Точки, груды кирпичей, жуки… Если бы я плюнул, они бы утонули.
Настойчивый звук детской погремушки.
Кейт. Это нехорошо, Альберт.
Альберт. Плеваться?
Кейт. Так говорить.
Альберт. Да нет, я не хочу их топить. Пусть живут. Я просто пытаюсь объяснить тебе, как себя человек чувствует там.
Кейт. Я и так знаю. Что особенного? Красишь перекладину, и все. Есть работы не хуже этой.
Альберт. Но это мой мост! Пожалуйста, пусть она прекратит. Эта погремушка действует мне на нервы.
Кейт. Для своих шести месяцев она очень развитая девочка.
Альберт. Я не сомневаюсь. Если бы она играла на трубе, было бы еще забавнее. Но меня все равно это раздражало бы. Дай сюда! (Отнимает погремушку, ребенок кричит.)
Кейт. Ну что ты с ней сделал?! Она же не понимает. (Успокаивает.) Ну-ну, успокойся…
Альберт. Пока, я ухожу.
Кейт. Ты куда?
Альберт. На работу.
Кейт. Но эта суббота у тебя нерабочая.
Альберт. Нет – рабочая.
Кейт. У тебя прошлая суббота была рабочей.
Альберт. Ну и что, возьму потом два выходных подряд.
Звуки работы на мосту.

Послушай…
Это целый город
гудит как шмель внизу тревожно.
Морская ракушка, в которой
прибоя шум услышать можно.
Вот музыкальная картина,
где звуки слиты воедино:
сморканье мэра, вопли, топот,
аплодисменты, кашель, хохот,
журчание воды в туалете,
радиосводки о крикете,
стук телеграфа и машинки,
мышиная возня в корзинке,
вращение колес, шум мельниц,
ворчанье старых рукодельниц,
шипенье масла в сковородке,
и вздох любовников… Все нотки,
вся слышимая жизнь в гуденье
электрофена там, внизу…

Красит.

Я крашу. Краска так блестит,
как пот, что по лицу бежит…
Я взмок. И краска на руке:
серебряная краска на коричневой руке,
которая как часть моста…

Работа прекращается.

Послушай…
Это целый город,
Его тональность – ре минор.
Таков и весь огромный мир.
Послушай…
Неужели у каждой точки есть имя?

