Максвелл последовал за ним.
- Не понимаю, что произошло, - говорил Черчилл. - В эту штуку
встроено столько всяких предохранителей, что уму непостижимо! Да, конечно,
можно угодить под молнию, или врезаться в гору, или попасть в смерч - но
мотор не выходит из строя никогда. Остановить его можно, только выключив.
Он вытер лоб рукавом, а потом спросил:
- Вы знали про эту лужайку?
Максвелл покачал головой.
- Нет. Но я знал, что такие лужайки существуют. Когда создавался
заповедник, в планах его ландшафта эти лужайки были специально оговорены.
Видите ли, феям нужно место для танцев. И, заметив в лесу просвет, я
догадался, что это может быть такое.
- Когда вы указали вниз, - сказал Черчилл, - я просто положился на
вас. Деваться нам все равно было некуда - и я рискнул...
Максвелл жестом остановил его.
- Что это? - спросил он, прислушиваясь.
- Как будто топот лошадиных копыт, - отозвался Черчилл. - Но кому
могло взбрести в голову прогуливать тут лошадь? Доносится вон оттуда.
Цоканье копыт явно приближалось.
Обойдя автолет, Максвелл и Черчилл увидели тропу, которая круто
поднималась к узкому отрогу, увенчанному массивными стенами
полуразрушенного средневекового замка.
Лошадь спускалась по тропе тряским галопом. На ее спине примостился
толстячок, который при каждом движении своего скакуна подпрыгивал самым
удивительным образом. Выставленные вперед локти нескладного всадника
взлетали и падали, точно машущие крылья.
Лошадь тяжелыми скачками спустилась со склона на лужайку. Она была
столь же неизящна, как и ее всадник, - лохматый битюг, чьи могучие копыта
ударяли по земле с силой парового молота, вырывая куски дерна и отбрасывая
их далеко назад. Он держал курс прямо на автолет, словно намереваясь
опрокинуть его, но в последнюю секунду неуклюже свернул и встал как
вкопанный. Бока его вздымались и опадали, точно кузнечные меха, из дряблых
ноздрей вырывалось шумное дыхание.
Всадник грузно соскользнул с его спины и, едва коснувшись ногами
земли, разразился гневными восклицаниями.
- Это все они, негодники и паршивцы! - вопил он. - Это все они,
мерзкие тролли! Сколько раз я им втолковывал: летит себе помело и летит, а
вы не вмешивайтесь! Так нет! Не слушают! Только и думают, как бы это шутку
сшутить. Наложат заклятие, и все тут...
- Мистер О'Тул! - закричал Максвелл. - Вы меня еще помните?
Гоблин обернулся и прищурил красные близорукие глаза.
- Да никак профессор! - взвизгнул он. - Добрый друг всех нас! Ах,
какой стыд, какой позор! Профессор, я с этих троллей спущу шкуры и растяну
на двери, я приколочу их уши к деревьям!
- Заклятие? - спросил Черчилл. - Вы сказали заклятие?
- А что же еще? - негодовал мистер О'Тул. Что еще может свести помело
с неба на землю?
Он подковылял к Максвеллу и озабоченно уставился на него.
- А это и вправду вы? - спросил он с некоторым беспокойством. - В
истинной плоти? Нас известили, что вы скончались. Мы послали венок из
омелы и остролиста в знак нашей глубочайшей скорби.
- Нет, это воистину я и в истинной плоти, - сказал Максвелл, привычно
переходя на диалект обитателей холмов. - Это были только слухи.
- Тогда на радостях мы все трое, - вскричал О'Тул, - испьем по
большой кружке доброго октябрьского эля! Варка как раз окончена, и я от
всего сердца приглашаю вас, господа, разделить со мной первую пробу!
Со склона по тропе к ним бежало полдесятка других гоблинов, и мистер
О'Тул властно замахал, поторапливая их.
- Всегда опаздывают! - пожаловался он. - Никогда их нет на месте в
нужную минуту. Прийти-то они приходят, но обязательно позже, чем надо бы.
Хорошие ребята, как на подбор, и сердца у них правильные, но нет в них
подлинной живости, коей отмечены истинные гоблины вроде меня.
Гоблины косолапой рысью высыпали на лужайку и выстроились перед
О'Тулом, ожидая распоряжений.
- У меня для вас много работы! - объявил он. - Для начала идите к
мосту и скажите этим троллям, чтобы они не смели заклятия накладывать. Раз
и навсегда пусть прекратят и больше не пробуют. Скажите им, что это
последнее предупреждение. Если они снова примутся за свое, тот мост мы
разнесем на камни и каждый мшистый камень укатим далеко от других, так что
вновь тот мост не встанет никогда; И пусть снимут заклятие вот с этого
упавшего помела, чтобы оно летело как новое! А другие идите искать фей,
расскажите им о повреждении их лужайки, не забыв присовокупить, что во
всем повинны эти подлые тролли, и обещайте, что лужайка будет выровнена к
той поре, когда они придут сюда танцевать под полной луной. Третьи же
позаботьтесь о Доббине: приглядите, чтобы его неуклюжие копыта не
причиняли лужайке нового ущерба, но если найдется трава повыше, пусть он
ее пощиплет. Бедняге нечасто выпадает случай насладиться таким пастбищем.
