Но в том месте, куда я направлялся, мне пришлось бы преодолевать весьма немалые расстояния. Впрочем, я уже начал сомневаться, стоит ли мне туда соваться. В прошлом мне не всегда легко удавалось найти дорогу к таверне; но мой старый «морган», казалось, сам знал дорогу и без труда пробирался по мощенным булыжником улицам старого порта, вниз по темным переулкам, которые неизменно выводили меня к свету и теплу «Иллирийской таверны», где я действительно чувствовал себя как дома.
Теперь же, трясясь под равномерное урчание мотора в чреве холеного самодовольного чудовища и прислушиваясь к стуку и позвякиванию меча на заднем сиденье, я задумался: уж не наваждение ли все это. Моя новая машина казалась совершенно чуждой этому месту. Тени старых складов проносились мимо и соскальзывали с отполированной до блеска металлической обшивки монстра, а романтические названия старых улиц – Дунайская улица, переулок Ориноко, Большая площадь, Гудзонская набережная – вряд ли могли пробить лед его тонированных стекол. Все, что он мог мне предложить, – современные здания, даже более шикарные, чем дом, в котором я жил, кварталы, на каждом шагу пестревшие дискотеками, маленькими бутиками и ресторанами с фестончатыми занавесками и медными, вечно работающими вентиляторами. Я кружил по городу, трижды менял маршрут и тем не менее постоянно возвращался на одно и то же место. У меня возникло ощущение, что на моем пути воздвигнуты барьеры, тем более крепкие, что невидимые глазу.
Я совершенно выдохся и вознамерился сделать то, чего не делал уже многие годы: затормозил у одной из пивнушек – той, которая помрачнее да постарше, – и спросил парочку ископаемых, которые как раз выбирались на улицу, не знают ли они, где находится «Иллирийская таверна» и некий штурман по имени Джип, если он, конечно, сейчас в порту. Они с неподдельным изумлением уставились на меня и пробормотали что-то вроде того, что о таком слыхом не слыхивали, и заковыляли прочь, опираясь на свои палки, то и дело оглядываясь и ворча. Я вздохнул, лениво прошествовал внутрь, заказал кружку пива и повторил свой вопрос. Я помнил, как в ответ на него атмосфера весьма часто теплела. Но на этот раз бармен лишь скорчил кислую физиономию и пожал плечами, а в дальнем конце зала внезапно возникла какая-то тень. Огромный мужчина в идиотской черной куртке и джинсах, седой и лысеющий, с багровым лицом моряка, которое контрастировало с пожелтевшим от времени белым свитером из джерси, вразвалочку подошел к стойке и облокотился на нее как-то уж слишком близко ко мне.
– А что у тебя за дело до этих ребят, а, дружище?
Я взглянул на него в упор. Мне не нравилось, когда надо мной нависают.
– А кого это беспокоит?
Он замолчал на мгновение.
– Эта таратайка на улице твоя, дружище?
– Верно.
– Тогда вали отсюда, а то мало ли что с тобой стрясется. Здесь местечко-то не из приятных, гиблое местечко.
– Я сюда по делу приехал. И уеду, когда все сделаю.
Он поднес стакан ко рту и прямо в таком положении принялся говорить:
– Так, дружище, и до беды недалеко.
– Я как раз об этом и подумал.
Его лицо приняло выражение удивленной издевки, и он оглядел пивнушку в надежде на то, что кто-нибудь засмеется. Но так и не дождался. Затем он поставил недопитый стакан на стойку и резко выпрямился; я последовал его примеру. За всем этим что-то было, и я понял, что если у кого и спрашивать про Джипа, так это у него. Хотя придется, наверное, попотеть, прежде чем он что-нибудь скажет.
Бармен засуетился:
– Я здесь не потерплю никаких разборок. Допивайте и выметайтесь оба, или я сейчас же вызову копов.
Ни я, ни он допивать не стали. Медленно, не спуская друг с друга глаз, мы пошли к выходу. Я открыл дверь; он посторонился, и я прошел вперед. Я еще не успел спуститься с крыльца, как мне на плечо опустилась тяжелая рука, и я отлетел к покрытой черной сажей стене. Великан гадко ухмыльнулся, глядя на меня. Я только сейчас заметил, какие огромные у него зубы, поломанные и неровные, да еще и желтые.
– Я могу с тобой разобраться хоть внутри, хоть снаружи, – проскрежетал он, – хоть так, хоть этак. Но тут оно и лучше.
