https://wodolei.ru/catalog/vanni/iz-litievogo-mramora/
Царапанье, стук, любопытное кудахтанье, падение мягкого тела с высоты. Из приоткрытой двери пулей вылетело неясное худенькое существо, проскользнуло, мяукая, у нас между ног, и скрылось в темном переулке. Стратос остановился, а рука его упала от бедра. Рассмеялся. «Кот! Это преступник, посягающий на имущество сестры! Можете успокоиться, мисс Феррис, это я убивать не стану!»«Простите, – пристыженно сказала я. – Глупо с моей стороны, но оружие меня очень пугает. Кроме того, вы могли себя поранить или что-то еще случилось бы. Ну, слава Богу, все кончилось. Чуть раньше я беседовала с этим котом в переулке. Должно быть, он охотился на мышей».«Ничего до такой степени полезного он не делал, – сказал весело Стратос. – Шурин держит там мышеловку с приманкой. Коты приманку достать не могут, но пытаются. Ну, закроем дверь, хорошо?» Он захлопнул ее и вышел из двора. Мы пошли обратно в отель вдвоем.
Двор Софии казался темнее, чем остальные. Дверь в сарай была все еще закрыта. Кот ушел, а соловей молчал в кипарисах. Хрипящий колокол где-то около пристани пробил три. Дверь открылась с легким скрипом. Я проскользнула в сарай и закрыла ее за собой. «Марк?» Это было только дыхание.Ответа не последовало. Я стояла тихо, стараясь услышать дыхание, и слышала только свое. Где-то сложен хворост. Я почувствовала запах розмарина, сухой вербены, и все приятные резкие запахи ложа, которое мы делили вчера ночью. «Марк?» Я начала осторожно ощупывать стенку, которая окаймляла переулок. Тихий звук заставил меня резко обернуться. Я старалась вглядеться в мрак, но это было только царапанье когтей и легкое шелестящее движение от угла, где должна была быть мышеловка с приманкой. И больше ничего.Я ощупывала дорогу к стене. Наткнулась на камень, соловей за рощей снова запел. Звук целиком заполнил темноту. Стена. Камень, грубый камень, холодный камень. И ничего больше. И ни звука, кроме богатой музыки из кипарисовой рощи. Я не права. В конечном счете, Марка здесь не было. Ощущение его присутствия объяснилось запахом вербены от сваленного кустарника. Это был кот, и только кот.Моя рука наткнулась на что-то, что не было камнем. Что-то гладкое и липкое, и все же слегка теплое. Это заставило волосы стать дыбом, а мускулы живота резко напрячься. Я отдернула руку и стояла там, держа ее перед собой, задыхаясь. Пальцы мои были растопырены.Итак, в конце концов инстинкт не подвел. Марк был там. Прислонился к стене в нескольких дюймах от меня и Стратоса, изнемог и выдал себя движением. Из плеча кровь текла на камень. Охваченная внезапным страхом, я нагнулась пощупать, не упал ли он к подножью стены. Ничего. Сарай пуст. Только его кровь.А на дворе в кипарисах все еще пел соловей.Не помню, как вернулась в отель. Знаю, что не остерегалась. Но никого не встретила и никто не видел, как я бежала через площадь, и липкая ладонь одной руки была крепко сжата.
