https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/ruchnie-leiki/
— Ее голос немного дрожал. — Благодаря вам, граф, я чувствую себя счастливой, но я не в состоянии отплатить вам.
Он склонился над изящной ручкой, которую держал в своих руках.
— Вы уже отплатили, сказав, что благодаря мне чувствуете себя счастливой, ваше счастье — смысл моего существования. Поверьте, сударыня, Жерониму ди Самовал является вашим покорнейшим и преданнейшим рабом. — Прикоснувшись губами к ее руке, он оставался в таком положении некоторое время, пока леди О'Мой, разрумянившаяся, с блестящими глазами, правда, скорее, от волнения, чем от чувства благодарности, стояла без движения, глядя на его склоненную черную голову.
Когда Самовал вновь выпрямился, он заметил краем глаза какое-то движение под аркой и, повернувшись, увидел приближающихся сэра Теренса и леди Армитидж. Если граф и почувствовал себя незадачливым поклонником, то совершенно не подал виду, впрочем, в его позе и на самом деле не было ничего, что могло бы взволновать ревнивца мужа.
— Генерал, ваше появление дает мне возможность откланяться — я как раз собрался уходить, — нашелся он.
— Понимаю, — резко ответил О'Мой. Он чуть было не сказал «Надеюсь!». Столь подчеркнуто холодное обращение могло весьма смутить любого человека, не слишком хорошо владеющего собой, но граф, не обратив на это никакого внимания, еще задержался, чтобы обменяться любезностями с мисс Армитидж, после чего невозмутимо и неспешно удалился.
— Мне кажется, Самовал стал слишком внимательным и слишком предупредительным! — заметил сэр Теренс, едва тот скрылся из вида.
— Он очень мил, — ответила леди О'Мой.
— Это я и имею в виду!
— Он пообещал, что если с португальским правительством возникнут какие-нибудь сложности относительно дурацкого дела Дика, он все уладит.
— О! — воскликнул О'Мой, сразу остыв. — В самом деле? — И, опустив глаза, замолчал, не желая никоим образом нарушать ее такого хрупкого сейчас спокойствия. Но мисс Армитидж отнюдь не была склонна прекращать этот разговор и вернулась к нему тотчас же, как только они с кузиной вошли в дом.
— Юна, — мягко сказала она, — я бы не стала слишком полагаться на графа Самовала и его обещания.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила леди О'Мой, которая всегда принимала чужие советы осторожно, а прежде всего советы неопытных молодых девушек.
— Я не верю ему. И Теренс тоже.
— Пф-ф! Теренс относится с подозрением к любому, кто смотрит на меня, — последовал ответ, дополненный наставлением: — Никогда не выходи замуж за ревнивца, моя дорогая.
— Он был бы последним — я имею в виду графа, — к кому бы я на твоем месте обратилась за помощью, если с Диком на самом деле что-то случится.
Мисс Армитидж думала о том, что ей рассказал Тремейн относительно позиции португальского правительства, с полным основанием рассудив, что, безусловно, опасно открывать графу Самовалу местонахождение Дика, если таковое вообще обнаружится.
— Что за чепуха, Сильвия? Порой ты позволяешь себе высказывать ужасные глупости. Впрочем, я, наверное, зря это говорю — ты еще такая неопытная.
И леди О'Мой отказалась продолжать разговор, несмотря на все настояния Сильвии.
Глава V
БЕГЛЕЦ
Хотя местопребывание Дика Батлера продолжало оставаться тайной, дух этого злополучного дела, представляясь вездесущим, витал повсюду, вызывая многочисленные неприятности у всех, кого оно так или иначе касалось.
К примеру, в Лиссабоне произошло некое прискорбное происшествие, в корне пресекшее карьеру молодого, подающего большие надежды офицера, майора Беркли из 29-го пехотного, знаменитых «Несгибаемых» [Ошибка автора: «Die-Hards» («Несгибаемые») — прозвище солдат 57-го Миддлсекского полка, полученное ими в жестокой битве при Альбукере (которая, к тому же, произошла после описываемых в настоящем романе событий). Командир полка, получив рану, отказался покинуть поле боя. «Держитесь, ребята! — кричал он. — Не сгибайтесь! (Die Hard!)». 29-й Вустерширский полк имел прозвище «The Firms» («Крепкие»)] , о котором мы вкратце расскажем.
