Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
ГРАД ОБРЕЧЕННЫЙ

- Как живете, караси?
- Ничего себе, мерси.
В. Катаев

...Знаю дела твои и труд твой, и терпение твое и то,
что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех,
которые называют себя апостолами, а они не таковы, и
нашел, что они лжецы...
Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсис)

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МУСОРЩИК

1
Баки были ржавые, помятые, с отставшими крышками. Из-под крышек
торчали обрывки газет, свешивалась картофельная шелуха. Это было похоже на
пасть неопрятного, неразборчивого в еде пеликана. На вид они казались
неподъемно тяжелыми, но на самом деле вдвоем с Ваном ничего не стоило
рывком вздернуть такой бак к к протянутым рукам Дональда и утвердить на
краю откинутого борта. Нужно было только беречь пальцы. После этого можно
было поправить рукавицы и немного подышать носом, пока Дональд ворочает
бак, устанавливая его в глубине кузова.
Из распахнутых ворот тянуло сырым ночным холодом, под сводом
подворотни покачивалась на обросшем грязью шнуре голая желтая лампочка. В
ее свете лицо Вана было как у человека, замученного желтухой, а лица
Дональда не было видно в тени его широкополой техасской шляпы. Серые
облупленные стены, исполосованные горизонтальными бороздами; темные клочья
пыльной паутины под сводами; непристойные женские изображения в
натуральную величину; а около дверей в дворницкую - беспорядочная толпа
пустых бутылок и банок, которые Ван собирал, аккуратно рассортировывал и
сдавал в утиль...
Когда остался последний бак, Ван взял совок и метлу и принялся
собирать мусор, оставшийся на асфальте.
- Да бросьте вы копаться, Ван, - раздраженно произнес Дональд. -
Каждый раз вы копаетесь. Все равно ведь чище не будет.
- Дворник должен быть метущий, - наставительно заметил Андрей, крутя
кистью правой руки и прислушиваясь к своим ощущениям: ему показалось, что
он немного растянул сухожилие.
- Ведь все равно же опять навалят, - сказал Дональд с ненавистью. -
Мы и обернуться не успеем, а уже навалят больше прежнего. Ван ссыпал мусор
в последний бак, утрамбовал совком и захлопнул крышку.
- Можно, - сказал он, оглядывая подворотню. В подворотне теперь было
чисто.
Ван посмотрел на Андрея и улыбнулся. Потом он поднял лицо к Дональду
и проговорил:
- Я только хотел напомнить вам...
- Давайте, давайте! - нетерпеливо прикрикнул Дональд.
Раз-два. Андрей и Ван рывком подняли бак. Три-четыре. Дональд
подхватил бак, крякнул, ахнул и не удержал. Бак накренился и боком
грохнулся на асфальт. Содержимое вылетело из него метров на десять, как из
пушки. Активно опорожняясь на ходу, он с громом покатился во двор. Гулкое
эхо спиралью ушло к черному небу между стенами.
- Мать вашу в бога, в душу и святого духа, - сказал Андрей, едва
успевший отскочить. - Руки ваши дырявые!..
- Я только хотел напомнить, - кротко проговорил Ван, - что у этого
бака отломана ручка.
Он взял метлу и совок и принялся за дело, а Дональд присел на
корточки на краю кузова и опустил руки между колен.
- Проклятье... - пробормотал он глухо. Проклятая подлость.
С ним было явно что-то не в порядке в последние дни, а в эту ночь - в
особенности. Поэтому Андрей не стал ему говорить, что он думает о
профессорах и об их способности заниматься настоящим делом. Он сходил за
баком, а потом, вернувшись к грузовику, снял рукавицы и вытащил сигареты.
Из пустого бака смердело нестерпимо, и он торопливо закурил и только после
этого предложил сигарету Дональду. Дональд молча покачал головой. Надо
было поднимать настроение. Андрей кинул горелую спичку в бак и сказал:
- Жили-были в одном городишке два ассенизатора - отец и сын.
Канализации у них там не было, а просто ямы с этим самым. И они это самое
вычерпывали ведром и заливали в свою бочку, причем отец, как более опытный
специалист, спускался в яму, а сын сверху подавал ему ведро. И вот однажды
сын это ведро не удержал и обрушил обратно на батю. Ну, батя утерся,
посмотрел на него снизу вверх и сказал ему с горечью: "Чучело ты, -
говорит, - огородное, тундра! Никакого толка в тебе не видно. Так всю
жизнь наверху и проторчишь".
Он ожидал, что Дональд хотя бы улыбнется. Дональд вообще-то был
человек веселый, общительный, никогда не унывал. Было в нем что-то от
студента-фронтовика. Однако сейчас Дональд только покашлял и глухо сказал:
"Всех ям не выгребешь". А Ван, возившийся около бака, реагировал и вовсе
странно. Он вдруг с интересом спросил:
- А почем оно у вас?