Мистер О'Тул повернулся к Максвеллу и Черчиллу, потирая ладонь о
ладонь в знак удачно исполненного дела.
- А теперь, господа, - сказал он, - соблаговолите подняться со мной
на холм, и мы испробуем, на что годится сладкий октябрьский эль. Однако
прошу вас из сострадания ко мне идти помедленнее - мое брюхо что-то очень
выросло, и я весьма страдаю от одышки.
- Ведите нас, старый друг, - сказал Максвелл. - Мы с охотой подладим
свой шаг к вашему. Давненько не пили мы вместе октябрьского эля.
- Да-да, разумеется, - сказал Черчилл растерянно.
Они начали подниматься по тропе. Впереди на фоне светлого неба четко
вырисовывался силуэт развалин.
- Я должен заранее извиниться за состояние замка, - сказал мистер
О'Тул. - Он полон сквозняков, способствующих насморкам, гайморитам и
всяким другим мучительным недугам. Ветер рыскает по нему, как хочет, и
всюду стоит запах сырости и плесени. Я так и не постиг, почему вы, люди,
раз уж вы начали строить для нас замки, не могли сделать их уютными и
непроницаемыми для ветра и дождя. Если мы некогда и обитали в руинах, это
еще не значит, что нас не влекут удобства и комфорт. Поистине, мы жили в
них лишь потому, что бедная Европа не могла предложить нам ничего более
подходящего.
Он умолк, отдышался и продолжал:
- Я прекрасно помню, как две тысячи лет назад, и более мы жили в
новехоньких замках, хотя, конечно, и убогих, ибо невежественные люди той
поры не умели строить лучше - и мастерства они не знали, и инструментов у
них нужных не было, а уж о машинах и говорить не приходится. Да и вообще
худосочный был народ. А нам приходилось скрываться по углам и закоулкам
замков, ибо непросвещенные люди той поры страшились и чурались нас и
пытались в своем невежестве обороняться от нас могучими чарами и
заклинаниями. - А впрочем, - добавил он не без самодовольства, - они же
были всего только люди, и колдовство у них хромало. Нам были не страшны
даже самые замысловатые их чары.
- Две тысячи лет? Не хотите ли вы сказать... - начал было Черчилл и
замолчал, заметив, что Максвелл замотал головой.
Мистер О'Тул остановился и бросил на Черчилла уничтожающий взгляд.
- Я помню, - объявил он, - как из того болотистого бора, который вы
теперь называете Центральной Европой, весьма бесцеремонно явились варвары
и рукоятками своих грубых железных мечей начали стучаться в ворота самого
Рима. Мы слышали об этом в лесных чащах, где обитали тогда, и среди нас
еще жили те - теперь давно умершие, - кто узнал про Фермопилы всего через
несколько недель после того, как пали Леонид и его воины.
- Простите, - сказал Максвелл. - Но не все настолько хорошо знакомы с
маленьким народцем...
- Будьте добры, - перебил О'Тул, - познакомьте его в таком случае!
- Это правда, - сказал Максвелл, обращаясь к Черчиллу. - Или, во
всяком случае, вполне может быть правдой. Они не бессмертны и в конце
концов умирают. Но долговечны они так, что нам и представить это трудно.
Рождения у них - редкость, иначе на Земле не хватило бы для них жеста. Но
они доживают до невероятного возраста.
- А все потому, - сказал мистер О'Тул, - что мы роем глубоко, в самом
сердце природы, и не транжирим драгоценную силу духа на мелочные заботы, о
которые вдребезги разбиваются жизнь и надежды людей. Однако это слишком
печальные темы, чтобы тратить на них столь великолепный осенний день. Так
обратим же наши мысли со всем рвением к пенному элю, который ждет нас на
вершине!
Он умолк и вновь начал взбираться по тропе заметно быстрее, чем
раньше.
Сверху к ним навстречу опрометью бежал крохотный гоблин - пестрая
рубаха, которая была ему велика, билась на ветру.
- Эль! - верещал он. - Эль!
Он остановился перед ними, еле удерживаясь на ногах.
- Ну, и что - эль? - пропыхтел мистер О'Тул. - Или ты хочешь
покаяться, что осмелился его попробовать?
- Он скис! - стенал маленький гоблин. - Весь этот заклятый чан скис!
- Но ведь эль не может скиснуть! - возразил Максвелл, понимая, какая
произошла трагедия.
