— Вы должны понять меня Я видел вас с товарищем Иваном, поэтому принял вас как брата. Приди кто другой, кого я не знаю пришлось бы убрать. Акт будет осуществлять другой товарищ не я, к сожалению. Я не вправе рисковать его жизнью до той минуты, пока он не приведет приговор над тираном в исполнение…— Словом, не доверяете товарищ Антон?— Вы брат мне, товарищ Карпович! Как же я могу вам не доверять? Но если бы я спросил, где ваши друзья которые ждут на улицах того часа когда поедет Николай кровавый чтобы взорвать его, вы бы мне ответили?— Нет, — согласился Карпович. — Я бы не ответил ни в коем случае. Но мне кажется что наш опыт несколько больше вашего товарищ Антон. Я не претендую на то чтобы влезать в ваше дело. Я думаю, что совместное обсуждение вашего плана, его детальное исследование может помочь вам Все же, согласитесь мы обладаем большей информацией чем вы.— Ваши товарищи намерены проводить акт в Ревеле? — спросил Антон в упор.Карпович оглядел его юное лицо пшеничные усы добрые чуть близорукие голубые глаза и сопротивляясь себе самому тем не менее ответил:— Да.— Где это должно произойти?— Я не могу ответить на ваш вопрос.Антон удовлетворенно кивнул.— Верно. Я не в обиде. Теперь вам будет ясно отчего и я вынужден молчать.— Такое недоверие друг к другу может принести нам много бед, — заметил Карпович. — Мы можем пересечься. Тогда провал ждет и вас и нас.— Вы же знаете, как много сейчас говорят о провокации в вашем ЦК, товарищ Карпович…— Вы заметили я не спросил ваше настоящее имя… Так что и вы переходите-ка на «Вадима» ладно?— Да, да, конечно, — сразу же согласился Антон, — я должен был в первую же минуту поинтересоваться как мне следует вас называть, простите.— Что же касается провокации о которой распускает слухи охранка дабы нанести удар престижу партии социалистов-революционеров то в первую очередь удар направлен против Ивана, вам это прекрасно известно. Нас сие не удивляет удар против товарища Ивана пытаются нанести уже не первый год. Это понятно, товарищ Антон, враг всегда норовит бить по вершинам. Не верьте бормотанию Бурцева им играет охранка. Точнее: я хочу думать, что им играют. Если же мы убедимся в осознанной провокации Бурцева я убью его. Вот так.— Коли вы скажете где намерены произвести акт, — задумчиво сказал Антон, — тогда и я отвечу на ваш вопрос.— Хорошо — после долгой паузы откликнулся Карпович. — Акт будет поставлен на улицах во время проезда царского кортежа к порту.— Они же придут сюда на «Штандарте», — удивился Антон. — Они и в городе то вряд ли появятся.— Они приедут сюда на чугунке, — сказал Карпович. — Вот в чем дело товарищ Антон.— Информация надежна?— Вполне.— В таком случае я скажу что мы ставим акт на царском фрегате. Наш человек застрелит царя на борту.— Я могу с ним увидеться?— А я смогу увидеться с тем, кто будет казнить императора на ревельских улицах?— Можете, — ответил Карпович. — Я один из них. Антон взглянул на собеседника своими ясными, детскими, сияющими глазами, вздохнул:— Чем будет работать товарищ? Бомба или револьвер?— Револьвер.— Это рискованно. Оружие могут выбить из рук, особенно если акт приурочен к обходу строя. Надежнее обмотать себя динамитом, полная гарантия успеха.— На военном корабле динамит не спрячешь, товарищ Вадим. И шнуры тоже, нереально.— Револьвер опробован?— Да.— Я оставлю вам свой адрес, товарищ Антон. Если человек, взявший на себя счастье покончить с тираном, появится в городе, — найдите меня, хорошо?— Я сделаю это.Азеф выслушал Карповича, гуляя по ночному Ревелю; когда тот кончил, сыграл рассеянность; он не должен помнить всего, что ему рассказал адъютант; в случае удачи максималистов он будет в стороне.— Прости, я задумался о своем, все пропустил мимо ушей… Пусть молодежь делает что хочет, я ставлю на боевую организацию, пойдем встречать наших: я отправил телеграмму, они должны приехать вечерним поездом.Никто, конечно же, не приехал, поскольку боевики получили сообщение Азефа за десять минут перед отправлением поезда в Ревель и за час перед тем, как из Петербурга вышел царский состав. Поэтому путешествие на «чугунке» прошло спокойно; в Ревель Герасимов привез с собой двести филеров; сто человек обеспечила местная охранка; армия выстроила шпалеры солдат по дорогам следования августейшей семьи; вся ревельская полиция была на улицах, сдерживая спинами жаркую толпу зевак; мальчики и девочки, одетые в белые платья, махали трехцветными флажками; хористы рвали горла, исполняя «властный державный»; когда государь ступил на борт катера, Герасимов облегченно вздохнул конец — делу венец, на море царя никто не достанет.