https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Erlit/
Своим законным вольным обращением с символами собака даже гордится, и когда ее уличают во лжи, всем своим видом раскаивается. Для собаки с джентльменскими понятиями обман и кража являются постыдными пороками. Джентльмен — как среди людей, так и среди собак — требует к своим проступкам монтеневского «Je ne sais quoi de genereux» «Я воплощенное великодушие» (фр.)
. Он почти не стыдится того, что кого-то облаял или покусал, и за те проступки, которые совершил, дабы блеснуть перед леди своего племени, даже при физическом наказании, сохраняет какую-то гордость. Но если понимает, что пойман на лжи, тут же сникает.Недалекие наблюдатели считают собаку не только правдивой, но и скромной. Поразительно, как пользование языком притупляет способности человека — раз тщеславие не находит выхода в словах, зрячие существа не могут обнаружить столь явного, вопиющего недостатка. Если б избалованная собачка неожиданно обрела дар речи, она бы болтала без умолку и только о себе, принимая друзей, мы были бы вынуждены отправлять ее на чердак и запирать там и через год из-за ревнивого скулежа и склонности ко лжи разлюбили бы напрочь. Я хотел сравнить ее с сэром Уиллоуби Паттерном, но у Паттернов более сдержанное сознание собственных достоинств, а кроме того, на ум приходит более уместная параллель. Ганс Христиан Андерсен, каким мы его видим в собственных потрясающих мемуарах, трепещущий с головы до ног от мучительнрго тщеславия, ищущий даже на улице хотя бы тень обиды, — вот вам говорящая собака.Эта самая страсть к значительности и соблазнила собаку принять зависимое положение в роли друга человека. Кошка, животное с более откровенными склонностями, сохраняет независимость. Но собака, живущая с постоянной оглядкой на зрителей, напросилась в рабство, похвалами и ласками ее заставили отречься от своей природы. Когда она отказалась охотиться и стала блюдолизом у человека, Рубикон был перейден. С тех пор пес повел жизнь праздного джентльмена, и за исключением немногих, кого мы заставляем работать, весь вид становился все более самодовольным, манерным и вычурным. В поведении маленькой собаки нет почти ничего естественного. Она пребывает в лучшем состоянии духа, не гнется под бременем материальных забот и держится гораздо наиграннее среднего человека. Вся ее жизнь, если у собаки есть претензии на галантность, проходит в тщеславном спектакле, в страстном домогательстве восхищения. Выведите на прогулку щенка, и вы увидите этот пушистый комок неуклюжим, глупым, озадаченным, но естественным. Пусть пройдет несколько месяцев, и когда снова поведете его на прогулку, вы обнаружите, что естественность скрылась под условностями. Щенок ничего не будет делать без рисовки; все самые простые дела будут совершаться с церемониями замысловатого, непонятного этикета. Инстинкт пробудился, говорит недалекий человек. Ничего подобного. Некоторые собаки — по крайней мере некоторые — если их держать отдельно от других, остаются совершенно естественными, а когда познакомятся с опытным собратом и поймут суть игры, будут отличаться неукоснительным соблюдением ее правил. Мне хотелось бы рассказать историю, которая ярко бы высветила этот вопрос, но у людей, как и у собак, существует замысловатый, непонятный этикет. И те и другие рабы условностей, что создает между ними узы дружбы.Особь, человек или собака, у которой есть совесть, вечно обречена на притворство; чувство этого закона в костях непременно толкает того и другого к сдержанному, вычурному поведению. И наоборот, в замысловатых, осознанных манерах собаки видны моральные взгляды и любовь к идеалу. Следовать в течение десяти минут по улице за чванным породистым псом — значит получить урок актерского мастерства и искусного владения телом, пес в каждом движении соблюдает верность какому-то утонченному представлению, и самая тупая дворняжка, завидя его, поднимает уши и начинает имитировать и пародировать эту очаровательную непринужденность. Быть лощеным и гордым джентльменом, беззаботным, любезным, веселым — врожденная претензия собак. Крупная собака, гораздо более ленивая, грузная, весьма величественная в покое, весьма красивая в беге, рождается со всеми артистическими данными для безупречного исполнения этой роли. Более жалкое и, возможно, поучительное зрелище представляет собой маленькая собачка в добросовестных и несовершенных усилиях превзойти сэра Филипа Сидни. Дело в том, что идеал собак феодальный и религиозный; с одной стороны, ими вечно правит властный Олимп людей; с другой — их