у Н. Н. не имелось. Только глубокое убеждение, основанное на доскональном знании предмета, да чертовская интуиция – вот и все, чем он располагал. Много это или мало – кто его разберет? Кольцов привык доверять своей интуиции. Она его никогда не подводила.
И тогда, когда озверевший шеф начал разбирательство на следующий день после похорон Сережки Злотникова, его только эта чудесная способность и выручила. Потому что светило тогда генералу Кольцову что-то вроде Соловков на новый лад. Впрочем, реакцию шефа на свои с Сережкой художества предвидел он еще в самом начале, когда начинал проворачивать сей хитроумный план. А потому заручился поддержкой, где надо. Так что не с пустыми руками встречал Жоржа в своем кабинете. И четко и внятно обрисовал ему ситуацию: или он, шеф, в их дела не вмешивается, а делает вид, что так оно и должно быть; либо те, кто имеет гораздо больше полномочий, нежели Георгий Александрович, вплотную займутся уже им самим. Ибо у высокого начальства в этом деле свой интерес имеется – и немалый.
Но Жорж рычал, что в порошок сотрет и начальство, и заместителей, и прочую шваль, которая Родину продает, как Иуда за сребреники. И бледнел генерал Кольцов, слыша этот яростный тихий рык, понимая, что нет на свете такой силы, чтобы Железного Дровосека одолеть или напугать. Мелькнула спасительная мысль про девку его: легенды ведь по «конторе» ходили о том, как он над ней трясется. Это был шанс, микроскопический, но все же шанс. А вдруг ее пожалеет, хоть и не похоже это на Жоржа – кого-то, пусть даже самого близкого, жалеть. Да и про японца намекнуть стоило бы. Ревность, обида, гнев – они глаза застят. И может, появится у генерала Кольцова пара дней на приведение в порядок своих дел.
Впрочем, он опоздал. Сухим и бесцветным голосом было объявлено ему, что Жоржа завтра на рабочем месте он не увидит. У него умерла жена: не старая, а нынешняя. Курсантка Валерия Яблоньская. А соболезнования, мерзавец, даже слушать не стал. Сказал, не от грабителей и иуд ему слова сожаления выслушивать положено. Как к стене припечатал и полную обойму прямо в лицо выпустил. Жорж никогда деликатностью не славился, скорее уж наоборот. Странно это все. Долгие годы Н. Н. ненавидит бывшего шефа и мечтает с ним поквитаться за все сразу. Душит его злость при одном только упоминании о легендарном Жорже. А вот поди ж ты – обиды на него не держит. Не испытывает то есть подобного чувства. Потому что где-то в глубине души восхищается непреклонным Железным Дровосеком. И даже в минуту, когда тот о смерти любовницы сообщал, тоже восхищался. Потому что далеко не всякий сможет так крепко держать свое горе за горло, чтобы не давать ему пикнуть лишнего.
Генерал Кольцов сразу сообразил, отчего умерла курсантка Яблоньская. В этом ведомстве ничего скрыть невозможно. В день гибели Уэсуги Нобунага она ездила в районную больницу – не спросив разрешения, конечно. Хотя обязана была обратиться в медпункт по месту обучения. Думала наивная девочка, что таким образом сохранит свой секретик, но она слишком замешана во всех событиях, чтобы генерал Кольцов не обратил внимания на этот ее поступок. С обычной проблемой советских и постсоветских женщин заявилась к врачам курсантка. И оказали они ей посильную помощь, какую оказывают всем, кто не доносил по разным причинам ребенка. А это значит, что японец, кабы дожил, стал бы папочкой.
Эту информацию он Жоржу и попытался в свое время подсунуть, но тот его так окоротил, что до сих пор вспоминать тошно. Потому что никого вроде не боялся Кольцов. А вот Георгия Александровича – панически, как зверь огня. Что-то животное, дикое, первобытное в нем просыпалось при виде начальника. Потому что понимал генерал разницу масштабов: не выдерживал он никогда сравнения с Железным Дровосеком. Даже и пытаться нечего.
Когда же Жорж внезапно исчез, словно растворился на необъятных просторах Родины спустя пару месяцев, генерал Кольцов преступно не задумался над причинами. Обрадовался, надо признаться, настолько, что вздохнул спокойно и с облегчением. Ему бы, дураку такому, забеспокоиться, сообразить, что люди вроде Георгия Александровича живыми не сдаются. И если он предпочел избежать прямого столкновения, то нашлись у него очень веские на то причины. Но смалодушничал Н. Н. – чего греха таить? Мелькнула догадка безумная, что девица-то не умерла, возможно, и теперь голубки собираются где-нибудь в дремучей провинции век коротать, да так же и исчезла. Ему-то какое дело? У генерала Кольцова и без того хлопот полон рот. Ему пришлось досрочно выходить в отставку – а это тоже еще фунт лиха и воз мелких неприятностей. Потом он кучу здоровья угрохал на то, чтобы выцарапать себе львиную долю имущества, оставшегося от погибшего товарища. Для этого пришлось безутешную вдову таскать по заграницам, оплачивая ей поездки за свой счет и трясясь над ней, как над золотой гусыней. Одна радость, что она гусыней на самом деле и оказалась: глупая, жадная, ничего в делах мужа не смыслила и языков, слава Богу, не знала.
Покупать пришлось и переводчика, и нотариуса, и свидетелей. Тоже в копеечку влетело, если вдуматься. А что до европейской бюрократии, то те, кто жаловался на российскую, просто за границей бумаг не оформляли. Там такие крючкотворы сидят, что удавиться можно. Н. Н. кричал, что ему всю плешь проели, пока удалось выцарапать у всех этих банкиров с их адвокатами наследство генерала Злотникова. Получившая семьдесят пять тысяч зеленых откупного вдова покойного считала, что на нее пролился золотой дождь. Если бы она догадывалась о том, какую ничтожную долю процентов выделил ей Коля Кольцов, то, вероятно, последовала бы за супругом в лучший мир, не выдержав разочарования. Но Бог ее миловал, и она осталась вполне всем довольна. Чего нельзя сказать о самом Н. Н., которого тогда только и обрадовали известием, что в список имущества, переходящего в его владение, не включен один, самый значительный, пункт. И не включен по той причине, что господин Злотников также этим имуществом не владел. Не слышали о нем ни в одной из почтенных контор и банков.
Сперва Кольцов заподозрил этих буржуйских кровопийц в мошенничестве, но затем одумался. Им было не с руки подрывать свою репутацию ради такого пустяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31


А-П

П-Я