тумба с раковиной напольная 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Будто деньги им и не
нужны, будто, если б они у них были, Воспителлы не знали бы, что с ними
делать. А может, деньги им и вправду не нужны - ведь они не покупали
провизии, вели один и тот же образ жизни и ни разу не болели, во всяком
случае, этого никто не замечал. Может быть, временами они мерзли, хотя
никогда не жаловались, но и топлива не покупали, а для уплаты налогов
Леймонт Стайлс оставил им определенную сумму - так, может, деньги им и
вправду ни к чему?
Было время, когда в городе ломали голову над тем, как это Воспителлы
обходятся без пищи или, во всяком случае, не покупают еды. Потом об этом
перестали судачить - жители решили, что насчет чужаков никогда ничего не
узнаешь, не надо и пытаться.
И это, конечно, было правильно.
Внезапно Дин осознал, что дом Стайлса был даже старше его
собственного. Он был построен не по единому плану - такие дома были в моде
задолго до того, как стали делать все комнаты этажа на одном и том же
уровне.
Окна была занавешены тяжелыми портьерами, но в щелки пробивался свет,
и Дин понял, что Воспителлы у себя. Ведь они никуда не отлучались из дома,
разве что нужно было присмотреть за младенцами; но в последние годы они
совсем редко выходили, потому что у людей вошло в привычку оставлять
детишек в их доме. Ребята у них никогда не плачут, даже самые крошечные.
Им всем очень нравится бывать у Воспителл.
Он сделал еще несколько шагов, поднялся на крыльцо, позвонил.
Подождав немного, он услышал какое-то движение в доме.
Дверь отворилась, и на пороге, загораживая свет, показалась фигура
одной из Воспителл, Дин уже совсем забыл их облик - ведь он их видел много
лет назад.
Дин припомнил, что вскоре после того, как Леймонт Стайлс вернулся
домой, он встретил всех трех и потом время от времени то одну, то другую
видел на улице издалека. Но воспоминание о них и удивление при виде их
изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его
поразили волшебная грация, неожиданное ощущение, будто столкнулся лицом к
лицу с нежным цветком.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой,
оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось
характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно
лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно
настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его забываешь о
хрупкости. От ее фигуры веяло милой простотой, такой наивностью, что все
остальное перед этим меркло.
"Нет ничего удивительного в том, что дети так любят их", - подумал
Дин.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - пожалуйста, войдите. Это для
нас большая честь.
- Спасибо, - ответил он, снимая шляпу.
Он сделал несколько шагов и услышал, как закрылась дверь. И вот
Воспителла вдруг снова оказалась рядом с ним.
- Пожалуйста, в это кресло, - предложила она. - Оно у нас специально
для особо почетных гостей.
Все было очень просто и по-дружески, однако в этом чувствовалось
что-то чужое, пугающее.
Где-то в доме послышался детский смех. Дин повертел головой, чтобы
понять, откуда он доносится.
- Это из детской, - сказала Воспителла. - Я закрою дверь.
Дин погрузился в кресло, положил старую, мятую шляпу на свое
костлявое колено и принялся поглаживать ее костлявыми пальцами.
Воспителла вернулась и села на пол перед Дином, села единым
движением, без малейшего усилия, и у Дина создалось впечатление, будто
взметнулся яркий подол, хотя на самом деле никакого подола не было.
- Да, - произнесла Воспителла так, словно хотела сказать, что теперь
все ее внимание приковано к Дину.
Но он молчал, потому что в комнате все еще слышался смех. Даже когда
дверь в детскую закрыли, все еще слышался детский смех. Он заполнял
комнату, это был по-настоящему счастливый, веселый, непринужденный,
искренний, беспечный смех ребятишек, которые упиваются игрой.
Но мало того. Искорка детства сверкала в воздухе, и у Дина возникло
давно забытое чувство, что он вне времени, что день никогда не кончится,
что о конце его даже подумать невозможно. Легкий ветерок из несбыточной
страны принес с собой запах ручья, что влечет по течению флотилии опавших
осенних листьев, и чуть слышное благоухание клевера и ноготков, и аромат
пушистого, только что выстиранного одеяла, какие бывают на детских
кроватках.
- Мистер Дин, - сказала Воспителла.
Он виновато вскинулся.
- Простите, - сказал он. - Я заслушался.
- Но ведь дверь закрыта.
- И все же в этой комнате - дети, - проговорил Дин.
- В комнате нет детей.
- Совершенно верно, - ответил он. - Совершенно верно.
Но они были здесь. Он слышал их смех и топот их ног.