С этим он отправился в отель и обвалился в сон, тяжелый и какой-то душный; проснулся в ужасе: увидел государя голым — к болезни; бросился в ванную комнату, пустил воду, смыл дурь с кончиков пальцев; в эту примету верил свято: если после пригрезившегося кошмара смыть кончики пальцев водой, сон не сделается явью, — сколько раз так бывало и всегда кончалось добром.Вернувшись в широкую двуспальную кровать, тяжело затянулся папиросой, подумав: «Был бы Столыпин покрепче, не стал бы я пальцы водою смывать, да здравствует республика и ее создатель Александр Герасимов!»А между тем директор департамента полиции Максимилиан Иванович Трусевич, поселившийся в «штабной» гостинице вместе с «тихоней» — товарищем министра внутренних дел Александром Александровичем Макаровым (старый друг Петра Аркадьевича, — еще с тех пор, как Столыпин был саратовским губернатором, а он, Макаров, председателем судебной палаты, поэтому и тащил за собой повсюду) и с генералом Курловым (змей, грязный человек, навязан в товарищи министра внутренних дел по высочайшему повелению), получив в руки депешу, залитую сургучом, «строго секретно, вручить лично», отправился к себе в номер, сломал сургучи, достал сводку наружного наблюдения, поставленного им за Герасимовым (без занесения в делопроизводство, работали свои самые доверенные люди), и углубился в чтение.На пяти страницах, написанных убористым почерком от руки (машинке такое не доверишь, у Герасимова всюду свои люди, не исключено, что и в стенографическом бюро департамента кого заагентурил), Трусевич подчеркнул лишь несколько строк:«Сероглазый» (так филеры обозначили Герасимова) в 13.32 зашел в кафе и занял столик в глубине зала. В 13.40 к нему присел «Урод» (так был обозначен Азеф). В течение двадцати пяти минут они, заказав две чашки кофе со сливками, беседовали о чем-то; ввиду указания «не пугать», попыток прослушать собеседование не предпринималось.В 14.05 «Урод» вышел из кафе и, взяв пролетку, отправился в центр города.В 141! «Сероглазый» вышел из кафе и, сев в ожидавший его экипаж, поехал, в военную гавань, где встретился с «Толстым» (такую кличку филеры департамента дали дворцовому коменданту Дедюлину) и «Рыжим» (так был обозначен начальник личной охраны государя генерал Спиридович).В 14.42 все трое на боте отправились на военный корабль.В 14.57 «Урод» встретился в ресторане «Золотая корона» с «Черным» (так был обозначен Карпович)В 15.08 «Черный», расставшись с «Уродом», который не стал обедать, отправился в район Нымме, дом семь, собственность шкипера Густава Юрна, где находился сорок пять минут.В 15.53 «Черный» вышел из дома и, тщательно проверяясь, отправился в центр, в ресторан «Золотая корона», где «Урод», не входивший ни с кем в контакт, заканчивал обед кофеем. «Черный» присел за столик «Урода» и беседовал с ним в течение пятнадцати минут. После этого они расстались, «Урод» отправился на вокзал и, взяв билет на петербургский поезд, зашел к начальнику железнодорожной станции «Ревель». Через окно было видно, что он спросил разрешения позвонить по телефонному аппарату. Такое разрешение ему было дадено.Опросом барышни с телефонной станции вокзала удалось выяснить, что из кабинета начальника действительно звонили в город, назвав номер отеля «Люкс». Точного содержания разговора телефонистка не помнит, но смысл сводился к тому, что «кризис заболевания прошел, ничего опасного для организма более нет, только нельзя допускать максимальной температуры, следует сразу же применять хирургические меры». Это послание просили передать некому «Александру Васильевичу».Между тем в 15.45 из дома шкипера Юрна вышел неизвестный, примерно двадцати трех лет, высокий блондин с пшеничными усами, нос прямой, глаза голубые, круглой формы, сам очень высокий, примерно двух метров росту, одетый в форму мичмана военного флота, и отправился к военной гавани, где сел на парапет, ожидая кого— то в течение часа, не входя ни с кем в контакт. После этого вернулся домой и более никуда не выходил и никого из неизвестных не принимал; присвоена кличка Усатый".Трусевич позвонил доверенному сотруднику особого отдела, ведавшему агентурой, и попросил немедленно прийти, захватив привезенные дубликаты фотографий боевиков-максималистов, заговор против себя понял сразу же, прочитав строчку по поводу «максимальной» температуры. Урод своих боевиков, понятно, от дела отвел, служит Герасимову не за страх, а за совесть, но ведь если охрана ведет социалистовреволюционеров, то проклятые максималисты на нем висят, на Трусевиче, будь они неладны! Сам Азеф от контактов с ними воздерживался, но чует сердце, этот Усатый в Ревеле неспроста, и то, что Азеф сам с ним не встретился, а послал к нему своего «Черного», весьма симптоматично.