Мистер О'Тул запрыгал на тропе, пылая яростью. Его лицо из
коричневого стало багровым и тут же полиловело. Он хрипел и задыхался.
- Нет, может! Если его сглазить! Проклятие, о проклятие!
Он повернулся и заспешил вниз по тропе в сопровождении маленького
гоблина.
- Только дайте мне добраться до этих гнусных троллей! - вопил мистер
О'Тул. - Только дайте мне наложить лапы на их жадные глотки! Я их выкопаю
из-под земли вот этими самыми руками и повешу на солнце сушиться! Я спущу
с них со всех шкуры! Я их так проучу, что они вовек не забудут!..
Его угрозы все больше сливались в нечленораздельный рев, пока он
быстро удалялся вниз до тропе, спеша к мосту, под которым обитали тролли.
Два человека с восхищением смотрели ему вслед, дивясь такому
всесокрушающему гневу.
- Ну, - сказал Черчилл, - вот мы и лишились возможности испить
сладкого октябрьского эля.

4
Когда Максвелл на одной из внешних более медленных полос шоссе доехал
до окраины университетского городка, часы на консерватории начала отбивать
шесть. Из аэропорта Черчилл поехал другим путем, и Максвелл был этим очень
доволен - не только потому, что юрист был ему чем-то неприятен, но и
потому, что он испытывал потребность побыть одному. Ему хотелось ехать
медленно, откинув щиток, в тишине, ни с кем не разговаривая и только
впитывая атмосферу всех этих зданий и аллей, и чувствовать, что он
вернулся домой, в единственное место в мире, которое по-настоящему любил.
Сумерки спускались на городок благостной дымкой, смягчая очертания
зданий, превращая их в романтические гравюры из старинных книг. В аллеях
группами стояли студенты с портфелями и негромко переговаривались.
Некоторые держали книги прямо под мышкой. На скамье сидел седой старик и
смотрел, как в траве резвятся белки. По дорожке неторопливо ползли двое
внеземлян-рептилий, поглощенные беседой. Студент-человек бодро шагал по
боковой аллее, насвистывая на ходу, и его свист будил эхо в тихих
двориках. Поравнявшись с рептилиями, он поднял руку в почтительном
приветствии. И повсюду высились древние величественные вязы, с
незапамятных времен осеняющие все новые и новые поколения студентов.
И вот тут-то огромные куранты начали отбивать шесть часов. Густой
звон разнесся далеко вокруг, и Максвеллу вдруг почудилось, что это
дружески здоровается с ним университетский городок. Часы были его другом,
подумал он, и не только его, но всех, до кого доносился их бой. Это был
голос городка. По ночам, когда он лежал в постели и засыпал, ему было
слышно, как они бьют, отсчитывая время. И не просто отсчитывая время, но,
подобно стражу, возвещая, что все спокойно.
Впереди в сумраке возникла громада Института времени - гигантские
параллелепипеды из пластмассы и стекла, сияющие огнями. К их подножию
прижался музей. Поперек его фасада протянулось бьющееся на ветру белое
полотнище. В сгущающихся сумерках Максвелл с такого расстояния сумел
разобрать только одно слово: "ШЕКСПИР".
Он улыбнулся при мысли о том, как должен бурлить сейчас факультет
английской литературы. Старик Ченери и вся компания не простили Институту
времени, когда два-три года назад Институт докопался, что автором пьес был
все-таки не граф Оксфорд. И это появление стрэтфордца во плоти будет
горстью соли, высыпанной на еще не зажившую рану.
Вдали, на западной окраине городка, высились на вершине холма
административные корпуса, словно вписанные тушью в гаснущий багрянец над
горизонтом.
Полоса шоссе двигалась все дальше, мимо Института времени и его
кубического музея с трепещущим полотнищем плаката. Часы кончили отбивать
время, и последние отголоски замерли во мгле.
Шесть часов! Через две-три минуты он сойдет с полосы направится к
"Гербу Уинстонов", который был его домом уже четыре года... нет, впрочем,
не четыре, а пять! Максвелл сунул руку в правый карман куртки и в
маленьком внутреннем кармашке нащупал кольцо с ключами.
Теперь впервые после того, как он покинул Висконсинскую передаточную
станцию, им вдруг овладела мысль о другом Питере Максвелле. Конечно,
история, которую рассказал ему инспектор Дрейтон, могла быть правдой, хотя
он сильно в этом сомневался. Служба безопасности была вполне способна
пустить в ход именно такой прием, чтобы выведать у человека всю
подноготную. Однако если это ложь, то почему из системы Енотовой Шкуры не
поступило сообщения о том, что он не прибыл? Впрочем, и это ему известно
только со слов инспектора Дрейтона, и про другие два таких же случая -
тоже. Если можно усомниться в одном утверждении Дрейтона, с какой стати
принимать на веру остальные?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4