Приехав в Лиссабон — он находился в увольнении из своего полка, стоявшего в Абрантише и входившего в дивизию сэра Роланда Хилла, — майор попал в общество людей, среди которых находился некий молодой сеньор, португальский офицер, приходившийся племянником патриарху Лиссабона и враждебно относившийся к проводимой лордом Веллингтоном кампании или, точнее, к прибегаемым в ее ходе акциям. Как и в случае с принципалом Созой, чинимый ущерб заставил его искать любое оружие, пригодное для нанесения удара по системе мер, которую он критиковал, и излюбленной мишенью для его нападок сделался исчезнувший Дик Батлер, что совершенно справедливо возмущало майора Беркли. Этот дворянчик осмеливался с усмешками и намеками комментировать то обстоятельство, что драгунский лейтенант непонятно почему отсутствовал в условиях войны, и однажды зашел так далеко, что позволил себе язвительно предсказать, что его никогда не найдут.
Майор Беркли, полагая такой намек оскорбительным для британской чести, попросил его выразиться яснее.
— Я думаю, что выражаюсь достаточно ясно, — ответил молодой наглец, злобно глядя на английского офицера, — но если вы хотите, то извольте: я имею в виду, что вы, англичане, никогда и не собирались исполнять свое обещание наказать этого насильника монахинь. А для сохранения чести мундира вы позаботитесь о том, чтобы лейтенант Батлер никогда не был найден. Я сомневаюсь, пропадал ли он вообще на самом деле.
Боюсь, следует признать, что майор Беркли, как человек излишне прямой и абсолютно бескомпромиссный, был совершенно лишен такта, необходимого в подобной ситуации для того, чтобы вызвать обидчика на дуэль.
— Вы просто глупый клеветник, сеньор, и заслуживаете хорошей трепки, — только и сказал он, взяв при этом в руки трость с таким видом, что все, кто стоял с ним рядом, поспешили энергично удержать его от намерения, которое ни у кого из присутствующих не вызвало сомнений.
Племянник патриарха, с побелевшим лицом, никогда прежде не ведавший подобного обращения — из уважения к его важному и могущественному дядюшке, — в ярости потребовал немедленной сатисфакции. Он получил ее на следующее утро в виде десяти граммов свинца, угодивших в его пустую голову, в результате чего поднялся ужасный шум. Нужен был козел отпущения; как верно заметил Самовал, толпа суть жестокий божок, требующий жертв. В данном случае этой жертвой, конечно, должен был стать майор Беркли. Его разжаловали и отправили домой, где, срезав косичку, которые все еще носили в 29-м полку [Приказ, заставлявший солдат и офицеров британских королевских войск стричь волосы накоротко, вышел в 1808 г.] , он вернулся к штатской жизни, в результате чего британская армия лишилась блестящего, многообещающего офицера. Таким образом, как вы видите, долг незадачливого Ричарда Батлера, этой нелепой жертвы вина и обстоятельств, продолжал расти.
Поспешив вывести из повествования майора Беркли, имеющего к нему лишь косвенное отношение, я нарушил хронологию развития событий. Корабль, на котором майор отправлялся домой, фрегат «Телемак», бросил якорь на Тежу, и о том, что произошло в день его прибытия из Англии, я сейчас расскажу. Корабль привез кое-какие припасы и тяжелый груз почты для войск и собирался отправиться назад только через две недели. Его офицеры проводили все время на берегу, будучи желанными гостями в домах офицеров гарнизона, принимая участие в развлечениях, при помощи которых те старались убить время в ожидании грядущих событий; а Маркус Гленни, капитан фрегата, будучи старым другом Тремейна, почти каждый день бывал в доме генерал-адъютанта.