Пауза.
Кейт. Джек Моррис с Морин и малюткой Лесли едут в Париж.
Альберт. Кто это – Джек Моррис?
Кейт. Сосед по лестничной площадке, Альберт.
Альберт. Ах да. А кто такая Морин?
Кейт. Миссис Моррис.
Альберт. А Лесли, стало быть, их дочка?
Кейт. Сын.
Альберт. Вот как. А почему мы говорим о них?
Кейт. Они собираются провести отпуск в Париже. А мы где?
Альберт. А когда у нас отпуск?
Кейт. Вот это я и хотела бы узнать.
Альберт. Что «это»?
Кейт. Разве у тебя нет отпуска?
Альберт. Должен быть. У всех бывает. Я думаю, Фитч это предусмотрел.
Кейт. Не собираешься же ты работать без отпуска… Все субботы на работе, каждый день дотемна. Мне все ясно: я не такая дурочка, чтобы не понимать…
Альберт. Зимой-то я теряю время, вот и приходится сейчас работать сверхурочно.
Кейт (презрительно фыркает). Нет, просто ты не любишь быть дома.
Альберт. О, Кейт… Понимаешь, я же работаю по графику.
Кейт. Ты уже на сто миль опередил его.
Альберт. Мне нужно иметь время в запасе. А вдруг со мной что-нибудь случится?
Кейт. А вдруг! Я и говорю: ты упадешь, а мы с Кэтрин останемся одни.
Альберт. Ну что ты, что ты… не плачь. Давай и в самом деле поедем в отпуск. Я возьму неделю.
Кейт. Две недели.
Альберт. Ну хорошо, две.
Кейт. И мы сможем поехать в Париж?
Альберт. Я там уже был. Ничего особенного. Лучше давай в Шотландию.
Кейт. Ты хочешь поездить?-
Альберт. Конечно. Посмотрим залив Форта.
Кейт. Но у нас нет машины… Морин говорила, что мы могли бы поехать с ними.
Альберт. Но ведь они едут в Париж?
Кейт. У нас тоже хватило бы денег на Париж. Гораздо проще ехать вместе, так легче управиться с детьми. Было бы великолепно! Мне хочется увидеть Елисейские поля… Триумфальную арку… Сену… Эйфелеву башню…
Избитая французская аккордеонная мелодия. Она затихает, слышны те же звуки, что и при работе на Клафтонском мосту.
(кричит издалека). Альберт! А-а-а-альберт! (Отчаянно.) Спустись! Пожалуйста, спустись!
Альберт. Так я и думал. Точки, груды кирпичей, жуки… Ре минор. Я все-таки счастлив, что приехал… Какое великолепное отсутствие практичности!! Эта башня ничто ни с чем не соединяет, стоит только для того, чтобы кто-то мог подняться и посмотреть отсюда вниз. В мосте гораздо меньше дерзости, мост утилитарен. Мсье Эйфель, поэт и философ, каждые восемь лет я буду выцарапывать ваше имя на серебре Клафтонского моста!
Кейт (издалека, отчаянно). Альберт!
Альберт (спокойно). Спускаюсь.
Звуки разбиваемой о стену посуды.
Кейт. Как ее зовут?
Альберт. Кейт…
Кейт. Что за проклятое совпадение!
Альберт. Ты неправильно поняла, Кейт. Нет у меня никакой женщины…
Кейт (плача). Даже от твоего пиджака ею пахнет!
Альберт. Это краска. Говорю же – я был на мосту.
Кейт. Всю ночь?!
Альберт. Просто мне захотелось остаться.
Кейт. Ты спятил, если рассчитываешь, что я поверю тебе! Ты… Ты просто свихнулся!…
Альберт. Да нет же, это правда.
Кейт. Подумать только, и я этому верю! Я, видно, тоже спятила.
Альберт. Вот и хорошо!
Снова звуки бьющейся посуды.
Кейт. Чего же хорошего?! Если бы ты завел женщину, было бы нормальней. (Со слезами.) Ты не говоришь со мной, не интересуешься Кэтрин. Тебе не терпится поскорее уйти из дому и влезть на свою любимую балку. (Спокойнее, всхлипывая.) Ты больше не любишь меня. Я знаю – не любишь! Тебе со мной скучно. Не могу понять, чего ты хочешь, а ты не хочешь слушать, что я говорю. Ведь мне нечего тебе сказать, потому что ничего не происходит…
Альберт. Я люблю спокойную жизнь, вот и все.
Кейт. У тебя нет воли. Ты что, хочешь всю жизнь красить этот мост?
Альберт. Хорошая работа.
Кейт. Да ты же знаешь, что это ерунда! Работа, которую может делать любой идиот! Ну что, зря ты учился, что ли, Альберт? У тебя были такие возможности! В отцовской конторе ты мог быстро продвинуться. У нас уже был бы дом и друзья, которых мы могли бы принимать, и у Кэтрин были бы хорошие товарищи… Ты мог бы занять руководящий пост!
Альберт. Однажды я лежал в постели – и вдруг вошла горничная, чтобы убрать ее. Все на ней было крахмальное. Когда она двигалась, ее юбка шуршала о нейлоновые чулки… Я никогда ни о чем не жалел и только хотел, чтобы ты была счастлива.
Кейт (всхлипывая). Я разговариваю сама с собой, с раковиной, с плитой… Говорю сама с собой, потому что некому меня слушать и некому со мной поговорить. Разговариваю с раковиной, плитой, ребенком, и, может статься, в один прекрасный день кто-нибудь из них ответит мне. (Ребенок лепечет, почти что произносит слово.)
Звуки работы на мосту.
Альберт (напевает монотонно).