необычайная разница между друг другом в величине и силе никоим образом не допускает появления демократических взглядов. Более удачным, пожалуй, будет сравнить их общество с любопытным спектаклем, который представляет собой школа — младшие учителя, старосты, большие и маленькие ребята — при появлении противоположного пола. В каждом случае мы заметим несколько сходную скованность поведения и несколько сходное старание выказать себя в лучшем свете. В каждом случае большое животное сохраняет презрительное добродушие, в каждом маленькое раздражает его надоедливой бесцеремонностью, будучи уверенным в своей неприкосновенности, в каждом мы обнаружим двуличное поведение, создающее двуличные характеры, бестолковый и шумный героизм, сочетающийся с немалой долей робости в поступках. Я знал собак и знал школьных героев, которых, если бы не шерсть, трудно было бы отличить друг от друга; и если мы хотим понять древнее рыцарство, то должны обратить взгляд на школьные площадки для игр или навозные кучи, где собираются собаки.Самка у собак давно получила свободу. Постоянное истребление щенков-самочек нарушило пропорции полов и извратило их отношения. Таким образом, когда рассматриваем поведение собаки, мы видим романтическое, моногамное животное, возможно, некогда нежное, как кошка, в борьбе с невыносимыми условиями. Человек должен ответить за многое; и роль, которую он играет, еще более отвратительная и вредная, чем роль Корина в глазах Оселка. Но его вмешательство по крайней мере поставило во властное положение немногих уцелевших леди. В этом обществе они правят безраздельно: признанные королевы, и в единственном случае нападения на самку, какой мне известен, преступника несколько оправдывали обстоятельства. Это маленький, очень живой, породистый, умный скайтерьер, черный, как шляпа, с влажным носом-пуговкой и напоминающими дымчатый кварц глазами. На взгляд человека, он определенно красив, но леди своего племени кажется отвратительным. Утонченный джентльмен с плюмажем и темляком, он появился на свет с высоким чувством учтивости к леди. И получал от них в высшей степени жестокое обращение. Я слышал, как он блеял овцой, видел его истекающим кровью, ухо его было изорвано в клочья, как полковое знамя, и все же он не унижался до того, чтобы давать сдачи. Мало того, когда хозяйка оскорбительно подняла хлыст на ту самую леди, что так жестоко обходилась с ним, мой маленький джентльмен, издав хриплый вопль, зубами и когтями атаковал мучительницу. Это история душевной трагедии. После трех лет тщетного рыцарства он внезапно, в единый час, сбросил с себя ярмо обязательств. Будь он Шекспиром, то написал бы «Троила и Крессиду», чтобы заклеймить представительниц немилосердного пола, но, будучи лишь маленькой собачкой, стал кусать их. Изумление тех леди, на которых он нападал, говорило о чудовищности его преступления, но он оттолкнул от себя своего доброго ангела, совершил моральное самоубийство, почти в тот же час, отбросив остатки пристойности, стал нападать и на престарелых. Этот факт следует отметить, он показывает, что этические законы у людей и собак общие и что единственное умышленное их нарушение уничтожает все сдерживающие начала «Но пока горит лампа, — гласит пословица, — величайший грешник может исправиться». Я с радостью увидел симптомы искреннего раскаяния в моем прелестном негоднике; и после трепки, которую он принял без жалоб на другой день от негодующей красавицы, я стал надеяться, что период «Sturm und Drang» кончился.Все эти маленькие джентльмены тонкие казуисты. Моральное обязательство перед самкой очевидно, но когда возникают противоположные обязательства, они усаживаются и разбираются в них, словно иезуиты-исповедники. Я знал еще одного маленького скайтерьера с простоватыми манерами и внешностью, но очень умного и дружелюбного. Семья уезжала на зиму за границу, и на это время его принял дядя в том же городе. Зима прошла, семья вернулась, его дом (которым он очень гордился) был снова открыт, и скайтерьер оказался перед необходимостью выбора между долгом верности и долгом благодарности. Он не забыл старых друзей, но казалось неприличным покидать новых. И вот как он разрешил эту проблему. Каждое утро, едва открывалась дверь, Кулин мчался к дяде, навещал малышей в детской, приветствовал всю семью и возвращался домой к завтраку и своему куску рыбы. Делалось это не без ощутимой жертвы с его стороны, ему приходилось отказываться от особой чести и радости — утренней прогулки с моим отцом. Возможно, по этой причине он постепенно отходил от своего ритуала и в конце концов