Но я, кажется, опять тороплюсь. Итак, тем самым утром, когда «Телемак» встал на якорь, леди О'Мой поднялась поздно, позаимствовав у первой половины дня то, чем предстояло пожертвовать во второй, ночью должен был состояться полуофициальный бал у графа Редонду. Большую часть дня она посвятила приготовлениям к балу, причем количество мелочей, которым следовало уделить внимание, удивляло даже ее. Сильвия помогала ей, но весьма равнодушно, и леди О'Мой то и дело с сожалением отмечала в ней недостаток женственности, даже какую-то мужеподобность. В ее уме не укладывалось, как это женщина может предпочитать кентер [Кентер {англ. — canter) — легкий галоп] вальсу. Это казалось ей неестественным, отчасти даже подозрительным.
Наконец наступило время обеда, на который она опоздала на целых полчаса, но выражение лица у нее при этом было столь невинным, что одного взгляда на нее сэру Теренсу оказалось достаточно, чтобы его недовольство мгновенно улетучилось, а с ним и желание произнести язвительные, тщательно продуманные колкости. После обеда, закончившегося в шесть, оставался еще целый час до прихода экипажа, который должен был отвезти их в Лиссабон.
Сэр Теренс, сославшись на обилие работы, вызванной прибытием «Телемака» этим утром, удалился вместе с Тремейном в кабинет, собираясь за оставшийся час привести в порядок кое-какие дела, ожидающие его внимания. Сильвия, которая, к крайнему раздражению своей кузины, видимо, только теперь подумала о вечернем наряде, побежала в спешке одеваться.
Вечер выдался тихим и теплым. Предоставленная самой себе, леди О'Мой решила погулять и вышла на воздух, немного раздосадованная тем, что сэр Теренс и Тремейн так привержены своему долгу, а Сильвия отложила свой туалет на последний момент, отчего ей теперь придется томиться одиночеством. В таком вот неважном расположении духа она прошла по дворику и задержалась у стола, стоявшего вместе со стульями под решеткой, увитой зеленью, решив тут подождать всех. Но потом, привлеченная алым великолепием заходящего за холмы со стороны Абрантиша солнца, она вышла на террасу, к неописуемой радости некоего бедняги, который находился здесь уже десять часов, почти без надежды ожидая именно ее.
Едва леди О'Мой оперлась о балюстраду, как ее внимание привлек шорох, раздавшийся внизу, у сосен. Шорох становился все явственнее, а она стояла, застыв на месте, словно под гипнозом, напряженная и немного испуганная, всматриваясь округлившимися глазами туда, откуда шел этот звук — и вот уже он достиг кустов справа от нее.
Вдруг кусты раздвинулись, и из них с трудом выбрался, тяжело опираясь на палку, косматый рыжебородый человек в одежде крестьянина. И, прежде чем леди О'Мой решила закричать, он — просто невероятно! — резко, но как бы предостерегающе окликнул ее по имени:
— Юна! Юна! Не двигайся!
Это был, безусловно, голос ее брата. Но как он мог оказаться у какого-то крестьянина? Перепуганная, с бьющимся сердцем, она, однако, подчинилась и оставалась немой и неподвижной, пока этот человек, согнувшись так, чтобы не высовываться из-за балюстрады, приближался к ней.
Она вгляделась в его изможденное заросшее лицо и... узнала брата.
— Ричард! — Его имя вырвалось из нее с криком.
— Тс-с! — Он испуганно взмахнул руками, пытаясь сдержать ее. — Ради бога, тише! Я конченый человек, если они найдут меня здесь. Ты слышала, что со мной случилось?
Она кивнула и с трудом произнесла:
— Д-да.
— Ты можешь меня где-нибудь спрятать? Можешь отвести в дом так, чтобы никто не видел? Я умираю от голода, и одна нога у меня нестерпимо горит. Три дня назад меня ранили, так что дела стали совсем плохи. Я с самого восхода лежал в лесу, надеясь увидеть тебя одну, и у меня со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было.
— Бедный, бедный Ричард! — Она склонилась к нему в приливе жалости и сострадания. — Но почему ты не пришел в дом и не спросил меня? Тебя бы никто не узнал.
— Узнал бы Теренс, если бы увидел.
— Но Теренс не в счет, ведь он поможет тебе.
— Теренс! — Он горько усмехнулся. — Теренс последний, кого я сейчас хотел бы встретить. У меня есть все основания так считать — иначе я бы пришел еще месяц назад, отправившись к тебе сразу после того, как со мной все это приключилось, а не скрывался, пока сюда не пригнала безысходность. Юна, ни слова о моем появлении Теренсу!