До этого я не испытывал страха, но невероятная сила этой руки кое-что изменила в моем отношении к нему. И эти зубы. Я тревожно огляделся по сторонам: улица опустела, небо постепенно темнело. В свете закрытой тучами луны тени необъемных викторианских зданий лились вниз, на узкую дорогу, подобно потокам чернил, черным и тяжелым. Но один из домов отбрасывал кружевную, подобную гигантской паутине, тень, и при виде ее сердце мое забилось сильнее. И тут надо мной снова навис этот мужчина. Седые лохмы падали ему на лицо, и лицо от этого странно раздувалось, становилось длиннее и уже. Губы его приоткрылись и почернели, мне в нос ударило зловонное дыхание, а на лицо брызнула слюна. На руках, которые потянулись ко мне, не было пальцев, это были монолитные кулаки; но тут в жестком белом мехе стали видны черные когти. В залив, образовавшийся между облаков, вплыла луна. Глаза, сузившиеся и потемневшие, загорелись жестокой яростью. Этот самый крупный из живущих на земле хищников, по крайней мере тех, что известны мне, мог бы смело встретиться и с тиранозавром. На меня с высоты футов в одиннадцать смотрел матерый самец белого медведя.
Но я уже увидел тенистое кружево и мачты огромных парусников. И стоило луне выглянуть из-за туч, как без каких-либо видимых изменений облачный залив превратился на считанные секунды в окно, которое выводит к безбрежным морям и блистательной стальной синеве заоблачных архипелагов. Неуемная радость наполнила меня, ведь передо мной лежала бесконечная дорога, по которой я так часто плавал. Я расхохотался и протянул руку Я ожидал услышать звон разбивающегося стекла, но вместо этого раздался слабый рокот электризующего дуновения ветра. Прогресс в моих способностях был налицо Воздух закрутился вокруг, и в моей руке оказался меч. Я молниеносно кинулся вперед, оттеснил чудовище к покореженным мусорным бакам возле дверей и схватил его за грязный мех, который когда-то был свитером. Затем провел острием меча по его челюсти: малейшее нажатие проткнуло бы его башку насквозь.
– Меч с серебряной инкрустацией, если тебе это интересно. Так что стоит мне лишь раз кольнуть, и ты уже никогда не сожрешь ни одного тюленя, дружище. Говори, где таверна?
Что-то внезапно изменилось, и вот мои пальцы опять тонут в жестком джерси.
– Дак ты тот, у кого копье? – с ужасом произнес великан, снова превратившийся в человека.
– Ты слишком любопытен для того, кто вот-вот лишится головы, – произнес я и встряхнул его за ворот свитера. – Что с того, если это так? Хочешь пятеркой разжиться на том, что выследил меня, или как?
– За твою чертову башку сулят ой какие вознаграждения! – прорычал он, пытаясь вывернуться. – Нет, я тебя к моим дружкам не возьму!
– Вознаграждения? – переспросил я. – Хочешь сказать, даже не одно? А о каких дружках ты говоришь? О Джипе? Он в порту?
Глаза его широко раскрылись, и пот градом лил по лицу.
– Слушай, ладно, ты спер это копье, но мы-то что тебе сделали?
– Я не хочу причинить вреда Джипу, идиот ты хренов! – прорычал я. – Я его друг! Мне нужна его помощь! И почему-то мне не добраться до таверны!
– А ты чего ожидал после забастовки? Стражи поставили барьер! Не знаешь разве, кто сюда может попасть, когда дети ночи на свободе!
– Знаю, Пэддингтон Герой английской детской книги «Bear called Paddmgton» – игрушечный медвежонок.

, знаю, – пробормотал я и посторонился, давая ему подняться. – Кое-что я видел. Стражи , да? Но мы уже за границами, иначе ты не смог бы поменять облик, а я – призвать меч. Значит, ты можешь меня проводить в таверну, так ведь? Залезай в кабину!
– Ежели у тебя копье, – повторил он, тряхнув головой, – ни один барьер не выдержит.
Я распахнул дверцу:
– Залезай.
Великан трясся как осиновый лист и с места не двигался. Я кинул меч на заднее сиденье. Он вздрогнул так, будто я его ударил, и с сомнением покачал головой. Затем, все еще с недоверием, он открыл дверцу рядом с сиденьем водителя и залез в машину.
– Да кто ж ты такой? – спросил он, совсем сбитый с толку. – Вроде не похож ни на одного из колдунов, каких я встречал.
– Отлично, Пэддингтон. Я не из них. Ну, куда?
Дорога до таверны никогда прежде не казалась мне такой длинной и петляющей, как в этот вечер. Мы тащились мимо старых доков, боясь пропустить нужный поворот, мрачные громады складов нависали над нами, подобно каменным призракам исчезнувшей коммерческой империи, – я хочу сказать, исчезнувшей в Сердцевине. На самом деле больше половины этих – самых обычных – зданий были пусты и выглядели как раковины моллюсков, с заколоченными или разбитыми окнами и кустиками травы, растущей между разбитыми кирпичами. Многие из них были уже снесены, а на их месте высились ржавые железные ангары, полузаброшенные промышленные строения, лесопилки и маленькие покосившиеся мастерские, а иногда и просто пустыри, заросшие травой. Но за этими улицами и огибая их, скрываясь в их тени, все так же бежали старые тракты и стояли складские постройки, полные чудных товаров со всех концов Спирали, которыми предстояло торговать в еще более удивительных местах. А над их крышами возвышались высокие мачты кораблей, доставлявших эти товары. Мимо нас вереницей прошагали ослы, нагруженные тяжелыми тюками. У погонщиков были бесстрастные лица с орлиными носами. Я только теперь начал доверять своему медведеподобному поводырю. У мужчин были луки, и они бросали на нас подозрительные взгляды. Мимо нас проехал странный беззвучный грузовик, переливавшийся алым и золотым. Он тихонько катил по главной улице на двух черных шарах-колесах, которые явно никак не были закреплены. Мы с великаном переглянулись; на Спирали можно добраться даже до отдаленного будущего – во всяком случае тому, кто достаточно смекалист, чтобы отважиться на такое. Но этот вид путешествий не был особенно популярен. Торговые связи с будущим были слишком неразвиты, а шок от подобных вояжей – огромен. На мостовой рядом с одним из складов, склонившись над грудой шевелящихся мешков, размахивали руками люди в капюшонах. Я дал по газам и пролетел мимо, а великан одобрительно кивнул.