Глава 12 …Oneclear day when brighter sea-wind blewAnd louder sea-shine lightened, for the wavesWere full of god-head and the light that saves… Swinburne: Thalassius Вода была тихой и нежной, но по-утреннему бодрила. Легкий ветерок приносил соленую пену и ударял ее о мои губы. Золотой мыс сверкал на фоне темно-голубого моря, которое пенилось у размытого штормами берега. Я плавала над отмелью в изумрудной воде, солнечный свет освещал скалу внизу, бросал тень лодки на целых две морских сажени сквозь чистую воду.«Психея» качалась на старых якорных цепях, оранжевая и голубая. Я подплыла к ней и ухватилась рукой за борт. Она наклонилась, но оказалась прочной, приземистой, и устойчивее, чем можно было подумать с первого взгляда. Я отдышалась, подтянулась и перевалилась через борт. Лодка встала на дыбы на веревке и приняла меня. Я бухнулась на дощатое дно и села, встряхиваясь, тяжело дыша и вытирая соленые капли с глаз.У меня не было причин забираться в лодку Стратоса, кроме того, что она стояла на якоре и соблазняла ленивого пловца. Я села на широкое кормовое сиденье, отдыхала на солнце и размышляла, что это место не хуже любого другого, чтобы наблюдать за отелем. Если бы у меня были сомнения по поводу рыбалки Стратоса вчера ночью, один взгляд на лодку рассеял бы их. В ней не было ни одного уголка, где можно спрятать что-нибудь больше куклы. Обычный и естественный беспорядок. Весла, аккуратно сложенные вдоль бортов, банка для вычерпывания воды, веревочная корзина для рыбы, что-то вроде ловушки для ловли омаров из тростника. Моток веревки. Пустые бутылки из тыквы – это поплавки. Сложенный брезент. Единственные странные вещи – острога для рыбы и бинокль. Первое – это неприятный двойной трезубец с пятью или шестью колючими зубцами, расположенными по кругу. Второе – длинная металлическая труба с установленным в конце стеклом, размером с глубокую тарелку. Рыбак лежит на носу, опускает трубу под воду как можно глубже и наблюдает за глубинами. Я с любопытством ощупала бинокль, подняла и положила на плоские доски за большими кронштейнами, которые поддерживали фонари. Осторожно опустила в воду и посмотрела.Легче всего сказать, что это волшебство. Четко видна освещенная скала на морском дне, каждый камешек, живая поверхность играет тенями, когда над ней перекатывается зыбь верхних слоев воды. Водоросли, красные, зеленые и коричневые, сонно двигаются и раскачиваются, образуя рисунки настолько красивые, что туманятся глаза. Стайка маленьких рыбешек, похожих на торпеды и разрисованных, как зебры, висит неподвижно, затем все до единой срываются и исчезают из вида. Розовые рыбы с кошачьими усами поднимаются со дна, покрытого серыми коралловыми зарослями. Повсюду раковины. Я лежала и пристально смотрела. Солнце грело спину, а горячие доски нежно качались подо мной. Я забыла, зачем я здесь. В мире остались только море, горячее солнце, вкус соли и южный ветер…Две тени пересекли сверкающий подводный мир. Я, пораженная, взглянула вверх. Две птицы низко летели, почти касались крыльями воды. Но они вернули меня на поверхность. Неохотно я положила бинокль на место и повернулась посмотреть на отель.Копошатся люди. Открыли ставни, струи дыма поднимаются из труб. Женщина, одетая в черное, несет кувшин к колодцу, пара мужчин идет к пристани. Я еще немного посидела там, стараясь продлить момент, наслаждаясь водой и солнцем, затем соскользнула с борта и поплыла к отелю.Я подобрала под тамариском полотенце и поднялась по лестнице в комнату. Дверь дома Софии была открыта, хозяйка двигалась внутри. Подметала пол. Внизу, в ресторане, Тони напевал «Нежно люби меня» чувствительным альтом. Стратос в рубашке с короткими рукавами разговаривал на площади с полуобнаженными рабочими с ведрами и мастерками. В других домах люди тоже двигались. Я вошла в свою комнату, чтобы одеться.«Никакой суеты, – сообщила я Фрэнсис. – Все невинно, как день. Начинаю думать, что все мираж. – Я потянулась, все еще чувствуя физическое наслаждение от соленой воды. – И, Боже мой, как бы я хотела, чтобы это был мираж! Чтобы мы ни о чем другом в мире не думали, кроме прогулок в горах и цветов».«Ну… – сказала Фрэнсис разумно, отставив кофейную чашку. Она заканчивала завтрак в постели, а я сидела на столе и болтала ногами. – А о чем, по-твоему, мы еще можем думать? Вряд ли можно что-то планировать. Сделали все очевидное, а теперь все выглядит так, словно Лэмбис и твой Марк сами изучили всю деревню в деталях».