— Но... он мой муж!
— Несомненно, но он еще и генерал-адъютант и, насколько я его знаю, относится к тем людям, которые служебный долг, честь и тому подобные химеры ставят выше семейных уз.
— О, Ричард! Как же плохо ты знаешь Теренса. Ты совершенно неправильно его оцениваешь.
— Прав я или нет, но я предпочел бы не рисковать. Ошибка быстро приведет к моему расстрелу одним чудесным утром.
— Ричард!
— Ради всего святого, не произноси мое имя так громко! Тебя слышит весь мир. Ты сможешь меня спрятать на денек-другой? Если нет, я позабочусь о себе сам, как смогу. Я прикинулся английским надсмотрщиком с виноградной фермы Бирсли и смог благополучно проделать весь путь от Дору. Но напряжение и страх разоблачения совсем измотали меня. А теперь еще эта проклятая рана. Недалеко от Абрантиша на меня напал разбойник, словно у меня было чем поживиться! Как бы то ни было, я дал парню больше, чем получил. Если я сейчас не отдохну, то, наверное, сойду с ума и отдамся в руки провоста — мой расстрел прекратит все это.
— Но почему ты думаешь, что тебя расстреляют? Ведь ты не совершил ничего страшного! Почему ты боишься?
Мистер Батлер знал — собирая во время своего путешествия информацию — об обещании, данном британцами регентскому совету относительно него. Но когда он стал отвечать Юне на ее вопрос, то, несмотря на всю свою безответственность и эгоизм, он руководствовался тем же желанием, которое вызывала у всех ее очаровательная хрупкость: избавить сестру от страданий и огорчений.
— Не в моих правилах рисковать, — снова сказал он. — А сейчас, когда идет война, убийство людей стало привычным и одна жизнь ничего не значит, это уж совсем некстати.
И мистер Батлер повторил свою просьбу спрятать его, если она может, и не говорить ни одной живой душе — и Теренсу прежде всего — о его появлении.
Доведя брата почти до бешенства бесполезным спором, Юна наконец обещала ему то, о чем он просил, сказав напоследок:
— Ступай обратно в кусты и жди, пока я не приду за тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Он склонился над изящной ручкой, которую держал в своих руках.
— Вы уже отплатили, сказав, что благодаря мне чувствуете себя счастливой, ваше счастье — смысл моего существования. Поверьте, сударыня, Жерониму ди Самовал является вашим покорнейшим и преданнейшим рабом. — Прикоснувшись губами к ее руке, он оставался в таком положении некоторое время, пока леди О'Мой, разрумянившаяся, с блестящими глазами, правда, скорее, от волнения, чем от чувства благодарности, стояла без движения, глядя на его склоненную черную голову.
Когда Самовал вновь выпрямился, он заметил краем глаза какое-то движение под аркой и, повернувшись, увидел приближающихся сэра Теренса и леди Армитидж. Если граф и почувствовал себя незадачливым поклонником, то совершенно не подал виду, впрочем, в его позе и на самом деле не было ничего, что могло бы взволновать ревнивца мужа.
— Генерал, ваше появление дает мне возможность откланяться — я как раз собрался уходить, — нашелся он.
— Понимаю, — резко ответил О'Мой. Он чуть было не сказал «Надеюсь!». Столь подчеркнуто холодное обращение могло весьма смутить любого человека, не слишком хорошо владеющего собой, но граф, не обратив на это никакого внимания, еще задержался, чтобы обменяться любезностями с мисс Армитидж, после чего невозмутимо и неспешно удалился.
— Мне кажется, Самовал стал слишком внимательным и слишком предупредительным! — заметил сэр Теренс, едва тот скрылся из вида.
— Он очень мил, — ответила леди О'Мой.
— Это я и имею в виду!
— Он пообещал, что если с португальским правительством возникнут какие-нибудь сложности относительно дурацкого дела Дика, он все уладит.
— О! — воскликнул О'Мой, сразу остыв. — В самом деле? — И, опустив глаза, замолчал, не желая никоим образом нарушать ее такого хрупкого сейчас спокойствия. Но мисс Армитидж отнюдь не была склонна прекращать этот разговор и вернулась к нему тотчас же, как только они с кузиной вошли в дом.