И днем и ночью я один.
И днем и ночью – сам с собою,
Никто не властен надо мною,
Сам себе я господин.
Но заперт в плотской оболочке,
я понимаю постепенно,
что нет надежд уйти из плена,
покинуть эту одиночку.
Начать сначала – слишком сложно.
Мне так лицо мое привычно,
так просто все и так обычно,
Перемениться невозможно.
Я – заключенный в этом теле,
всегда с собой наедине,
а если вдуматься, то мне
никто не нужен в самом деле.
Да, днем и ночью, днем и ночью
мне хорошо быть одному,
я сам себя и мир пойму…
И все в порядке, все в порядке, все со мной в порядке.

Аплодисменты, очень близко. Работа прекращается.
Кто здесь? Кто вы?
Фрэзер (аплодируя). Неплохо, неплохо! В эгоистическом ключе.
Альберт. Кто вы?
Фрэзер. Вы имеете в виду мое имя?
Альберт. Ну хотя бы.
Фрэзер. Фрэзер.
Альберт. Что вы делаете на моем мосту?
Фрэзер. Вашем?
Альберт. Я крашу его. Это моя работа.
Фрэзер. Вам еще долго предстоит это делать.
Альберт. Времени хватает.
Фрэзер. Возможно. Но я бы сказал, что время против вас. Старая краска совсем облупилась.
Альберт. Да, здесь давно не красили.
Фрэзер. Неважно выглядит ваш мост.
Альберт. Я продвигаюсь потихоньку.
Фрэзер. Слишком медленно. Старая краска не продержится. Весь город уже болтает об этом.
Альберт. Послушайте, вы что, инспектор?
Фрэзер. Что?
Альберт. Вас прислал мистер Фитч?
Фрэзер. Кто?
Альберт. Что все это значит?
Фрэзер. Давайте рассуждать. Я поднялся сюда, потому что больше некуда было деваться. Все пространство внизу заполнено до предела и продолжает заполняться. Люди слоняются как слепые арестанты, они заперты в пределах города. Автомобили тычутся друг в друга носами на каждой улице. Они так расплодились, что начинают придавливать людей к стенам. И нет этому конца, ибо если бы их перестали делать, тысячи людей потеряли бы работу. У них не было бы денег, и они ничего не могли бы купить. Значит, владельцы магазинов пострадали бы тоже. А вслед за ними – фермеры и заводские рабочие вместе с детьми и стариками. Вещей стало больше, а места столько же. Скорлупа человеческого существования не выдерживает и лопается. Альберт. Вы боитесь машин?
Фрэзер. Мы во власти громадного железного механизма, и в нем в любой момент может что-то сломаться. Цивилизация приходит в упадок, белого носорога изводят ради левого заработка.
Альберт. Любите животных?
Фрэзер. Это частность, я ухватился за нее из-за неспособности выразить целое. К примеру, я не могу постичь логику божества, которое определяет, что столько-то людей станут дантистами, а столько-то – будут доить коров. Коровы, если их не доить, завопят, как дети с испорченными зубами. Альберт. Все понятно. Вы сумасшедший!
Фрэзер. На учете не состою. Никогда не состоял. Я просто открыт, широко открыт для некоторых впечатлений. Я не верю, что кто-то нами руководит. Кажется, что порядок существует: спрос отвечает предложению, люди соблюдают правила движения, покупают обратные билеты в уверенности, что вернутся назад, обещают возвратить долг по первому требованию и тому подобное. Но только кажется, что в этом есть порядок. Я не вижу связи. Приходится признать случайностью то, что мы называем порядком. Если же его устранить, разрушится все мироздание. Но я не собираюсь дожидаться этого.
Альберт. Понимаю. У всех свои проблемы. Но из этого не следует, что можно лазить по мосту. Он – собственность муниципалитета. Так что будьте добры спуститься.
Фрэзер. Я затем и поднялся.
Альберт. Чтобы спуститься?
Фрэзер. Яине думал оставаться здесь.
Альберт. То вверх, то вниз. Какой смысл?
Фрэзер. Хотел прыгнуть…
Альберт. Как – прыгнуть?
Фрэзер. Вниз.
Альберт. Да ну, вниз! Вы же разобьетесь.
Фрэзер. Да.
Альберт. Вот в чем дело…
Фрэзер. Я уже давно решил…
Альберт. Понимаю, понимаю.