окончательно вернулся к прежнему образу жизни. Но то же самое решение помогло ему в другом, более мучительном случае раздвоения долга. Он отнюдь не был кухонной собачкой, но кухарка с необычайной добротой холила его в то время, когда он утратил душевное равновесие; и хотя не обожал ее так, как моего отца — Кулин (прирожденный сноб) видел в ней «просто-напросто служанку», — тем не менее питал к ней особую благодарность. Так вот, кухарка уволилась и стала жить в своей квартире на одной из соседних улиц; и Кулин оказался в положении юного джентльмена, лишившегося неоценимого блага — верной няни. Успокоить собачью совесть фунтом чая к Рождеству невозможно. Кулин, уже не довольствуясь мимолетными визитами, проводил всю первую половину дня у своей одинокой приятельницы. И так изо дня в день скрашивал ее одиночество, пока (по какой-то причине, чего я так и не смог понять и не могу одобрить) его не стали держать взаперти, чтобы отучить от этой любезной манеры. Здесь имеет смысл отметить не сходство, а разницу; четко определенные меры благодарности и пропорциональную им продолжительность его визитов. Что-нибудь более далекое от инстинкта трудно вообразить; и человека трогает, даже слегка раздражает характер, настолько лишенный стихийности, настолько бесстрастный в справедливости и настолько педантично повинующийся голосу разума.Таких собак, как этот добрый Кулин, немного, людей тоже. Но этот тип ясно различим как в человеческом, так и в собачьем семействе. Целью его была не галантность, а здоровая, несколько обременительная респектабельность. Кулин был заклятым врагом всего исключительного, бросающегося в глаза, приверженцем золотой середины. И будучи педантичным и добросовестным во всех шагах своего безупречного пути, ждал той же педантичности и еще большей серьезности в поведении своего божества, моего отца. Быть идолом Кулина представляло собой нелегкую задачу: он был требовательным, будто строгий родитель, и при каждом признаке легкомыслия у почитаемого человека громко провозглашал гибель нравственности и скорое крушение основ жизни.Я назвал его снобом; но все собаки снобы, правда, в разной степени. Нам нелегко разобраться в их снобизме, думаю, мы способны видеть различия в их положении, но понять критерия не можем. Так, в Эдинбурге, в приличной части города, существовало несколько собачьих обществ или клубов, которые собирались по утрам, чтобы — эта фраза условная — «обменяться новостями». Один мой друг, владелец трех собак, однажды с удивлением обнаружил, что они перешли из одного клуба в другой; но было то возвышением или падением, результатом приглашения или изгнания, он не представлял. И это четко иллюстрирует наше непонимание подлинной жизни собак, их общественных устремлений и общественной иерархии. Во всяком случае в отношениях с людьми они осознают не только их пол, но и разницу в положении. Притом в самой снобистской манере; собака бедняка не оскорбляется окриком богатого и приберегает все свои недобрые чувства для тех, кто беднее или оборваннее ее хозяина. И для каждой общественной ступени у них есть свой идеал поведения, которому под страхом потери уважения нужно соответствовать. Как часто холодный взгляд говорил мне, что моя собака разочарована; и насколько охотнее она получила бы трепку, лишь бы не быть так уязвленной в самое сердце!Я знал одну не заслуживающую уважения собаку. Она гораздо больше походила на кошку; почти не обращала внимания на людей, с которыми просто сосуществовала, как мы с домашней скотиной, и была всецело предана искусству воровства. Сельский дом не являлся для нее помехой, а жить в городе она отказывалась. Думаю, эта собака жила с беспокойным, но подлинным удовольствием и наверняка погибла в какой-нибудь западне. Но она являлась исключением, явным атавизмом, как волосатый человеческий младенец. Подлинная собака девятнадцатого века, судя по остальным моим многочисленным знакомым, влюблена в респектабельность. Однажды некая дама взяла в дом уличного пса. Пока был бродягой, он вел себя, как бродяга, резвился в грязи, забирался в лавки мясников, гонялся за кошками, вечно попрошайничал; однако с улучшением общественного положения отказался от этих неподобающих удовольствий. Перестал воровать, бросил преследовать кошек и, чувствуя на себе ошейник, не замечал прежних товарищей. Однако принадлежащие к высшему классу собаки не признают выскочек, и с того часа, если не считать человеческого внимания, пес был одинок. Лишенный друзей, прежних развлечений и привычек, он все-таки жил в ореоле счастья, довольный обретенной респектабельностью и заботившийся лишь о том, чтобы всеми силами ее поддерживать. Осуждать нам или хвалить этого выбившегося из низов пса? Его человеческого собрата мы хвалим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
