Видимо, нотация, прочитанная Николаю, произвела впечатление и на Артура. Он уже явно побаивался широких выводов, к которым недавно был склонён вместе с Николаем. Сейчас его интересовало, как записать происшествие у светоморя. Живой ли храбрец напал на нас или то было забавное физическое явление — ему нужно дать название. Поскольку шар весь светился и, возможно, — если, конечно, прав Николай, — даже разговаривал радиацией, он предлагает именовать его Луцием или радиалом, — в том и другом названии присутствует категория излучения.— А повстречается шарик побольше и пострашней, назовём его попросту Люцифером, — съязвил я.Но до Артура шутка не дошла. Он нечувствителен к шуткам. И, учитывая при размышлении все стороны, вывод он объявляет с такой односторонней категоричностью, словно ничего другого и быть не может. В этом отношении он превосходит даже Николая: тот увлекается, но не отстаивает своих заблуждений. А у Артура даже признание «Совсем не понимаю, что это такое» звучит как: «Дважды два — четыре, неужели вы такие невежды, что не знаете?». Впрочем, вскоре мы твёрдо установили, что в дзета—мире дважды два отнюдь не четыре, — и категоричности у Артура поубавилось. Случай с сомнительной расшифровкой сигналов радиала тоже оказал своё действие.Жак не принимал участия в разговоре. Он сидел на диване, поджав под себя ноги, — тысячи раз мы трое пытались проделать то же самое, ни один не выдерживал больше минуты, а Жак клянётся, что это самая удобная поза, — и только переводил большие, выпуклые, тёмные, очень добрые глаза с одного на другого. Я попросил его высказаться. Он горестно вздохнул, запустил обе руки в волосы и яростно встормошил кудри. Жак очень смешон, когда пытается что-либо связно изложить. Он с усилием промямлил:— Конечно, все мы понимаем… Но с другой точки зрения… Просто не знаю, как подойти…— Постарайся подойти членораздельной речью.Он с укором посмотрел на меня. Ему не нравится, что я всегда посмеиваюсь. Обо мне говорят, что ради красного словца не пожалею ни матери, ни отца. А его, Жака, томят грустные мысли и гнетут печальные предчувствия. Мало-помалу в его речи проклюнулась мысль.— Нефундаментальность геометрических координат, инвариантность физических полей… Важно, не спорю. Но вот этот дурачок… Вдруг и вправду живой? Напал, вы оборонялись, он погибает… Значит, нападение и защита? Свары? Ссоры? А если и войны? И нам вмешиваться в их распри? На чужом пиру да похмелье? Пожалуйста, не смейся, Полинг! Вопрос такой трудности… Голова пухнет!Вопрос не казался мне таким уж трудным.— Мы разведчики, а не воины, Жак. Лишь жестокая необходимость может заставить нас вмешаться в местные распри. Не уверен, повторяю, что мы были объектами осмысленного нападения. Нужно ещё доказать, что Люцифер или радиал — нечто живое, а не нормальное в этом мире физическое явление.Жака мой ответ удовлетворил, Артур задумался. Я спросил у него:— Ты, кажется, не согласен?— Я думаю о другом, Казимеж.— О чем же?— Мне кажется, этот мир устроен не по Аристотелю.— Не по Аристотелю? Как это надо понимать?Он ответил почти надменно:— Не знаю. Сам не понимаю.Уверен, что признание в непонимании он считал в тот момент вполне достаточным объяснением загадки! Глава третьяВ ЦАРСТВЕ СТАТИСТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ 1 Недоумения у нас, естественно, были. И поводов для удивления хватало. Но, оглядываясь сегодня назад, я понимаю, что у меня было и ещё одно чувство: разочарование. Каждому ещё на школьной скамье столько говорят, что основные физические свойства нашего мира определяются его восьмимерностью, а в мирах иных измерений физика неизбежно иная, что невольно ждёшь от таких миров чего-то сногсшибательного, чего-то за гранью реально допустимого. Помню, как тому же нашему профессору Антонио Дирборн-Курдаб-оглы я на выпускном экзамене, где среди прочих мне выпал и вопрос о четырехмерном мире, прямо брякнул: «Это мир привидений!». И деловито разъяснил, что раз все тела имеют там геометрические размеры и движутся во времени, а масса и энергия свойства не фундаментальные, то они хоть и пространственны, но бестелесны, не могут воздействовать одно на другое, их нельзя увидеть, пощупать — в общем, нормальные призраки. И профессор одобрительно кивал головой, только добавил, что у меня одна, впрочем, простительная ошибка: он недавно провёл обширный математический анализ знаменитых призраков древней литературы — тени отца Гамлета, тени пророка Самуила, вызванного из гроба какой-то волшебницей, Кентервильского привидения, некоей Пиковой дамы и ещё с десятка других, менее знаменитых, — и точно установил, что все эти прославленные привидения имели высокий процент вещественности и могли существовать только в мире шести измерений. Таким образом, в четырехмерном мире нормальные привидения невозможны, этот мир сам гораздо призрачней любого призрака. «И я не уверен, что такой мир способен к реальному физическому существованию, хотя логически он непротиворечив и математически возможен, и во всех учебниках его реальность постулируется, так что со спокойной совестью ставлю вам пятёрку по физике космоса и сопряжённых миров». И профессор размашисто начертал свою фамилию в моем дипломе.