– Жутковато, – сказал он лаконично.
Пока я еще не вступил в игру, я мог бы ему заметить, что то же самое можно сказать и о нем; но я уже назвал его Пэддингтоном, а такту учатся смолоду. Или никогда.
– Поверни здесь налево, – сказал он, и в месте, где еще минуту назад я видел сплошную стену, появился узенький проезд. В конце его, светясь в ночи окошками и отражаясь в блестящих лужах, были видны теплые окна «Иллирийской таверны» с красными занавесками.
– Ты оставил свою выпивку, – сказал я своему вожатому, выворачивая с дороги на мощенный каменными плитами двор таверны. – Я куплю тебе еще.
– Благодарю, – ответил он. – Но ежели ты меня отпустишь, я пойду. Без обид – я ж вижу, ты вроде как командир. Может, я и ошибаюсь, но мне такого командира не надо. Я нюхом чую опасность, когда ты рядом. И Джип тоже может почуять, но ему самому решать.
Он вылез из машины, вскинул свою белоснежную голову и потянул носом воздух.
– Тебя ждут, – проворчал он, развернулся и побрел обратно в ночь.
Это меня вовсе не удивило. Но даже тут, под знакомой до боли вывеской, на которой светились надписи на разных языках, все замечательно косноязыкие и неидиоматичные, я засомневался. Я и так нередко навлекал на своих друзей опасность, но никогда не ощущал этого так явно, как сейчас. Но делать было нечего: мне необходимо было посоветоваться. Я толкнул дверь, и знакомый запах из смеси пива, специй, крепкого маринада, дыма и менее знакомых мне ароматов окутал меня с ног до головы, как и приглушенный гул голосов, по большей части человеческих, но не только. Он принес с собой воспоминания о доброте и моей принадлежности к этому миру. Я закрыл за собой дверь в тот мир и спустился по ступенькам вниз Внизу меня ждала Катика.
Она обвила руками мою шею, и я обнял ее. Катику обожать было совсем нетрудно, несмотря на то что она бывала совершенно непредсказуемой, а иногда и того хуже и несмотря на то что, вопреки своему роду занятий, она в последнее время – да и обычно – не слишком-то часто мылась. Эта привычка не была заложена в нее воспитанием, тогда как использование дешевой розовой воды, несомненно, заложено было, и в огромных количествах Она, как всегда, была одета в крестьянское платье с облегающим лифом и широкой белой юбкой в складку, если, конечно, вы в состоянии вообразить себе крестьянку, которая торчит под фонарями и свешивается чуть не до земли через перила, – что-то среднее между молочницей и Лили Марлен. Героиня известной немецкой песенки 20-х гг., исполнявшейся Марлен Дитрих.

Но сегодня не было и следа от ее сардонического «заходи». Широко раскрытые невинные серые глаза, которые были самым лучшим в ней, были взволнованны, и под ними залегли темные тени. Недоверчивые морщинки у рта стали как-то глубже. Я нагнулся и поцеловал ее, заметив, что ее губы сильно раскусаны.
– Я очень рада, что с тобой все в порядке, С-стефан, – пропела она, изменив мое имя своим слегка свистящим говорком. – Еще чуть-чуть, и все было бы не так хорошо, я про то, что ты вмешался в это дело. Но ты поступил правильно, совершенно правильно!
– Прошлым вечером, хочешь сказать? Ты об этом знаешь?
Она снова заключила меня в свои воздушные объятия.
– Кое-что я, конечно, знаю, но многого все же не понимаю. Например, кто эта сука, которая пыталась тебя убить. Но я горжусь тобой, горжусь!
Обняв меня, она вся изогнулась, как будто проверяя на прочность мое самообладание, а затем увлекла меня в главный зал таверны. Завсегдатаи в большинстве своем предпочитали уединиться в тени, поэтому трудно было сказать, сколько там народу. А сегодня там и вовсе царило ощущение странного запустения и тишины.
– Заходи, штурман здесь, он должен услышать от тебя самого все о твоих подвигах!
– Да, но откуда тебе-то все это известно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49