Фрэзер. Мне казалось, что это самый простой выход.
Альберт. Пожалуй. Ну, время уходит… Чего вы ждете? Прилива, что ли?
Фрэзер. Смеетесь! Ну что ж, я так и думал. Может, еще за священником пошлете?
Альберт. Давай-давай, не мешкай.
Фрэзер. Что – давай?
Альберт. Ты сказал, что собираешься прыгать.
Фрэзер. Ну и что?
Альберт. Ну вот и прыгай.
Фрэзер. И ты не собираешься меня отговаривать?
Альберт. Зачем? Ты же решил. Ты сам знаешь, что делать. Не задерживай меня. Я как раз собирался красить там, где ты стоишь.
Фрэзер. Неужели ты будешь спокойно смотреть, Как я прыгну?
Альберт. Так и знал – ты всего-навсего болтун.
Фрэзер. Просто не верится! Человек умирает, а ты спокойно стоишь и смотришь!
Альберт. Ты же сам хотел…
Фрэзер. Хотел. Там, внизу, такой шум и беспорядок! Мне это надоело! Чем более последовательны действия каждого, тем больше общий беспорядок. Поэтому я взобрался наверх, на эту высоту, чтобы уж свалиться наверняка. Но чем выше я карабкался, тем больше видел и меньше слышал. Я уже давно здесь. Смотрю и вижу: точки, груды кирпичей, жучки, слышу тихий гул. Все вполне безопасно. Сверху город кажется упорядоченным, распланированным. У площадей и улиц есть имя, каждая точка – должностное лицо. Я понял, что система может работать. Да, с высшей точки, такой, как эта, жизнь в обществе кажется почти приемлемой.
Альберт. А, струсил! Ну что ж, иди спускайся. Осторожней, не свались!
Пауза.
Председатель. Господа, экстренное заседание Клафтонской подкомиссии моста созвано по требованию общественности и прессы, возмущенных безобразным видом символа благосостояния Клафтона. Мой дед всегда пользовался уважением сограждан, город многим обязан ему. Сейчас он переворачивается в гробу. Нам пора вспомнить, что все мы служим обществу, мистер Фитч.
Дэйв. Внимание господину Председателю!
Председатель. Заткнитесь, Дэйв. Как Председатель я, конечно, взял всю ответственность на себя… В этом долг председателя безотносительно к тому, на ком ответственность лежит в действительности, мистер Фитч.
Джордж. Внимание господину Председателю!
Председатель. Бросьте шутить, Джордж. Все на меня ополчились… «Клафтон кроникл» печатает пасквили, чтобы задеть меня. Наш комитет – позор Клафтонского муниципалитета, постоянный объект для насмешек. Как ваш будущий мэр… если, конечно, я им стану… должен заметить, что мне чрезвычайно неловко оттого, что я обязан расплачиваться за недальновидность и неосторожность некоторых членов комитета, чьи имена мы упоминать не будем, Джордж. Я сделал заявление о том, что безобразное состояние высокоценимого Клафтонского моста – результат просчета известного ответственного служащего, за которого я как Председатель полностью отвечаю, мистер Фитч.
Фитч (растерянно). Прошу принять во внимание, что я больной человек и нахожусь под давлением домашних и финансовых обстоятельств…
Председатель. Давайте придерживаться существа дела. Два года назад по вашему требованию, вопреки моему собственному, безусловно, более разумному мнению, которое я оставил невысказанным из уважения к вашим профессиональным качествам, мы внезапно решили использовать дорогую краску и по изложенным вами причинам, которые я и тогда не мог понять, уволить троих из четырех маляров. И что мы имеем сегодня, два года спустя? Мост окрашен лишь на одну четверть, остальные три находятся в состоянии, далеком от образцового… Итак, что же произошло?
Фитч. Господин Председатель, джентльмены, я служил клафтонским мужам и отрокам в течение пяти лет… Клафтон – хранилище моих мечтаний и воспоминаний детства, храм моих надежд превратить коммунальное хозяйство в апофеоз точности и эффективности, в машину с программным управлением, прекрасную, как роза, в кибернетическую поэму.
1 2 3 4