«Это уже в четвертый раз ты назвала его моим Марком».«Ну, а разве нет?»«Нет».Фрэнсис улыбнулась. «Постараюсь запомнить. Как я уже говорила, все, что можно сейчас сделать, это вести себя обычно, но не терять бдительности. Другими словами, мы уйдем на весь день и возьмем с собой камеру».Я почувствовала постыдное облегчение. «Хорошо. Куда хочешь пойти?»«Ну, поскольку мы уже видели берег и деревню, горы кажутся очевидным выбором, и можно прекрасно расширить там наши поиски. Во всяком случае, ничто не удержит меня вдали от ирисов, о которых ты рассказывала вчера вечером».«Их так много, что на них наступаешь, – сказала я жизнерадостно, – и цикламены по всей скале. И дикие гладиолусы и тюльпаны. И анемоны трех цветов. И желтый щавель размером в пенни. Горные розы с чашку цвета девонширских сливок. И, конечно, если в самом деле подняться высоко, пурпурные орхидеи, о которых я говорила…»Фрэнсис застонала и отодвинула поднос. «Перестань издеваться и дай мне встать. Да, да, да, мы пойдем так высоко, как ты хочешь, и я только надеюсь, что мои старые конечности вынесут это. Ты не дуришь мне голову насчет орхидей?»«Честно, нет. Башмачки или что-то такое, величиной с полевых мышей, и стелющиеся растения, как те, которые можно увидеть в магазине, но которые ты никогда не позволишь себе купить».«Буду у тебя через полчаса. Скажи Сэди, чтобы он приготовил нам что-нибудь для ланча. Мы будем отсутствовать целый день».«Сэди?»«Маленький Лорд Фаунтлерой. Я забыла, твое поколение никогда не читает, – сказала Фрэнсис, вставая с постели. – И хороший, внушительный ланч. Скажи ему, и вина».
Прибрежный ветерок нашел дорогу в глубь острова, поэтому у мостика через реку было восхитительно прохладно. Мы медленно побрели вверх по тропинке. Фрэнсис, как я и предполагала, приводило в восторг все, что она видела. Шелестящий тростник. Пара горлиц, которые вылетели из посадок цветущих дынь. Сойка, яркая и щебечущая. Гнездо горного поползня, которое я нашла на разрушенной стене. И цветы… Вскоре она перестала вскрикивать и поборола глубокое убеждение, что не следует прикасаться к цветам, не говоря уж о том, чтобы рвать бледно-фиолетовые анемоны с сердцевиной цвета индиго, миниатюрные бархатцы, маргаритки, ярко-красные, желтые и белые. Между ее восторгом и моим собственным восторгом от ее наслаждения (ибо Греция, мне нравилось думать, это моя страна, и я ей ее показывала), мы достигли верхнего плато с его полями и ветряными мельницами прежде, чем я вспомнила мои вчерашние занятия.На поле трудились несколько человек. Мужчина и женщина работали примитивными мотыгами с длинными ручками каждый на своей стороне борозды с бобами. На другом поле возле рва терпеливый ослик ожидал хозяина. Дальше на берегу, возле небольшого необработанного участка, где росли вика и ромашка, ребенок пас небольшое стадо из четырех коз, двух свиней и овцы с ягненком.Мы сошли с главной дороги, стали пробираться узкими вытоптанными тропинками вдоль полей, и задерживались, когда Фрэнсис работала камерой. Все годилось для фильма – ребенок, животные, мужчины, которые склонились над работой. Даже монотонные виды плато и гор оживились кружащимися крыльями ветряных мельниц. Мельницы на плато повсюду, десятками. Ажурные создания из железа уродливы сами по себе, но когда белые полотняные крылья натянуты и кружатся, они обворожительно прекрасны. Похожи на огромные маргаритки и наполняют жаркое утро дыханием прохладного воздуха и звуком падающей воды.Затем Фрэнсис нашла ирисы. Такие же, как растут дальше на склоне, маленькие ирисы высотой в три дюйма, фиолетовые, бронзовые и золотые. Они с силой вырываются из земли, твердой и, я бы поклялась, такой же бесплодной, как огнеупорная глина. Растут на каменных берегах, вытоптанных тропинках, сухих краях бобовых полей, и бабочками взлетают прямо до стен ветряной мельницы. К счастью, это сооружение оказалось не уродливым железным пилоном, а настоящей мельницей – одной из двух на плато мельниц для кукурузы. Эта построена фундаментально, очень похожа на классические ветряные мельницы. Дверь в виде арки. Ослепительно яркая белая краска. Тростниковая крыша поднимается конусом вверх. Десять полотняных крыльев сейчас не вертелись, свернулись к спицам, но мельница все равно была прекрасной. Ирисы, местами поломанные и вытоптанные, растут густо вокруг, и как раз рядом с порогом – группа алых гладиолусов. За мельницей теснятся лимонные рощи, а за ними вздымаются золотые склоны Диктэ.