Коварный удар правительства по якобитскому движению болью отозвался в душе капитана, но он не терял присутствия духа. К ночи он добрался до Чаринг-кросс, отвел лошадь на почтовую станцию и занялся претворением придуманного им плана в жизнь.
Через полчаса он уже сидел неподалеку от Уайтхолла [Уайтхолл — бывший королевский дворец в Лондоне. Долгое время был резиденцией архиепископов Йоркских. В XVI в. был приобретен казной и реконструирован для короля Генриха VIII. В следующем столетии знаменитый архитектор Иниго Джонс хотел перестроить дворец в новом стиле для Якова I, но успел закончить только так называемый Банкетный дом (1622), который пережил многочисленные пожары, уничтожившие прочие помещения старинного дворца] , прислонившись к дереву, и с интересом наблюдал за ночным сторожем. Тот с фонарем и с палкой ходил взад-вперед по набережной возле своей будки. Капитан вытащил из нагрудного кармана флягу, в которую Маклин-младший при расставании налил с полпинты бренди. Капитан выпил меньше половины содержимого, щедро полил оставшимся бренди жилет и выкинул флягу в реку. Потом он покачиваясь направился к будке сторожа. В ней он расположился поудобнее и вскоре уснул мертвым сном. Некоторое время спустя из будки послышался храп, и сторож, заглянув туда, обнаружил пьяного. Сторож разразился проклятьями. Он тыкал парня палкой, тряс его, орал ему на ухо, но тот спал, бесчувственный, как изваяние.
Сильный запах бренди, исходивший от засопи, убедил сторожа, что он пьян мертвецки. Надо напомнить, что еще при покойной королеве [...при покойной королеве — то есть при королеве Анне] был принят закон, по которому пьяницы считались нарушителями спокойствия и общественного порядка. Сторожам вменялось в обязанность доставлять их в тюрьму. Пьяница, не дошедший до скотского состояния, мог за один —два шиллинга откупиться от сторожа, и тот вместо тюрьмы доставлял его домой. Но в нынешнем случае сторожу оставалось лишь исполнить свои законные обязанности, что он и сделал.
Сначала он очень тщательно обшарил карманы капитана. Их содержимое находилось в явной диспропорции с капитанским мундиром: Гейнор предусмотрительно спрятал все ценное подальше от жадных пальцев воров, и старый негодяй заключил, что карманы успели обшарить до него. Потом сторож трещоткой привлек к себе внимание констебля [Констебль — полицейский]. К будке тотчас сбежались другие сторожа, лодочники с пристани, вездесущие зеваки. Сторож передал собратьям безжизненное тело капитана и шепотом сообщил констеблю, что карманы джентльмена пусты, избавив того от лишних хлопот.
Капитана Гейнора препроводили в ближайшую тюрьму — Гейтхаус [Гейтхаус — буквально: «сторожка у ворот». Вестминстер — некогда самостоятельный город, позднее — один из центральных лондонских округов] , помещавшуюся над городскими воротами Вестминстера. Там его бросили в сырую грязную камеру, где уже копошилась добрая дюжина отбросов общества. Они, конечно, завершили бы поиск, начатый сторожем и констеблем, но капитан, мгновенно протрезвев от прикосновения грязных рук, приподнялся и разбил физиономию одному из любителей пошарить по чужим карманам. Тот от страшного удара с воем повалился и зашелся в кашле, выплевывая выбитые зубы. Капитана оставили в покое, здраво рассудив: раз он пьяный так драчлив, то трезвый будет просто страшен, и тронь его сейчас, потом не расквитаешься.
Прислонившись спиной к стене и вытянув ноги, Гейнор провел в камере одну из кошмарнейших ночей в своей жизни. Но он утешался сознанием того, что все идет так, как он задумал. Капитан почти не сомневался, что последующие события щедро вознаградят его за муки.

Глава X
ДВА ПИСЬМА

Помощник министра Темплтон завтракал в столовой своего роскошного особняка. Это была просторная солнечная зала с белыми панелями и с обилием позолоты. Длинные французские окна, сейчас открытые, выходили на террасу. Балюстраду из серого камня оживляли герани и розы.
Государственный муж чувствовал себя весьма непринужденно в халате из голубой парчи. Стриженые волосы стягивал шелковый платок, яркость которого подчеркивала болезненную бледность его длинного породистого лица. За круглым столом напротив него сидела миссис Темплтон, маленькая, склонная к полноте женщина. У нее был желтоватый, нездоровый цвет лица. Время оставило на нем свои следы. Хищное, с орлиным носом, оно считалось красивым в дни молодости. Между супругами сидел кузен мистера Темплтона сэр Ричард Толлемах Темплтон, вчера вернувшийся из заграничного путешествия.