Здесь были дети или, по крайней мере, такое ощущение, будто они здесь
есть, и будто здесь много цветов, которые на самом деле давным-давно
засохли и погибли, по ощущение осталось. И ощущение красоты, красоты в
разных ее проявлениях - и в цветах, и в ювелирных поделках, и в маленьких
картинах, и в веселых разноцветных шарфах - вещах, которые на протяжении
многих лет давали Воспителлам вместо денег.
- Эта комната, - запинаясь, смущенно сказал он. - До чего же приятная
комната. Мне здесь так хорошо.
Он почувствовал, что окунается в юность и веселье. Если б он мог,
подумалось ему, если б он только мог, он бы влился в течение этой жизни и
был бы таким, как они.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - вы очень чувствительны.
- Мне очень много лет. Может быть, в этом причина, - ответил Дин.
Комната была и старой, и старомодной, словно двухсотлетней давности,
- небольшой кирпичный камин, отделанный белым деревом, и сводчатые дверные
проемы, и окна, от потолка до пола, скрытые тяжелыми черно-зелеными
занавесями с золотой нитью. Здесь царили прочно обосновавшийся комфорт и
ощущение нежности, которого современная архитектура - алюминий и стекло -
никак не могла дать. В комнате кое-где виднелась пыль, было шумно, может,
и грязновато, но возникало чувство, что ты дома.
- Я человек старого склада и, видимо, скоро совсем впаду в детство, -
сказал Дин. - Боюсь, что для меня опять настало время уверовать в сказки и
волшебство.
- Это не волшебство, - ответила Воспителла. - Это наш образ жизни,
только так мы и можем жить. Согласитесь, что нам тоже хочется выжить.
- Конечно.
Он снял мятую шляпу с колена и медленно поднялся.
Теперь смех казался слабее, а топот - тише. Но ощущение юности -
свежести, кипучей силы, радости - все еще наполняло комнату. Оно озарило
своим сиянием всю эту старую ветошь, и сердце Дина внезапно защемило от
счастья.
Воспителла все еще сидела на полу.
- Вам что-нибудь нужно, мистер Дин?
Дин мял в ругах шляпу.
- Больше ничего. Кажется, я получил ответ.
Даже произнося эти слова, он не мог поверить, он знал, что невозможно
поверить, будто он когда-то, стоя перед дверью этого дома, твердо считал,
что до правды докопаться нельзя.
Воспителла поднялась.
- Вы придете к нам еще? Мы будем очень рады видеть вас.
- Может быть, - сказал Дин и повернулся к двери.
Вдруг на полу, вертясь, возник волчок, золотой волчок, искрящийся
драгоценностями; он вбирал свет и разбрасывал вокруг себя тысячи цветных
бликов, и его кружение сопровождалось мелодичным свистом - чем-то вроде
музыки, запрятанной внутрь и расплавлявшей человечью душу.
Дин почувствовал, что надо уходить, хотя, сидя в кресле, он думал,
что уйти невозможно. И снова донесся смех, и реальный мир куда-то уплыл, и
внезапно комната наполнилась волшебным светом рождества.
Он быстро сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не знал ни
своего имени, ни того, где он сейчас, ни как он попал сюда, - все это было
ему безразлично. Он почувствовал, как счастье в нем бурлит и переливается
через край, и он наклонился, чтобы достать волчок.
Дина отделяло от него лишь один-два дюйма, и он, наклонившись, сделал
еще шаг, протянул руку - и попал ногой в дыру на старом ковре и рухнул
вниз.
Волчок пропал, и рождественские огни погасли, и опять перед ним
возник реальный мир. Ощущение бурлящего счастья исчезло, и в этой комнате
- убежище для всех - остался лишь старик, который силился встать с пола,
чтобы оказаться лицом к лицу с чужаком.
- Простите, - сказала Воспителла. - Вы почти дотянулись. Может быть,
в другой раз.
Дин покачал головой.
- Нет! Только не в другой раз!
Воспителла мягко ответила:
- Мы не могли предложить вам ничего лучшего.
Дин неумело водрузил шляпу на голову и, дрожа как в лихорадке,
повернулся к двери. Воспителла открыла ее, и Дин, пошатываясь, вышел на
улицу.
- Приходите еще, - произнесла Воспителла очень мягко. - В любое
время.
На улице Дин остановился и привалился к дереву.
Он снял шляпу и вытер лоб.
Если раньше Дин был просто потрясен, то теперь в его душу вполз страх
- страх перед существами, устроенными иначе, которые едят не как люди, а
по-другому, которые высасывают юность и красоту, которые пьют воду из
высыхающего букета, которые отщипывают по кусочкам радость у веселящегося
ребенка и даже заедают смехом.