Бормоча странные проклятия, Фрэнсис достала камеру. «Боже, как бы я хотела привезти пять миль пленки вместо жалких пятисот футов! Почему ты не сказала, что даже пыль этой страны так чертовски фотогенична? Если бы только было движение! Почему не двигаются крылья?»«Это мельница для кукурузы. Хозяева запускают ее, только если есть что молоть. Двух мельниц хватает на всех».«Понимаю. Ну, послушай, а ты вошла бы в кадр и… а, вот удача, вот крестьянка… то, что надо, именно это занятие…»Полуоткрытая дверь мельницы распахнулась пошире, из нее вышла гречанка, одетая в неизбежно черное, с дешевой сумкой для покупок. Повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела нас и замерла с рукой у большого старинного ключа, который торчал в замке. Камера Фрэнсис равнодушно заработала. Но мое сердце забилось странными болезненными ударами, и ладони вспотели. Если сказать Фрэнсис, что это София, то мы обе повернем головы и вытаращим глаза. Пусть хоть Фрэнсис ведет себя естественно…Камера остановилась. Фрэнсис опустила ее, помахала и улыбнулась Софии, которая стояла как камень, не в силах отнять руку от ключа. «Никола, иди и скажи, что я снимаю кино, а не фотографии. Позировать нет нужды, я хочу, чтобы она двигалась. Спроси, не возражает ли она. И сама попади в кадр, пожалуйста. Я хочу сфотографировать это бирюзовое платье рядом с гладиолусами. Просто подойди и скажи что-нибудь. Любое».Просто подойди и скажи что-нибудь. Смертельно просто. «У вас Колин Лэнгли на мельнице спрятан, София?» Вопрос, цена которому шестьдесят четыре тысячи долларов. Я отчаянно вытерла руки носовым платком. «Попрошу ее, – сказала я, довольно твердо, – проводить меня на мельницу. У тебя будет хороший кадр, как мы входим в темный сводчатый проход».Я пошла через ирисы приветствовать Софию. Фрэнсис все еще снимала фильм. Это единственное из ее творений, где я иду и веду себя, словно забыла о камере. Как правило, перед камерой я чопорна и застенчива. Но на этот раз думала не о Фрэнсис и ее фильме, а только о женщине, которая неподвижно стояла в ярком солнечном свете перед наполовину прикрытой дверью с рукой на большом ключе. Это очень впечатляющая часть фильма, но мне никогда не нравилось смотреть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Двор Софии казался темнее, чем остальные. Дверь в сарай была все еще закрыта. Кот ушел, а соловей молчал в кипарисах. Хрипящий колокол где-то около пристани пробил три. Дверь открылась с легким скрипом. Я проскользнула в сарай и закрыла ее за собой. «Марк?» Это было только дыхание.Ответа не последовало. Я стояла тихо, стараясь услышать дыхание, и слышала только свое. Где-то сложен хворост. Я почувствовала запах розмарина, сухой вербены, и все приятные резкие запахи ложа, которое мы делили вчера ночью. «Марк?» Я начала осторожно ощупывать стенку, которая окаймляла переулок. Тихий звук заставил меня резко обернуться. Я старалась вглядеться в мрак, но это было только царапанье когтей и легкое шелестящее движение от угла, где должна была быть мышеловка с приманкой. И больше ничего.Я ощупывала дорогу к стене. Наткнулась на камень, соловей за рощей снова запел. Звук целиком заполнил темноту. Стена. Камень, грубый камень, холодный камень. И ничего больше. И ни звука, кроме богатой музыки из кипарисовой рощи. Я не права. В конечном счете, Марка здесь не было. Ощущение его присутствия объяснилось запахом вербены от сваленного кустарника. Это был кот, и только кот.Моя рука наткнулась на что-то, что не было камнем. Что-то гладкое и липкое, и все же слегка теплое. Это заставило волосы стать дыбом, а мускулы живота резко напрячься. Я отдернула руку и стояла там, держа ее перед собой, задыхаясь. Пальцы мои были растопырены.Итак, в конце концов инстинкт не подвел. Марк был там. Прислонился к стене в нескольких дюймах от меня и Стратоса, изнемог и выдал себя движением. Из плеча кровь текла на камень. Охваченная внезапным страхом, я нагнулась пощупать, не упал ли он к подножью стены. Ничего. Сарай пуст. Только его кровь.А на дворе в кипарисах все еще пел соловей.Не помню, как вернулась в отель. Знаю, что не остерегалась. Но никого не встретила и никто не видел, как я бежала через площадь, и липкая ладонь одной руки была крепко сжата.