— Юна, — мягко сказала она, — я бы не стала слишком полагаться на графа Самовала и его обещания.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила леди О'Мой, которая всегда принимала чужие советы осторожно, а прежде всего советы неопытных молодых девушек.
— Я не верю ему. И Теренс тоже.
— Пф-ф! Теренс относится с подозрением к любому, кто смотрит на меня, — последовал ответ, дополненный наставлением: — Никогда не выходи замуж за ревнивца, моя дорогая.
— Он был бы последним — я имею в виду графа, — к кому бы я на твоем месте обратилась за помощью, если с Диком на самом деле что-то случится.
Мисс Армитидж думала о том, что ей рассказал Тремейн относительно позиции португальского правительства, с полным основанием рассудив, что, безусловно, опасно открывать графу Самовалу местонахождение Дика, если таковое вообще обнаружится.
— Что за чепуха, Сильвия? Порой ты позволяешь себе высказывать ужасные глупости. Впрочем, я, наверное, зря это говорю — ты еще такая неопытная.
И леди О'Мой отказалась продолжать разговор, несмотря на все настояния Сильвии.
Глава V
БЕГЛЕЦ
Хотя местопребывание Дика Батлера продолжало оставаться тайной, дух этого злополучного дела, представляясь вездесущим, витал повсюду, вызывая многочисленные неприятности у всех, кого оно так или иначе касалось.
К примеру, в Лиссабоне произошло некое прискорбное происшествие, в корне пресекшее карьеру молодого, подающего большие надежды офицера, майора Беркли из 29-го пехотного, знаменитых «Несгибаемых» [Ошибка автора: «Die-Hards» («Несгибаемые») — прозвище солдат 57-го Миддлсекского полка, полученное ими в жестокой битве при Альбукере (которая, к тому же, произошла после описываемых в настоящем романе событий). Командир полка, получив рану, отказался покинуть поле боя. «Держитесь, ребята! — кричал он. — Не сгибайтесь! (Die Hard!)». 29-й Вустерширский полк имел прозвище «The Firms» («Крепкие»)] , о котором мы вкратце расскажем.
Приехав в Лиссабон — он находился в увольнении из своего полка, стоявшего в Абрантише и входившего в дивизию сэра Роланда Хилла, — майор попал в общество людей, среди которых находился некий молодой сеньор, португальский офицер, приходившийся племянником патриарху Лиссабона и враждебно относившийся к проводимой лордом Веллингтоном кампании или, точнее, к прибегаемым в ее ходе акциям. Как и в случае с принципалом Созой, чинимый ущерб заставил его искать любое оружие, пригодное для нанесения удара по системе мер, которую он критиковал, и излюбленной мишенью для его нападок сделался исчезнувший Дик Батлер, что совершенно справедливо возмущало майора Беркли. Этот дворянчик осмеливался с усмешками и намеками комментировать то обстоятельство, что драгунский лейтенант непонятно почему отсутствовал в условиях войны, и однажды зашел так далеко, что позволил себе язвительно предсказать, что его никогда не найдут.
Майор Беркли, полагая такой намек оскорбительным для британской чести, попросил его выразиться яснее.
— Я думаю, что выражаюсь достаточно ясно, — ответил молодой наглец, злобно глядя на английского офицера, — но если вы хотите, то извольте: я имею в виду, что вы, англичане, никогда и не собирались исполнять свое обещание наказать этого насильника монахинь. А для сохранения чести мундира вы позаботитесь о том, чтобы лейтенант Батлер никогда не был найден. Я сомневаюсь, пропадал ли он вообще на самом деле.
Боюсь, следует признать, что майор Беркли, как человек излишне прямой и абсолютно бескомпромиссный, был совершенно лишен такта, необходимого в подобной ситуации для того, чтобы вызвать обидчика на дуэль.
— Вы просто глупый клеветник, сеньор, и заслуживаете хорошей трепки, — только и сказал он, взяв при этом в руки трость с таким видом, что все, кто стоял с ним рядом, поспешили энергично удержать его от намерения, которое ни у кого из присутствующих не вызвало сомнений.