Выше я говорил, что испытывал удовлетворение, а сейчас твержу о разочаровании. Противоречия тут нет. Я был капитаном трансмирового корабля и не мог не радоваться, что мы избежали катастрофы при вторжении в дзета—пространство и что с первого выхода обнаружили много диковинного. Но одно — удовлетворение практика, другое — любопытство путешественника. Артур Хирота, штатный мыслитель нашей экспедиции, буркнул, что дзета—мир сконструирован не по Аристотелю, и, удовлетворённый своим непонятным открытием, спокойно заснул после ужина. На лице его утром не виднелось и следа бессонных дум. Как командир приветствую такое спокойствие, как восьмимерный зритель двенадцатимерных чудес — жду иного. Думаю, если бы мы, выйдя наружу, очутились в эпицентре адского пекла, в чем-то невероятном, невозможном, непредставимо ужасном, чудовищно опасном и только мощная защита генераторов «Пегаса» спасла бы нас от испепеления, расчленения, растворения, двенадцатимерного разлёта, молекулярного распада, то сама опасность пребывания в новом мире, показывающая его непохожесть на наш, придавала бы особую ценность изучению его природы.Впрочем, с друзьями я не поделился своими чувствами. Терпеть не могу укоров, а они, уверен, были бы немедленно высказаны. С меня хватит славы «испытателя бездн, покорителя пекла», как поётся в песенке «Астронавигаторы Вселенной». Почему-то всем воображается, что я ощущаю наслаждение от стояния «бездны мрачной на краю». И когда я уверяю, что у меня кружится голова, если приближаюсь к любому провалу, тёмные просторы космоса внушают мне почти физическое недомогание, а приближаюсь я к провалам и почти всю жизнь провожу в дальнем космосе лишь потому, что такова моя прозаическая профессия — первому изведывать неизведанное, — все убеждены, что я становлюсь в позу. Правда часто неправдоподобна — это знают все, а когда я говорю о себе правду, посмеиваются: «Ох этот Казимеж, ради красного словца не пощадит ни мать, ни отца!». Могу представить себе, с каким ледяным высокомерием процедил бы сквозь зубы Артур: «Пожалуйста, без выискивания ужасов, дорогой Полинг!» — скажи я ему, чего ожидал от первого выхода в дзета—мир.Итак, подводя итоги первому дню, я высказал удовлетворение: и много нового обнаружено, и серьёзных опасностей не повстречалось, и ротонная связь с «Пегасом» в двенадцатимерном мире столь же надёжна, как и в нашем восьмимерном. Из последнего факта я сделал практический вывод:— Автоматы сами обеспечивали связь, Жак ни к одному не прикасался. Он вполне мог бы быть с нами. Завтра пойдём вчетвером. 2 На перелёте к куполу Николай высказал опасение, что купола больше не будет. В диковинном сооружении заключена необузданная оптическая иллюзия. Что нам однажды примерещилось, вторично не повторится.Но купол стоял такой же невысокий, с размытыми очертаниями, с единственным входом. А внутри по-прежнему была не крыша, а тусклое небо, и полусвет-полутьма, и шесть выходов наружу. И около одного красовался мастерский рисунок Артура — золотомордая круглая голова и ярко пылающая девятиконечная звезда.Николай направился к отверстию, через которое мы уже выбирались наружу. Я опять «ввёл его в должность».— Не уверен, что возвращение к светоморю — лучший вариант обследования дзета—мира. Испытаем следующий выход. Первым иду я, нас страхует Жак.Жак, в отличие от порывистого Николая, не стремился всюду быть первым.Артур около второго выхода нарисовал новую картину. На этот раз это был красный бык с голубой луной на голове вместо рогов. Рисунок был так красив, что мы минут пять любовались им, прежде чем шагнули в отмеченное красным быком отверстие.Страна, открывшаяся за вторым выходом из купола, казалась составленной из телесных предметов в реальном пространстве. И если на Земле и на соседних планетах подобного пейзажа нельзя было найти, то похожие попадались в других районах космоса. Николай сказал, что где-то уже видел такие картины.