Глава 12 …Oneclear day when brighter sea-wind blewAnd louder sea-shine lightened, for the wavesWere full of god-head and the light that saves… Swinburne: Thalassius Вода была тихой и нежной, но по-утреннему бодрила. Легкий ветерок приносил соленую пену и ударял ее о мои губы. Золотой мыс сверкал на фоне темно-голубого моря, которое пенилось у размытого штормами берега. Я плавала над отмелью в изумрудной воде, солнечный свет освещал скалу внизу, бросал тень лодки на целых две морских сажени сквозь чистую воду.«Психея» качалась на старых якорных цепях, оранжевая и голубая. Я подплыла к ней и ухватилась рукой за борт. Она наклонилась, но оказалась прочной, приземистой, и устойчивее, чем можно было подумать с первого взгляда. Я отдышалась, подтянулась и перевалилась через борт. Лодка встала на дыбы на веревке и приняла меня. Я бухнулась на дощатое дно и села, встряхиваясь, тяжело дыша и вытирая соленые капли с глаз.У меня не было причин забираться в лодку Стратоса, кроме того, что она стояла на якоре и соблазняла ленивого пловца. Я села на широкое кормовое сиденье, отдыхала на солнце и размышляла, что это место не хуже любого другого, чтобы наблюдать за отелем. Если бы у меня были сомнения по поводу рыбалки Стратоса вчера ночью, один взгляд на лодку рассеял бы их. В ней не было ни одного уголка, где можно спрятать что-нибудь больше куклы. Обычный и естественный беспорядок. Весла, аккуратно сложенные вдоль бортов, банка для вычерпывания воды, веревочная корзина для рыбы, что-то вроде ловушки для ловли омаров из тростника. Моток веревки. Пустые бутылки из тыквы – это поплавки. Сложенный брезент. Единственные странные вещи – острога для рыбы и бинокль. Первое – это неприятный двойной трезубец с пятью или шестью колючими зубцами, расположенными по кругу. Второе – длинная металлическая труба с установленным в конце стеклом, размером с глубокую тарелку. Рыбак лежит на носу, опускает трубу под воду как можно глубже и наблюдает за глубинами. Я с любопытством ощупала бинокль, подняла и положила на плоские доски за большими кронштейнами, которые поддерживали фонари. Осторожно опустила в воду и посмотрела.Легче всего сказать, что это волшебство. Четко видна освещенная скала на морском дне, каждый камешек, живая поверхность играет тенями, когда над ней перекатывается зыбь верхних слоев воды. Водоросли, красные, зеленые и коричневые, сонно двигаются и раскачиваются, образуя рисунки настолько красивые, что туманятся глаза. Стайка маленьких рыбешек, похожих на торпеды и разрисованных, как зебры, висит неподвижно, затем все до единой срываются и исчезают из вида. Розовые рыбы с кошачьими усами поднимаются со дна, покрытого серыми коралловыми зарослями. Повсюду раковины. Я лежала и пристально смотрела. Солнце грело спину, а горячие доски нежно качались подо мной. Я забыла, зачем я здесь. В мире остались только море, горячее солнце, вкус соли и южный ветер…Две тени пересекли сверкающий подводный мир. Я, пораженная, взглянула вверх. Две птицы низко летели, почти касались крыльями воды. Но они вернули меня на поверхность. Неохотно я положила бинокль на место и повернулась посмотреть на отель.