И не удивительно, что здешние дети взрослей, чем полагается быть в их
годы. Потому что чужаки лишают их ребячливости, дети для них - лишь
подножный корм.
Каждому человеку, наверное, положено немало веселой беготни и
детского смеха, подумал он. Иной использует не все, что ему причитается,
на это может быть лимит, а другой истратит все до конца, радость уйдет, он
будет взрослым, а в душе у него не останется больше ни смеха, ни
удивления.
Воспителлы не берут денег. Им и не к чему их брать, потому что деньги
им не нужны. В доме у них чего только нет, чего только они не накопили за
долгие годы!
И вот за все это время он первый ощутил, он первый выявил истинную
сущность чужаков, привезенных домой Леймонтом Стайлсом. Грустно было
сознавать, что он первый это обнаружил. Он сказал себе, что он стар,
может, потому и оказался первым. Но это были всего лишь слова, почти
автоматически сорвавшиеся с губ, просто он сам себя пожалел. Однако можно
было предположить и это.
Может, старикам как-то компенсируют потерю способностей? Может, когда
тело слабеет и разум мутнеет, появляются некие таинственные силы, нечто
вроде чутья ищейки, они словно угольки почти сгоревшей жизни?
Он всегда беспокоился о том, что стареет, сказал он себе, но кто же
считает старость достоинством? Он забывал о настоящем, зато его
озабоченность по поводу прошлого росла все больше и больше. Он начал
впадать в детство и сам об этом знал - может, тут и заключалась разгадка?
Может, потому он видел волчок и рождественские огни?
Ему хотелось знать, что бы произошло, если бы он схватил волчок?
Он надел шляпу на затылок, оторвался от дерева и медленно побрел
вверх по улице, направляясь к дому.
Что он должен сделать теперь, когда он раскрыл тайну Воспителл,
спрашивал он себя. Конечно, он мог бы побежать и растрезвонить об этом, но
никто бы ему не поверил. Его бы вежливо выслушали, чтобы не ранить чувства
старика, но любой житель городка счел бы это игрой воображения, и тут
ничего нельзя было бы поделать. Потому что, кроме собственной
непоколебимой уверенности, он не располагал бы ни единым доказательством.
Он мог бы привлечь внимание к тому, что молодежь теперь рано
созревает, как сегодня днем к этому привлек его внимание Стаффи. Но он не
сумеет доказать даже это, так как в конечном счете все жители городка
дадут рациональное объяснение случившемуся. Даже если других причин не
найдется, они это сделают из чувства родительской гордости. Ни один
человек не будет удивляться тому, что у его сына или дочери особенно
хорошие манеры и что по развитию молодежь Милвилла стоит выше среднего
уровня.
Казалось бы, родители должны заметить, им просто следовало бы
задуматься над этим - ведь не могут же дети всего городка быть так хорошо
воспитаны и так уравновешенны! И все же никто ничего не замечал. Перемены
подкрадывались так медленно, происходили так гладко, что просто не были
заметны.
Да если уж на то пошло, он и сам не заметил их, он, большую часть
жизни теснейшим образом связанный с этими самыми детьми, в которых теперь
находит так много удивительного. А если уж и он не заметил, то как можно
ждать, чтобы это сделал кто-то другой? Болтливому старику, вроде Стаффи,
который лезет, куда не нужно, остается только чесать языком.
В горле у него пересохло и засосало под ложечкой. Больше всего ему
сейчас хотелось чашечку кофе.
Он свернул на улицу, которая вела в деловую часть города, и побрел по
ней, нагнув голову, как бы вступая в сражение с темнотой.
Чем все это кончится, спросил он себя. Кому нужно, чтобы дети не
видели детства? Чтоб их обкрадывали? Какова цена того, что подрастающие
юноши и девушки бросают игры намного раньше срока, что они прежде времени
перенимают у взрослых их отношение к жизни?
Кому-то, видимо, это нужно. Дети Милвилла послушны и вежливы, к игре
они подходят творчески; среди них, больше нет ни снобов, ни маленьких
дикарей.
Но все несчастье в том, что стоит им только задуматься над этим, как
они перестают быть детьми.
Ну, а в грядущем? Будет ли Милвилл поставщиком великих
государственных деятелей, ловких дипломатов, первоклассных педагогов и
талантливых ученых? Может быть, да, однако не это главное. Ведь чтобы
выработать у них эти качества, детей обкрадывают, лишают детства - вот что
самое главное.
Дин оказался в деловом районе, занимавшем не больше трех кварталов, и
медленно побрел по улице, направляясь к единственной в городе аптеке.
1 2 3 4


А-П

П-Я