- Что - почем? - не понял Андрей.
- Дерьмо. Дорого?
Андрей неуверенно хохотнул.
- Да как тебе сказать... Смотря чье...
- Разве оно у вас разное? - удивился Ван. - У нас - одинаковое. А чье
у вас самое дорогое?
- Профессорское, - немедленно сказал Андрей. Просто невозможно было
удержаться.
- А! - Ван высыпал в бак очередной совок и покивал. - Понятно. Но у
нас в сельской местности не было профессоров, поэтому и цена была одна -
пять юаней за ведро. Это - в Сычуане. А в Цзянси, например, цены доходили
до семи и даже до восьми юаней.
Андрей наконец понял. Ему вдруг захотелось спросить, правда ли, что
китаец, пришедший в гости на обед, обязан потом опорожниться на огороде
хозяина, однако спрашивать это было, конечно, неловко.
- А как у нас сейчас, я не знаю, - продолжал Ван. - Последнее время я
не жил в деревне... А почему профессорское ценится у вас дороже?
- Это я пошутил, - сказал Андрей виновато. - У нас этим делом вообще
не торгуют.
- Торгуют, - сказал Дональд. - Вы даже этого не знаете, Андрей.
- А вы даже это знаете, - огрызнулся Андрей.
Еще месяц назад он ввязался бы с Дональдом в яростный спор. Его
ужасно раздражало то, что американец то и дело рассказывает о России такие
вещи, о которых он, Андрей, и понятия не имеет. Андрей был тогда искренне
уверен, что Дональд просто берет его на пушку или повторяет
злопыхательскую болтовню Херста. "Да шли бы вы с вашей херстовиной!" -
отмахивался он. Но потом появился этот недоносок Изя Кацман, и Андрей
спорить перестал, огрызался только. Черт их знает, откуда они всего этого
набрались. И бессилие свое он объяснял тем обстоятельство, что он-то
пришел сюда из пятьдесят первого года, а эти двое - из шестьдесят
седьмого.
- Счастливый вы человек, - сказал вдруг Дональд, поднялся и пошел к
бакам у кабины.
Андрей пожал плечами и, надеясь избавиться от неприятного осадка,
вызванного этим разговором, надел рукавицы и принялся сгребать вонючий
мусор, помогая Вану. Ну, и не знаю, думал он. Подумаешь, дерьма-то. А что
ты знаешь об интегралах? Или, скажем, о постоянной Хаббла? Мало ли кто
чего не знает...
Ван запихивал в бак последние остатки мусора, когда в воротах с улицы
появилась ладная фигура полицейского Кэнси Убукаты.
- Сюда, пожалуйста, - сказал он кому-то через плечо и двумя пальцами
откозырял Андрею. - Привет, мусорщики!
Из уличной тьмы в круг желтого света вступила девушка и остановилась
рядом с Кэнси. Была она совсем молоденькая, лет двадцати, не больше, и
совсем маленькая, едва по плечо маленькому полицейскому. На ней был грубый
свитер с широченным воротом и узкая короткая юбка, на бледном мальчишеском
личике ярко выделялись густо намазанные губы, длинные светлые волосы
падали на плечи.
- Не пугайтесь, - вежливо улыбаясь, сказал ей Кэнси. - Это всего лишь
наши мусорщики. В трезвом состоянии совершенно безопасны... Ван, - позвал
он. - Это Сельма Нагель, новенькая. Приказано поселить у тебя в
восемнадцатом номере. Восемнадцатый свободен?
Ван, снимая на ходу рукавицы, подошел к ним.
- Свободен, - сказал он. - Давно уже свободен. Здравствуйте, Сельма
Нагель. Я - дворник, меня зовут Ван. Если что нибудь понадобится, вот -
дверь в дворницкую, приходите сюда.
- Давай ключ, - сказал Кэнси. - Пойдемте, я вас провожу, - сказал он
девушке.
- Не надо, - проговорила она устало. - Сама найду.
- Как угодно, - сказал Кэнси и снова откозырял. - Вот ваш чемодан.
Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана - ключ, мотнула головой,
отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
- Который подъезд?
- Прямо, - сказал Ван. - Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж.
Может быть, вы хотите есть? Чаю?
- Нет, не хочу, - сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая
каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий
запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она
шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть
длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они
светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте
был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.
Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова
машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые
ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры, ямочки
под коленями, обалдеть можно. Как она поднимается выше и выше, этаж за
этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры - как раз
напротив шестнадцатой квартиры... ч-черт, надо хоть белье постельное
переменить, три недели уже не менял, наволочка серая сделалась, как
портянка... А какое у нее лицо? Надо же - совсем не помню, какое у нее
лицо. Только ноги и запомнил.
Он вдруг осознал, что молчат все, даже женатый Ван, и в ту же секунду
заговорил Кэнси:
- У меня есть двоюродный дядя, полковник Маки. Он был адъютантом
господина Осимы и два года просидел в Берлине. Потом его назначили
исполняющим обязанности нашего военного атташе в Чехословакии, и он
присутствовал при вступлении немцев в Прагу...
Ван кивнул Андрею, они рывком подняли бак и благополучно переправили
его в кузов.
- ...Потом, - продолжал Кэнси неторопливо, закуривая сигаретку, - он
немного повоевал в Китае, по-моему, где-то на юге, на Кантонском
направлении. Потом он командовал дивизией, высадившейся на Филиппинах, и
организовал "марш смерти" пяти тысяч американских военнопленных - извините
меня, Дональд... Потом его направили в Маньчжурию и назначили начальником
Сахалинского укрепрайона, где он, между прочим, в целях сохранения
секретности загнал в шахту и взорвал восемь тысяч китайских рабочих...
извини меня, Ван... Потом он попал к русским в плен, и они, вместо того
чтобы повесить его или, что то же самое, передать его Китаю, всего-навсего
упрятали его на десяток лет в концлагерь...
Пока Кэнси все это рассказывал, Андрей успел слазить в кузов, помог
там Дональду расставить баки, поднял и закрепил борт грузовика, снова
спрыгнул на землю, угостил Дональда сигаретой, и теперь они втроем стояли
перед Кэнси и слушали его. Дональд Купер, длинный, сутулый, в выцветшем
комбинезоне, длинное лицо со складками возле рта, острый подбородок, в
поросший редкой седой щетиной; и Ван, широкий, приземистый, почти без шеи,
в стареньком, аккуратно заштопанном ватнике, широкое бурое лицо, курносый
носик, благожелательная улыбка, темные глаза в щелках припухших век; и
Андрея вдруг пронизала острая радость при мысли, что все эти люди из
разных стран и даже из разных времен собрались здесь вместе и делают одно,
очень нужное дело, каждый на своем посту.
- ...Теперь он уже старый человек, - закончил Кэнси. - И он
утверждает, что самые лучшие женщины, каких он когда-либо знал, - это
русские женщины. Эмигрантки в Харбине.
Он замолчал, уронил окурок и старательно растер его подошвой
блестящего штиблета. Андрей сказал:
- Какая же она русская? Сельма, да еще Нагель.
- Да, она шведка, - сказал Кэнси. - Но все равно. Это был рассказ по
ассоциации.
- Ладно, поехали, - сказал Дональд и полез в кабину.
- Слушай, Кэнси, - сказал Андрей, берясь за дверцу. - А кем ты был
раньше?
- Контролером на литейном заводе, а до того - министром
коммунального...
- Да нет, не здесь, а там...
- А-а, там? Там я был литсотрудником в издательстве "Хаякава".
Дональд завел двигатель, и старенький грузовик затрясся и залязгал,
испуская густые клубы синего дыма.
- У вас правый подфарник не горит! - крикнул Кэнси.
- Он у нас сроду не горел, - отозвался Андрей.
- Так почините! Еще раз увижу - оштрафую!
- Понасажали вас на нашу голову...
- Что? Не слышу!
- Бандитов, говорю, лови, а не шоферов! - проорал Андрей, стараясь
перекричать лязг и дребезг. - Дался тебе наш подфарник! И когда только вас
всех разгонят, дармоедов!
- Скоро! - крикнул Кэнси. - Теперь уже скоро - не пройдет и ста лет!
Андрей погрозил ему кулаком, махнул Вану и ввалился на сиденье рядом
с Дональдом. Грузовик рванулся вперед, чиркнул бортом по стене в арке
ворот, выкатился на Главную улицу и круто повернул направо.
Устраиваясь поудобнее, так, чтобы пружина, вылезшая из сиденья, не
колола в зад, Андрей искоса поглядел на Дональда. Дональд сидел прямо,
положив левую руку на баранку, а правую - на рычаг переключения скоростей,
надвинув шляпу на глаза и выставив острый подбородок, и гнал во всю мощь.
Он всегда ездил так: "с максимальной разрешенной скоростью", не думая даже
тормозить перед выбоинами на асфальте, и на каждой такой выбоине в кузове
тяжело ухали баки с мусором, дребезжал проржавевший капот, а сам Андрей,
как не старался упираться ногами, подлетал и падал в точности на острие
проклятой пружины.
1 2 3