Копошатся люди. Открыли ставни, струи дыма поднимаются из труб. Женщина, одетая в черное, несет кувшин к колодцу, пара мужчин идет к пристани. Я еще немного посидела там, стараясь продлить момент, наслаждаясь водой и солнцем, затем соскользнула с борта и поплыла к отелю.Я подобрала под тамариском полотенце и поднялась по лестнице в комнату. Дверь дома Софии была открыта, хозяйка двигалась внутри. Подметала пол. Внизу, в ресторане, Тони напевал «Нежно люби меня» чувствительным альтом. Стратос в рубашке с короткими рукавами разговаривал на площади с полуобнаженными рабочими с ведрами и мастерками. В других домах люди тоже двигались. Я вошла в свою комнату, чтобы одеться.«Никакой суеты, – сообщила я Фрэнсис. – Все невинно, как день. Начинаю думать, что все мираж. – Я потянулась, все еще чувствуя физическое наслаждение от соленой воды. – И, Боже мой, как бы я хотела, чтобы это был мираж! Чтобы мы ни о чем другом в мире не думали, кроме прогулок в горах и цветов».«Ну… – сказала Фрэнсис разумно, отставив кофейную чашку. Она заканчивала завтрак в постели, а я сидела на столе и болтала ногами. – А о чем, по-твоему, мы еще можем думать? Вряд ли можно что-то планировать. Сделали все очевидное, а теперь все выглядит так, словно Лэмбис и твой Марк сами изучили всю деревню в деталях».«Это уже в четвертый раз ты назвала его моим Марком».«Ну, а разве нет?»«Нет».Фрэнсис улыбнулась. «Постараюсь запомнить. Как я уже говорила, все, что можно сейчас сделать, это вести себя обычно, но не терять бдительности. Другими словами, мы уйдем на весь день и возьмем с собой камеру».Я почувствовала постыдное облегчение. «Хорошо. Куда хочешь пойти?»«Ну, поскольку мы уже видели берег и деревню, горы кажутся очевидным выбором, и можно прекрасно расширить там наши поиски. Во всяком случае, ничто не удержит меня вдали от ирисов, о которых ты рассказывала вчера вечером».«Их так много, что на них наступаешь, – сказала я жизнерадостно, – и цикламены по всей скале. И дикие гладиолусы и тюльпаны. И анемоны трех цветов. И желтый щавель размером в пенни. Горные розы с чашку цвета девонширских сливок. И, конечно, если в самом деле подняться высоко, пурпурные орхидеи, о которых я говорила…»Фрэнсис застонала и отодвинула поднос. «Перестань издеваться и дай мне встать. Да, да, да, мы пойдем так высоко, как ты хочешь, и я только надеюсь, что мои старые конечности вынесут это. Ты не дуришь мне голову насчет орхидей?»«Честно, нет. Башмачки или что-то такое, величиной с полевых мышей, и стелющиеся растения, как те, которые можно увидеть в магазине, но которые ты никогда не позволишь себе купить».«Буду у тебя через полчаса. Скажи Сэди, чтобы он приготовил нам что-нибудь для ланча. Мы будем отсутствовать целый день».«Сэди?»«Маленький Лорд Фаунтлерой. Я забыла, твое поколение никогда не читает, – сказала Фрэнсис, вставая с постели. – И хороший, внушительный ланч. Скажи ему, и вина».