. Он почти не стыдится того, что кого-то облаял или покусал, и за те проступки, которые совершил, дабы блеснуть перед леди своего племени, даже при физическом наказании, сохраняет какую-то гордость. Но если понимает, что пойман на лжи, тут же сникает.Недалекие наблюдатели считают собаку не только правдивой, но и скромной. Поразительно, как пользование языком притупляет способности человека — раз тщеславие не находит выхода в словах, зрячие существа не могут обнаружить столь явного, вопиющего недостатка. Если б избалованная собачка неожиданно обрела дар речи, она бы болтала без умолку и только о себе, принимая друзей, мы были бы вынуждены отправлять ее на чердак и запирать там и через год из-за ревнивого скулежа и склонности ко лжи разлюбили бы напрочь. Я хотел сравнить ее с сэром Уиллоуби Паттерном, но у Паттернов более сдержанное сознание собственных достоинств, а кроме того, на ум приходит более уместная параллель. Ганс Христиан Андерсен, каким мы его видим в собственных потрясающих мемуарах, трепещущий с головы до ног от мучительнрго тщеславия, ищущий даже на улице хотя бы тень обиды, — вот вам говорящая собака.Эта самая страсть к значительности и соблазнила собаку принять зависимое положение в роли друга человека. Кошка, животное с более откровенными склонностями, сохраняет независимость. Но собака, живущая с постоянной оглядкой на зрителей, напросилась в рабство, похвалами и ласками ее заставили отречься от своей природы. Когда она отказалась охотиться и стала блюдолизом у человека, Рубикон был перейден. С тех пор пес повел жизнь праздного джентльмена, и за исключением немногих, кого мы заставляем работать, весь вид становился все более самодовольным, манерным и вычурным. В поведении маленькой собаки нет почти ничего естественного. Она пребывает в лучшем состоянии духа, не гнется под бременем материальных забот и держится гораздо наиграннее среднего человека. Вся ее жизнь, если у собаки есть претензии на галантность, проходит в тщеславном спектакле, в страстном домогательстве восхищения. Выведите на прогулку щенка, и вы увидите этот пушистый комок неуклюжим, глупым, озадаченным, но естественным. Пусть пройдет несколько месяцев, и когда снова поведете его на прогулку, вы обнаружите, что естественность скрылась под условностями. Щенок ничего не будет делать без рисовки; все самые простые дела будут совершаться с церемониями замысловатого, непонятного этикета. Инстинкт пробудился, говорит недалекий человек. Ничего подобного. Некоторые собаки — по крайней мере некоторые — если их держать отдельно от других, остаются совершенно естественными, а когда познакомятся с опытным собратом и поймут суть игры, будут отличаться неукоснительным соблюдением ее правил. Мне хотелось бы рассказать историю, которая ярко бы высветила этот вопрос, но у людей, как и у собак, существует замысловатый, непонятный этикет. И те и другие рабы условностей, что создает между ними узы дружбы.Особь, человек или собака, у которой есть совесть, вечно обречена на притворство; чувство этого закона в костях непременно толкает того и другого к сдержанному, вычурному поведению. И наоборот, в замысловатых, осознанных манерах собаки видны моральные взгляды и любовь к идеалу. Следовать в течение десяти минут по улице за чванным породистым псом — значит получить урок актерского мастерства и искусного владения телом, пес в каждом движении соблюдает верность какому-то утонченному представлению, и самая тупая дворняжка, завидя его, поднимает уши и начинает имитировать и пародировать эту очаровательную непринужденность. Быть лощеным и гордым джентльменом, беззаботным, любезным, веселым — врожденная претензия собак. Крупная собака, гораздо более ленивая, грузная, весьма величественная в покое, весьма красивая в беге, рождается со всеми артистическими данными для безупречного исполнения этой роли. Более жалкое и, возможно, поучительное зрелище представляет собой маленькая собачка в добросовестных и несовершенных усилиях превзойти сэра Филипа Сидни. Дело в том, что идеал собак феодальный и религиозный; с одной стороны, ими вечно правит властный Олимп людей; с другой — их необычайная разница между друг другом в величине и силе никоим образом не допускает появления демократических взглядов. Более удачным, пожалуй, будет сравнить их общество с любопытным спектаклем, который представляет