Разложив на столе пятнадцать фотографических портретов, Трусевич пригласил Василия Саввича Опарышкина, который возглавлял филерскую «летучую группу» (на пенсии уже, приглашен на штучную работу, с правом набрать себе семь филеров с поденной оплатой), подчиненную одному ему, директору департамента, Максимилиан Иванович попросил глянуть, нет ли среди предложенных к опознанию Черного или Усатого.Опарышкин лишь только глянул на стол, где были разложены фотографии, так сразу и ткнул пальцем в ту, что лежала с самого края, возле перламутрового, переливчатого телефонного аппарата:— Это Усатый, ваше превосходительство.Трусевич перевернул фотографию; каллиграфическими буквами было выведено: «Иван Савельевич Грачев, 1886 года рождения, дворянин, быв. студент физико— математического факультета СПб Университета, стажировался у профессора Баха, член ЦК соц-рев.; после казни Зильберберга, Никитенко, Сулятицкого и Стуре руководит боевым отрядом максималистов; состоит в розыскных листах ДП»Трусевич сердечно, но при этом в обычной своей суховатой манере поблагодарил Опарышкина и, протянув старику четвертной билет, заметил:— Пригласи своих сотрудников в трактир и хорошенько угости, но более двух четвертей не пить, завтра будет хлопотная работа. Если информация о сегодняшнем дне уйдет на сторону, — сгною всех вас в каземате. За Усатым сейчас кто смотрит?— Нушкин и Гандыба.— Хохол?— Да.— Зачем хохла взял в дело? Что, русских мало?— Он наш хохол, ваше превосходительство, проверенный, да и его дед по матери великоросс…— Смотри, под твою ответственность… А Черного кто водит?— Пашков и Каныгин.— Когда увидишь, что сотрудники и офицеры департамента окружили дом Усатого, своих сними. Чтоб все тихо было и культурно. Ясно?— Ясно, ваше превосходительство.— Черного продолжайте пасти сами, его никому не отдавать.— Юркий больно, двое могут не уследить, профессионал высокого класса.— За то и деньги плачу, чтоб профессионала пасли. Придурки меня не интересуют.Антона взяли ночью вместе со шкипером Юрном; оставили в доме засаду, на допросах, которые продолжались всю ночь, ни тот, ни другой не произнесли ни слова, а ведь завтра приходит фрегат «Виктория и Альберт» с королем Англии на борту, спаси господи, сохрани и помилуй.Трусевич даже подумал, не пригласить ли ему Герасимова для откровенного разговора, этот никому не желает подчиняться, только со Столыпиным имеет дело, информацией владеет уникальной, еще бы, член ЦК Азеф, лидер всех боевиков, стоит с ним на связи, ему, понятно, можно спать спокойно, супостату.Так, мол, и так, сказать ему, давайте объединимся на время визита, забудем споры, речь идет о жизнях августейших особ, пусть все личное отойдет на второй план, сочтемся славою в конце-то концов; нет, после тяжелого раздумья возразил себе Трусевич, такого рода беседа не для полковника, только посмеется, поняв мой страх.Лишь под утро нашел выход из положения; разбудил столыпинского дружка, товарища министра Макарова, и сказал:— Департаменту удалось захватить боевика-максималиста, Александр Александрович… Это очень тревожно. На допросе субъект молчит… Но поскольку гроза бомбистов Александр Васильевич Герасимов привез с собою коронную агентуру, просил бы вас подписать приказ — вот он, извольте ознакомиться, — что именно на него, учитывая его богатейший опыт, с сего часа возлагается наблюдение за всеми преступными элементами в Ревеле, а не только за эсерами. Думаю, если он возьмет в свои руки наблюдение и за максималистами и за анархистами, — мы можем быть спокойны за исход августейшей встречи.Прочитав приказ, присланный с нарочным в пять часов утра, Герасимов снова вернулся в постель и, выкурив папиросу, длинно сплюнул на пушистый ковер хорезмской работы.Как ужи выскользнули, подумал он о Трусевиче и Макарове; а ведь я один; Азеф-то уехал — никаких претензий, он свое дело сделал, эсеровские боевики остались в столице, Карпович не в счет, он получил инструкцию самому ничего не предпринимать, ждать команды. А максималисты здесь, готовят акт на воде. Господи, господи, вот ужас-то!Герасимов выкурил еще одну папиросу, потом поднялся, сбросил халат, принял холодный душ и отправился в триста седьмой номер, где разместился его штаб, работавший круглосуточно.Дежурил полковник Глазов, по счастью.— Глеб Витальевич, — голос Герасимова был сух и требователен, — немедленно свяжитесь с командованием флота и передайте указание перед торжественным построением экипажей обыскивать каждого, включая офицеров, на предмет обнаружения оружия.Глазов склонил голову, поинтересовался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34