Прибрежный ветерок нашел дорогу в глубь острова, поэтому у мостика через реку было восхитительно прохладно. Мы медленно побрели вверх по тропинке. Фрэнсис, как я и предполагала, приводило в восторг все, что она видела. Шелестящий тростник. Пара горлиц, которые вылетели из посадок цветущих дынь. Сойка, яркая и щебечущая. Гнездо горного поползня, которое я нашла на разрушенной стене. И цветы… Вскоре она перестала вскрикивать и поборола глубокое убеждение, что не следует прикасаться к цветам, не говоря уж о том, чтобы рвать бледно-фиолетовые анемоны с сердцевиной цвета индиго, миниатюрные бархатцы, маргаритки, ярко-красные, желтые и белые. Между ее восторгом и моим собственным восторгом от ее наслаждения (ибо Греция, мне нравилось думать, это моя страна, и я ей ее показывала), мы достигли верхнего плато с его полями и ветряными мельницами прежде, чем я вспомнила мои вчерашние занятия.На поле трудились несколько человек. Мужчина и женщина работали примитивными мотыгами с длинными ручками каждый на своей стороне борозды с бобами. На другом поле возле рва терпеливый ослик ожидал хозяина. Дальше на берегу, возле небольшого необработанного участка, где росли вика и ромашка, ребенок пас небольшое стадо из четырех коз, двух свиней и овцы с ягненком.Мы сошли с главной дороги, стали пробираться узкими вытоптанными тропинками вдоль полей, и задерживались, когда Фрэнсис работала камерой. Все годилось для фильма – ребенок, животные, мужчины, которые склонились над работой. Даже монотонные виды плато и гор оживились кружащимися крыльями ветряных мельниц. Мельницы на плато повсюду, десятками. Ажурные создания из железа уродливы сами по себе, но когда белые полотняные крылья натянуты и кружатся, они обворожительно прекрасны. Похожи на огромные маргаритки и наполняют жаркое утро дыханием прохладного воздуха и звуком падающей воды.Затем Фрэнсис нашла ирисы. Такие же, как растут дальше на склоне, маленькие ирисы высотой в три дюйма, фиолетовые, бронзовые и золотые. Они с силой вырываются из земли, твердой и, я бы поклялась, такой же бесплодной, как огнеупорная глина. Растут на каменных берегах, вытоптанных тропинках, сухих краях бобовых полей, и бабочками взлетают прямо до стен ветряной мельницы. К счастью, это сооружение оказалось не уродливым железным пилоном, а настоящей мельницей – одной из двух на плато мельниц для кукурузы. Эта построена фундаментально, очень похожа на классические ветряные мельницы. Дверь в виде арки. Ослепительно яркая белая краска. Тростниковая крыша поднимается конусом вверх. Десять полотняных крыльев сейчас не вертелись, свернулись к спицам, но мельница все равно была прекрасной. Ирисы, местами поломанные и вытоптанные, растут густо вокруг, и как раз рядом с порогом – группа алых гладиолусов. За мельницей теснятся лимонные рощи, а за ними вздымаются золотые склоны Диктэ.Бормоча странные проклятия, Фрэнсис достала камеру. «Боже, как бы я хотела привезти пять миль пленки вместо жалких пятисот футов! Почему ты не сказала, что даже пыль этой страны так чертовски фотогенична? Если бы только было движение! Почему не двигаются крылья?»«Это мельница для кукурузы. Хозяева запускают ее, только если есть что молоть. Двух мельниц хватает на всех».«Понимаю. Ну, послушай, а ты вошла бы в кадр и… а, вот удача, вот крестьянка… то, что надо, именно это занятие…»Полуоткрытая дверь мельницы распахнулась пошире, из нее вышла гречанка, одетая в неизбежно черное, с дешевой сумкой для покупок. Повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела нас и замерла с рукой у большого старинного ключа, который торчал в замке. Камера Фрэнсис равнодушно заработала. Но мое сердце забилось странными болезненными ударами, и ладони вспотели. Если сказать Фрэнсис, что это София, то мы обе повернем головы и вытаращим глаза. Пусть хоть Фрэнсис ведет себя естественно…Камера остановилась. Фрэнсис опустила ее, помахала и улыбнулась Софии, которая стояла как камень, не в силах отнять руку от ключа. «Никола, иди и скажи, что я снимаю кино, а не фотографии. Позировать нет нужды, я хочу, чтобы она двигалась. Спроси, не возражает ли она. И сама попади в кадр, пожалуйста. Я хочу сфотографировать это бирюзовое платье рядом с гладиолусами. Просто подойди и скажи что-нибудь. Любое».Просто подойди и скажи что-нибудь. Смертельно просто. «У вас Колин Лэнгли на мельнице спрятан, София?» Вопрос, цена которому шестьдесят четыре тысячи долларов. Я отчаянно вытерла руки носовым платком. «Попрошу ее, – сказала я, довольно твердо, – проводить меня на мельницу. У тебя будет хороший кадр, как мы входим в темный сводчатый проход».Я пошла через ирисы приветствовать Софию. Фрэнсис все еще снимала фильм. Это единственное из ее творений, где я иду и веду себя, словно забыла о камере. Как правило, перед камерой я чопорна и застенчива. Но на этот раз думала не о Фрэнсис и ее фильме, а только о женщине, которая неподвижно стояла в ярком солнечном свете перед наполовину прикрытой дверью с рукой на большом ключе. Это очень впечатляющая часть фильма, но мне никогда не нравилось смотреть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32