Мы находились на дне горной чаши — купол возвышался в центре сжатой горами котловины. И по мере отдаления горы вздымались выше: холмики вблизи купола, крупные пики подальше, а на пределе видимости — каменные гиганты, закрывавшие главами небо. Их было так много, они такой многовершинной цепью сковывали горизонт, забирались столь высоко, что поражало, как в исполинском их нагромождении нашёлся ровный участок — дно чаши с маленьким куполом в центре.Небо здесь тоже походило на земное — высокое, голубое, нежно сияющее дневное небо, только без светила. И почва мало отличалась от земной — камни, пыль, мягкий грунт между камнями. А поодаль виднелись растения — не то сады, не то леса, — тоже напоминавшие те, что попадались на планетах космоса (стволы, кроны, распростёртые ветви), правда, ярко-оранжевые и синие, а не зеленые. И атмосфера была схожей с земной, анализаторы указали в ней кислород, азот, и углекислоту, и ещё какие-то газы — мы, естественно, не осмелились ею дышать, но ощущали сквозь гибкие скафандры приятное дуновение воздуха.— Вижу город! — воскликнул Николай.— Вижу древний земной замок! — откликнулся Жак, смотревший левее.Сооружение, на которое указывал Жак, и вправду наводило на мысль о замке, вздымавшем угрюмые башни над кронами густого парка. А что Николай назвал городом, было очень далеко. В неясной массе строений, приткнувшихся к исполинской горе, угадывались контуры огромных зданий. Если это и был город, то возведённый из титанических домов.— Джомолунгма — карлик рядом с любой из здешних горушек, — заметил Артур, опуская бинокль. — А к тому городку — шагать и шагать. Предлагаю начать исследования с замка.Жак первый заметил, что размеры замка по мере приближения уменьшаются. Сооружение, поднимавшееся над парком, вскоре уже не казалось огромным и грозным, скорей, это была вилла, а не замок.Артур, оглянувшись, увидел, что купол, наоборот, вырос. Теперь это было не прежнее скромное возвышение, а крупный холм.— Забавно! — Я поглядывал то вперёд, то назад. — Дальнее увеличивается, ближнее уменьшается, такие диковины мне ещё не встречались. Будем, однако, идти к замку, чтобы вначале разобраться в нем. Давайте-ка включим двигатели!Медленные изменения, поразившие Жака, так убыстрились, что стали рельефно видимы. Замок на глазах опадал. Когда мы повисли над ним, внизу была лишь хаотическая груда камней. И громоздились они не в вековом парке, а среди кустарника — красные и синие растения, не то рослые травы, не то карликовые деревья, остервенело, как когтями, впивались корнями в почву.— Посмотрите назад! — закричал Николай.Исполинские горы, закрывавшие позади добрую треть неба, пропали, как съеденные. Вместо них — и тоже на треть неба — возвышался купол, колоссальный, куда больше исчезнувших гор. Вершина его вздымалась так высоко, что её уже почти не было видно. И опять мы были в центре чаши, а по краям вставали зубцы и пики — купол стал одной из таких вершин.— Мир чудес! — восторгался Николай. — Пусть кто теперь поспорит, что мы не в царстве оптических иллюзий!— Я буду спорить. — Артур один спокойно принял преображение пейзажа, словно иного и не ожидал. — Ни чудес, ни волшебства, ни оптического обмана нет. Явления этого мира куда запутанней.— Ты хочешь сказать, что тебе они ясны?— Я сказал, запутанней… Но в данном случае ясно: здесь пространственная перспектива не сходящаяся, как у нас, а расходящаяся.Жак согласился сразу, он без сопротивления приемлет все, что скажет Артур Мы с Николаем усомнились. Расходящаяся перспектива противоречила нашим геометрическим представлениям ещё больше, чем то отсутствие перспективы, с каким мы встретились, когда впервые вышли из «Пегаса». Конечно, нам открылось удивительное явление, немыслимое в нашем космосе, но объяснения Артура показались мне слишком парадоксальными.Артур возразил, что расходящаяся перспектива не такая уж диковинная штука. В живописи детей и древних народов фигуры на заднем плане чаще крупней, чем на переднем. Хотя и дети, и древние видели и видят окружающий мир не хуже нас.В самом деле, у нас перспектива сходящаяся, такова уж геометрическая природа космоса. Именно благодаря уменьшению предметов на расстоянии и создаётся объёмный обзор — мы видим дальние здания, горы, планеты, звезды, могли бы увидеть и отдалённейшие галактики, будь достаточно зорки. А здесь пространство иного рода.Разве никого не удивило, что на небе нет светил? Расходящаяся перспектива объясняет их отсутствие: каждая звезда сама по себе огромна, а на отдалении ещё увеличивается — как же её увидеть на крохотном небесном участке? И разве не свидетельствует об иной форме видения то, что мы, постоянно передвигаясь, постоянно остаёмся в центре котловины, а меняются лишь горы на окраине? В дзета—мире нет проникновения взглядом в дали, здесь глазу открыто лишь непосредственное окружение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19