Племянник патриарха, с побелевшим лицом, никогда прежде не ведавший подобного обращения — из уважения к его важному и могущественному дядюшке, — в ярости потребовал немедленной сатисфакции. Он получил ее на следующее утро в виде десяти граммов свинца, угодивших в его пустую голову, в результате чего поднялся ужасный шум. Нужен был козел отпущения; как верно заметил Самовал, толпа суть жестокий божок, требующий жертв. В данном случае этой жертвой, конечно, должен был стать майор Беркли. Его разжаловали и отправили домой, где, срезав косичку, которые все еще носили в 29-м полку [Приказ, заставлявший солдат и офицеров британских королевских войск стричь волосы накоротко, вышел в 1808 г.] , он вернулся к штатской жизни, в результате чего британская армия лишилась блестящего, многообещающего офицера. Таким образом, как вы видите, долг незадачливого Ричарда Батлера, этой нелепой жертвы вина и обстоятельств, продолжал расти.
Поспешив вывести из повествования майора Беркли, имеющего к нему лишь косвенное отношение, я нарушил хронологию развития событий. Корабль, на котором майор отправлялся домой, фрегат «Телемак», бросил якорь на Тежу, и о том, что произошло в день его прибытия из Англии, я сейчас расскажу. Корабль привез кое-какие припасы и тяжелый груз почты для войск и собирался отправиться назад только через две недели. Его офицеры проводили все время на берегу, будучи желанными гостями в домах офицеров гарнизона, принимая участие в развлечениях, при помощи которых те старались убить время в ожидании грядущих событий; а Маркус Гленни, капитан фрегата, будучи старым другом Тремейна, почти каждый день бывал в доме генерал-адъютанта.
Но я, кажется, опять тороплюсь. Итак, тем самым утром, когда «Телемак» встал на якорь, леди О'Мой поднялась поздно, позаимствовав у первой половины дня то, чем предстояло пожертвовать во второй, ночью должен был состояться полуофициальный бал у графа Редонду. Большую часть дня она посвятила приготовлениям к балу, причем количество мелочей, которым следовало уделить внимание, удивляло даже ее. Сильвия помогала ей, но весьма равнодушно, и леди О'Мой то и дело с сожалением отмечала в ней недостаток женственности, даже какую-то мужеподобность. В ее уме не укладывалось, как это женщина может предпочитать кентер [Кентер {англ. — canter) — легкий галоп] вальсу. Это казалось ей неестественным, отчасти даже подозрительным.
Наконец наступило время обеда, на который она опоздала на целых полчаса, но выражение лица у нее при этом было столь невинным, что одного взгляда на нее сэру Теренсу оказалось достаточно, чтобы его недовольство мгновенно улетучилось, а с ним и желание произнести язвительные, тщательно продуманные колкости. После обеда, закончившегося в шесть, оставался еще целый час до прихода экипажа, который должен был отвезти их в Лиссабон.
Сэр Теренс, сославшись на обилие работы, вызванной прибытием «Телемака» этим утром, удалился вместе с Тремейном в кабинет, собираясь за оставшийся час привести в порядок кое-какие дела, ожидающие его внимания. Сильвия, которая, к крайнему раздражению своей кузины, видимо, только теперь подумала о вечернем наряде, побежала в спешке одеваться.
Вечер выдался тихим и теплым. Предоставленная самой себе, леди О'Мой решила погулять и вышла на воздух, немного раздосадованная тем, что сэр Теренс и Тремейн так привержены своему долгу, а Сильвия отложила свой туалет на последний момент, отчего ей теперь придется томиться одиночеством. В таком вот неважном расположении духа она прошла по дворику и задержалась у стола, стоявшего вместе со стульями под решеткой, увитой зеленью, решив тут подождать всех. Но потом, привлеченная алым великолепием заходящего за холмы со стороны Абрантиша солнца, она вышла на террасу, к неописуемой радости некоего бедняги, который находился здесь уже десять часов, почти без надежды ожидая именно ее.
Едва леди О'Мой оперлась о балюстраду, как ее внимание привлек шорох, раздавшийся внизу, у сосен. Шорох становился все явственнее, а она стояла, застыв на месте, словно под гипнозом, напряженная и немного испуганная, всматриваясь округлившимися глазами туда, откуда шел этот звук — и вот уже он достиг кустов справа от нее.