собой школа — младшие учителя, старосты, большие и маленькие ребята — при появлении противоположного пола. В каждом случае мы заметим несколько сходную скованность поведения и несколько сходное старание выказать себя в лучшем свете. В каждом случае большое животное сохраняет презрительное добродушие, в каждом маленькое раздражает его надоедливой бесцеремонностью, будучи уверенным в своей неприкосновенности, в каждом мы обнаружим двуличное поведение, создающее двуличные характеры, бестолковый и шумный героизм, сочетающийся с немалой долей робости в поступках. Я знал собак и знал школьных героев, которых, если бы не шерсть, трудно было бы отличить друг от друга; и если мы хотим понять древнее рыцарство, то должны обратить взгляд на школьные площадки для игр или навозные кучи, где собираются собаки.Самка у собак давно получила свободу. Постоянное истребление щенков-самочек нарушило пропорции полов и извратило их отношения. Таким образом, когда рассматриваем поведение собаки, мы видим романтическое, моногамное животное, возможно, некогда нежное, как кошка, в борьбе с невыносимыми условиями. Человек должен ответить за многое; и роль, которую он играет, еще более отвратительная и вредная, чем роль Корина в глазах Оселка. Но его вмешательство по крайней мере поставило во властное положение немногих уцелевших леди. В этом обществе они правят безраздельно: признанные королевы, и в единственном случае нападения на самку, какой мне известен, преступника несколько оправдывали обстоятельства. Это маленький, очень живой, породистый, умный скайтерьер, черный, как шляпа, с влажным носом-пуговкой и напоминающими дымчатый кварц глазами. На взгляд человека, он определенно красив, но леди своего племени кажется отвратительным. Утонченный джентльмен с плюмажем и темляком, он появился на свет с высоким чувством учтивости к леди. И получал от них в высшей степени жестокое обращение. Я слышал, как он блеял овцой, видел его истекающим кровью, ухо его было изорвано в клочья, как полковое знамя, и все же он не унижался до того, чтобы давать сдачи. Мало того, когда хозяйка оскорбительно подняла хлыст на ту самую леди, что так жестоко обходилась с ним, мой маленький джентльмен, издав хриплый вопль, зубами и когтями атаковал мучительницу. Это история душевной трагедии. После трех лет тщетного рыцарства он внезапно, в единый час, сбросил с себя ярмо обязательств. Будь он Шекспиром, то написал бы «Троила и Крессиду», чтобы заклеймить представительниц немилосердного пола, но, будучи лишь маленькой собачкой, стал кусать их. Изумление тех леди, на которых он нападал, говорило о чудовищности его преступления, но он оттолкнул от себя своего доброго ангела, совершил моральное самоубийство, почти в тот же час, отбросив остатки пристойности, стал нападать и на престарелых. Этот факт следует отметить, он показывает, что этические законы у людей и собак общие и что единственное умышленное их нарушение уничтожает все сдерживающие начала «Но пока горит лампа, — гласит пословица, — величайший грешник может исправиться». Я с радостью увидел симптомы искреннего раскаяния в моем прелестном негоднике; и после трепки, которую он принял без жалоб на другой день от негодующей красавицы, я стал надеяться, что период «Sturm und Drang» кончился.Все эти маленькие джентльмены тонкие казуисты. Моральное обязательство перед самкой очевидно, но когда возникают противоположные обязательства, они усаживаются и разбираются в них, словно иезуиты-исповедники. Я знал еще одного маленького скайтерьера с простоватыми манерами и внешностью, но очень умного и дружелюбного. Семья уезжала на зиму за границу, и на это время его принял дядя в том же городе. Зима прошла, семья вернулась, его дом (которым он очень гордился) был снова открыт, и скайтерьер оказался перед необходимостью выбора между долгом верности и долгом благодарности. Он не забыл старых друзей, но казалось неприличным покидать новых. И вот как он разрешил эту проблему. Каждое утро, едва открывалась дверь, Кулин мчался к дяде, навещал малышей в детской, приветствовал всю семью и возвращался домой к завтраку и своему куску рыбы. Делалось это не без ощутимой жертвы с его стороны, ему приходилось отказываться от особой чести и радости — утренней прогулки с моим отцом. Возможно, по этой причине он постепенно отходил от своего ритуала и в конце концов окончательно вернулся к прежнему образу жизни. Но то же самое решение помогло ему в другом, более мучительном случае раздвоения долга. Он отнюдь не был кухонной собачкой, но кухарка с необычайной добротой холила его в