Баронет был лет на десять моложе помощника министра, — сэру Ричарду едва перевалило за тридцать, — тем не менее мистер Темплтон, державшийся высокомерно с подчиненными и посетителями, проявлял к сэру Ричарду должное уважение как к титулованной особе и главе рода. Помощник министра почитал за честь для себя принадлежать по праву рождения к семейству Темплтонов. Семья была его религией, в общении с родными он отбрасывал всякую чопорность и порой даже выказывал симпатию, как, к примеру, сегодняшним утром. Он даже пустился в философские рассуждения на эту тему.
— В этом мире, мой дорогой Толлемах, — он счел, что Ричард — слишком фамильярное обращение к человеку, занимающему в свете столь высокое положение, — в этом мире истинное величие весьма редко получает признание. Вульгарная, неразборчивая толпа всегда принимает на веру то, что ей говорят. Она не имеет собственных суждений, собственных понятий. Она почитает великим того, кто сам себя провозглашает великим. Ей не понять, что для истинного величия такое самовосхваление в высшей степени отвратительно... э-э-э... в высшей степени отвратительно...
— Я что-то не чувствую подобного отвращения в тебе, Эдвард, — заметала хозяйка дома, и в ее бесцветных глазах зажглись недобрые огоньки.
— Моя дорогая, милая моя! — голос мистера Темплтона выражал решительное неприятие обидного подтекста. — Да будет мне позволено здесь, в священной интимности своего домашнего очага... э-э-э... разоблачиться.
— Тебе больше пристало оставаться в халате! — отрезала жена, досадуя на его излишне цветистую риторику.
Сэр Ричард невольно улыбнулся.
— Я имею в виду не телесное, а духовное, интеллектуальное разоблачение, — продолжал муж. — Неужели человек за своим столом, в присутствии своей жены и главы нашего славного рода, а своих пенатах не может свободно высказать свои мысли, не рискуя показаться... э-э-э... нескромным? Скромность — публичное одеяние приличного человека. Но публика, понятия не имеющая о приличиях, почитает истинно великим того, кто обходится без прикрытия скромностью. — И он вернулся к предмету разговора, от которого отвлекся из-за вмешательства жены: — Так вот, Толлемах, с одной стороны — лорд Картерет, с другой — я. У лорда Картерета огромный доход, перед ним лебезят и низкопоклонничают. Король дарит его своей улыбкой, осыпает почестями, в его тени мне остается лишь работать, приумножая его славу. Сам же лорд Картерет палец о палец не ударит, чтоб ее заслужить... палец о палец не ударит...
Мистер Темплтон раздраженно помешал ложечкой свой шоколад.
— Будет и на твоей улице праздник, Нед, — добродушно утешил его сэр Ричард.
Мистер Темплтон поднял ложку в знак несогласия с кузеном.
— А кто мне это гарантирует? — он коротко и зло рассмеялся. — Вижу, ты плохо представляешь себе, каким образом милорд утверждает свое величие. Позволь, я объясню тебе, Толлемах... позволь, я объясню... В государственных делах милорд Картерет маячит передо мной, как.., э-э-э... как носовая фигура корабля перед штурманом. Впрочем, нет, это чересчур всеобъемлющая метафора. Будь оно так, все было бы хорошо... все было бы хорошо... Я не очень удачно использовал этот образ.
— Твоя речь была бы намного вразумительней, если бы ты обходился без образов, — заявила жена, — Вероятно, ты имел в виду, что стоишь у штурвала государственного корабля, а лорд Картерет присваивает себе твои заслуги.
Супруг задумчиво покачал головой, завуалированная насмешка его не тронула:
— Ты выразилась слишком... э-э-э... прямолинейно, но верно, ей-богу, верно. Толлемах должен понять: лорд Картерет присваивает себе заслуги, когда они налицо. Но, помяни мои слова, в один прекрасный день... в один прекрасный день его постоянное вмешательство в дела... э-э-э... штурмана приведет к тому, что государственный корабль сядет на мель. Ты думаешь, его светлость примет вину на себя с тою же готовностью, с какой принимает почести за благоприятный исход плаванья?
Мистер Темплтон перевел взгляд с Толлемаха на жену. Взгляд красноречивей слов говорил, как он оценит их умственные способности, вздумай они дать утвердительный ответ.
— Нет! — воскликнул он, выдержав внушительную паузу.
— Ты проливаешь шоколад, — заметила жена.
— Нет! — повторил мистер Темплтон, пропуская мимо ушей несерьезное замечание. — В этом случае милорд наконец вспомнит, что у него есть рулевой, который должен вращать штурвал. Он возразит вам, что рулевому следовало бы знать, где находится мель. И кто бросит камень в министра? Разве король перестанет ему улыбаться? Разве льстецы перестанут лебезить перед ним? Позор падет на голову того, кто так и не познал славы... кто так и не познал славы... Короче говоря, на меня. — Мистер Темплтон поерзал на стуле и погладил свой тяжелый подбородок. — Вот как создаются репутации, Толлемах, и вот как они лопаются.
Мистер Темплтон был в ударе.
— Но пока ты у руля, ты можешь предотвратить такую неприятность, — примирительно заметил сэр Ричард.