Вдруг кусты раздвинулись, и из них с трудом выбрался, тяжело опираясь на палку, косматый рыжебородый человек в одежде крестьянина. И, прежде чем леди О'Мой решила закричать, он — просто невероятно! — резко, но как бы предостерегающе окликнул ее по имени:
— Юна! Юна! Не двигайся!
Это был, безусловно, голос ее брата. Но как он мог оказаться у какого-то крестьянина? Перепуганная, с бьющимся сердцем, она, однако, подчинилась и оставалась немой и неподвижной, пока этот человек, согнувшись так, чтобы не высовываться из-за балюстрады, приближался к ней.
Она вгляделась в его изможденное заросшее лицо и... узнала брата.
— Ричард! — Его имя вырвалось из нее с криком.
— Тс-с! — Он испуганно взмахнул руками, пытаясь сдержать ее. — Ради бога, тише! Я конченый человек, если они найдут меня здесь. Ты слышала, что со мной случилось?
Она кивнула и с трудом произнесла:
— Д-да.
— Ты можешь меня где-нибудь спрятать? Можешь отвести в дом так, чтобы никто не видел? Я умираю от голода, и одна нога у меня нестерпимо горит. Три дня назад меня ранили, так что дела стали совсем плохи. Я с самого восхода лежал в лесу, надеясь увидеть тебя одну, и у меня со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было.
— Бедный, бедный Ричард! — Она склонилась к нему в приливе жалости и сострадания. — Но почему ты не пришел в дом и не спросил меня? Тебя бы никто не узнал.
— Узнал бы Теренс, если бы увидел.
— Но Теренс не в счет, ведь он поможет тебе.
— Теренс! — Он горько усмехнулся. — Теренс последний, кого я сейчас хотел бы встретить. У меня есть все основания так считать — иначе я бы пришел еще месяц назад, отправившись к тебе сразу после того, как со мной все это приключилось, а не скрывался, пока сюда не пригнала безысходность. Юна, ни слова о моем появлении Теренсу!
— Но... он мой муж!
— Несомненно, но он еще и генерал-адъютант и, насколько я его знаю, относится к тем людям, которые служебный долг, честь и тому подобные химеры ставят выше семейных уз.
— О, Ричард! Как же плохо ты знаешь Теренса. Ты совершенно неправильно его оцениваешь.
— Прав я или нет, но я предпочел бы не рисковать. Ошибка быстро приведет к моему расстрелу одним чудесным утром.
— Ричард!
— Ради всего святого, не произноси мое имя так громко! Тебя слышит весь мир. Ты сможешь меня спрятать на денек-другой? Если нет, я позабочусь о себе сам, как смогу. Я прикинулся английским надсмотрщиком с виноградной фермы Бирсли и смог благополучно проделать весь путь от Дору. Но напряжение и страх разоблачения совсем измотали меня. А теперь еще эта проклятая рана. Недалеко от Абрантиша на меня напал разбойник, словно у меня было чем поживиться! Как бы то ни было, я дал парню больше, чем получил. Если я сейчас не отдохну, то, наверное, сойду с ума и отдамся в руки провоста — мой расстрел прекратит все это.
— Но почему ты думаешь, что тебя расстреляют? Ведь ты не совершил ничего страшного! Почему ты боишься?
Мистер Батлер знал — собирая во время своего путешествия информацию — об обещании, данном британцами регентскому совету относительно него. Но когда он стал отвечать Юне на ее вопрос, то, несмотря на всю свою безответственность и эгоизм, он руководствовался тем же желанием, которое вызывала у всех ее очаровательная хрупкость: избавить сестру от страданий и огорчений.
— Не в моих правилах рисковать, — снова сказал он. — А сейчас, когда идет война, убийство людей стало привычным и одна жизнь ничего не значит, это уж совсем некстати.
И мистер Батлер повторил свою просьбу спрятать его, если она может, и не говорить ни одной живой душе — и Теренсу прежде всего — о его появлении.
Доведя брата почти до бешенства бесполезным спором, Юна наконец обещала ему то, о чем он просил, сказав напоследок:
— Ступай обратно в кусты и жди, пока я не приду за тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33