то время, когда он утратил душевное равновесие; и хотя не обожал ее так, как моего отца — Кулин (прирожденный сноб) видел в ней «просто-напросто служанку», — тем не менее питал к ней особую благодарность. Так вот, кухарка уволилась и стала жить в своей квартире на одной из соседних улиц; и Кулин оказался в положении юного джентльмена, лишившегося неоценимого блага — верной няни. Успокоить собачью совесть фунтом чая к Рождеству невозможно. Кулин, уже не довольствуясь мимолетными визитами, проводил всю первую половину дня у своей одинокой приятельницы. И так изо дня в день скрашивал ее одиночество, пока (по какой-то причине, чего я так и не смог понять и не могу одобрить) его не стали держать взаперти, чтобы отучить от этой любезной манеры. Здесь имеет смысл отметить не сходство, а разницу; четко определенные меры благодарности и пропорциональную им продолжительность его визитов. Что-нибудь более далекое от инстинкта трудно вообразить; и человека трогает, даже слегка раздражает характер, настолько лишенный стихийности, настолько бесстрастный в справедливости и настолько педантично повинующийся голосу разума.Таких собак, как этот добрый Кулин, немного, людей тоже. Но этот тип ясно различим как в человеческом, так и в собачьем семействе. Целью его была не галантность, а здоровая, несколько обременительная респектабельность. Кулин был заклятым врагом всего исключительного, бросающегося в глаза, приверженцем золотой середины. И будучи педантичным и добросовестным во всех шагах своего безупречного пути, ждал той же педантичности и еще большей серьезности в поведении своего божества, моего отца. Быть идолом Кулина представляло собой нелегкую задачу: он был требовательным, будто строгий родитель, и при каждом признаке легкомыслия у почитаемого человека громко провозглашал гибель нравственности и скорое крушение основ жизни.Я назвал его снобом; но все собаки снобы, правда, в разной степени. Нам нелегко разобраться в их снобизме, думаю, мы способны видеть различия в их положении, но понять критерия не можем. Так, в Эдинбурге, в приличной части города, существовало несколько собачьих обществ или клубов, которые собирались по утрам, чтобы — эта фраза условная — «обменяться новостями». Один мой друг, владелец трех собак, однажды с удивлением обнаружил, что они перешли из одного клуба в другой; но было то возвышением или падением, результатом приглашения или изгнания, он не представлял. И это четко иллюстрирует наше непонимание подлинной жизни собак, их общественных устремлений и общественной иерархии. Во всяком случае в отношениях с людьми они осознают не только их пол, но и разницу в положении. Притом в самой снобистской манере; собака бедняка не оскорбляется окриком богатого и приберегает все свои недобрые чувства для тех, кто беднее или оборваннее ее хозяина. И для каждой общественной ступени у них есть свой идеал поведения, которому под страхом потери уважения нужно соответствовать. Как часто холодный взгляд говорил мне, что моя собака разочарована; и насколько охотнее она получила бы трепку, лишь бы не быть так уязвленной в самое сердце!Я знал одну не заслуживающую уважения собаку. Она гораздо больше походила на кошку; почти не обращала внимания на людей, с которыми просто сосуществовала, как мы с домашней скотиной, и была всецело предана искусству воровства. Сельский дом не являлся для нее помехой, а жить в городе она отказывалась. Думаю, эта собака жила с беспокойным, но подлинным удовольствием и наверняка погибла в какой-нибудь западне. Но она являлась исключением, явным атавизмом, как волосатый человеческий младенец. Подлинная собака девятнадцатого века, судя по остальным моим многочисленным знакомым, влюблена в респектабельность. Однажды некая дама взяла в дом уличного пса. Пока был бродягой, он вел себя, как бродяга, резвился в грязи, забирался в лавки мясников, гонялся за кошками, вечно попрошайничал; однако с улучшением общественного положения отказался от этих неподобающих удовольствий. Перестал воровать, бросил преследовать кошек и, чувствуя на себе ошейник, не замечал прежних товарищей. Однако принадлежащие к высшему классу собаки не признают выскочек, и с того часа, если не считать человеческого внимания, пес был одинок. Лишенный друзей, прежних развлечений и привычек, он все-таки жил в ореоле счастья, довольный обретенной респектабельностью и заботившийся лишь о том, чтобы всеми силами ее поддерживать. Осуждать нам или хвалить этого выбившегося из низов пса? Его человеческого собрата мы хвалим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16