— В том-то и загвоздка, Толлемах... в том-то и загвоздка... Я мог бы это сделать, дай он мне волю... дай он мне волю действовать по собственному разумению. Но ведь он постоянно сует мне палки в колеса, предлагает крайне нежелательную, а порой и опасную линию поведения. Возьмем, к примеру, пресловутое дело якобитов. У тебя богатый жизненный опыт, Толлемах, ты глава великого рода, воин и ученый. (Сэр Ричард невольно опустил глаза под тяжелым взглядом кузена.) Так вот, я спрашиваю тебя, Толлемах, если бы ты был министром, смог бы ты допустить такую... э-э-э... непостижимую ошибку?
— Полагаю, — начал сэр Ричард не очень уверенным голосом, — мне ясно, куда ветер дует.
Мистер Темплтон нахмурился, потом весь залучился радостью.
— Куда ветер дует! — повторял он снова и снова. — Мой дорогой Толлемах, благодарю тебя за эти слова! Ты сказал замечательно точно, попал в самую точку. Куда ветер дует! Изумительно верная характеристика политики сего государственного мужа! Куда ветер дует! Лучше не скажешь!
— Чепуха! — высказалась жена. — Ты, несомненно, умный человек, Эдвард, но ты сильно заблуждаешься, почитая всех других дураками.
Мистер Толлемах развел руками, как бы извиняясь за жену перед кузеном.
— Женская логика, Толлемах! — Он возвел глаза к потолку, потом пояснил, обращаясь к жене: — Моя дорогая, понимаешь ли ты, что эти два утверждения несовместимы? Если я умен, я не способен впасть в подобную ошибку.
— Значит, ты не умен, — заключила она.
— Отказ от своих слов неуместен в разумном споре, моя дорогая. Ты... э-э-э... ты нам мешаешь, милая...
Мистер Темплтон проявил необычайную смелость.
— Но, возможно, его светлость, затаптывая тлеющие угли якобитства, не давая разгореться пламени, сейчас выполняет более легкую задачу, чем сулит будущее? —спросил сэр Ричард, устремив на кузена простодушный взгляд.
— Ты так думаешь? — Мистер Темплтон позволил себе некоторый сарказм в обращении с высокопоставленной особой, главой клана Темплтонов.
— Я только спрашиваю, — пояснил баронет, — я ведь не государственный деятель.
— Это очень большая потеря для Англии, мой дорогой Толлемах, очень большая потеря. Но ты спрашиваешь, и я должен тебе ответить, — Темплтон откашлялся. — Твое предположение излюбленная версия его светлости. Оно... э-э-э... правдоподобно, но иллюзорно. Если бы такой политический курс был осуществим, он был бы превосходен, но, к сожалению, осуществить его невозможно. Подобный курс не имеет законного обоснования, он противоправен, о чем свидетельствуют последствия. Мы задерживаем якобитов, но разве их отдают под суд? То-то и оно, правительство не решается на такой шаг. У нас нет доказательств. Обвинение обычно исходит от доносчика. Мы держим пленников в тюрьме неделю или около того, потом его светлость требует, чтобы арестованных доставили к нему. Далее он читает им проповедь о том, что предательство отвратительно, что якобитские идеи неразумны, что они, сторонники этой идеи, едва избегли смерти. Чудесное избавление лорд Картерет объясняет милосердием его величества, а не собственным неумением привлечь их к ответственности. Разве это достойный курс для правительства? Я спрашиваю тебя, Толлемах.
— Вероятно, нет, — уклончиво ответил Толлемах. — Но он оправдывает себя тем, что вселяет страх в заговорщиков и отвращает их от заговора. Таким образом сохраняется мир в стране.
Потягивая шоколад, мистер Темплтон заглушал в себе растущее негодование и досаду на глупость главы своего семейного клана.
— Ты не государственный деятель, мой дорогой Толлемах, и тебе простительна близорукость в политике — тебе, но не лорду Картерету, — произнес он наконец. — Пока фортуна благосклонна к его... э-э-э... действиям, пока мы, используя ваше меткое выражение, плывем, куда ветер дует, — попутный ветер удачи, все идет хорошо. Но в один прекрасный день милорд применит свои санкции против невинного человека, и вот тогда разразится скандал. От нас потребуют компенсацию за моральный ущерб, и вообще Бог знает что случится. Но я знаю одно: что бы ни случилось, все неприятности падут на нашу голову. Возьмем, к примеру, дело твоего друга капитана Гейнора...
— Это, разумеется, самое глупое недоразумение, —признал Толлемах.
— Видишь, видишь! — торжествующе воскликнул помощник министра, потирая руки, — Так вот, если бы не я, если бы я не доверился твоей рекомендации, твоему знанию этого человека, если бы я не понял всю абсурдность обвинения, если бы у меня не было рекомендательных писем и если бы я не проверил их подлинность в двух посольствах, капитана Гейнора уже арестовали бы как якобитского агента!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32