После нескольких безрезультатных выпадов с обеих сторон сражающиеся снова отступили, и на этот раз не получив серьезных ранений. Дикое бешенство ослепляло их, не давая нанести верный удар; а возможно, они ослабели от длительного голодания. Противники разошлись вторично, и ни один из них не был ранен смертельно.
И третья встреча оказалась столь же безрезультатной. Как только они сблизились, каждый схватил своей левой рукой правую противника, в которой тот держал оружие; и так, крепко ухватив друг друга за кисть, они продолжали борьбу. Теперь это было уже состязание не в ловкости, а в силе. Пока длится это вражеское "пожатие", опасности нет никакой: ведь никто из них не в силах пустить в ход нож. Каждый в любой момент может разжать свою левую руку, но тогда он освободил бы вражескую руку с ножом и тем немедленно подставил бы себя под удар.
Оба сознавали опасность и, вместо того чтобы разойтись, продолжали цепко держать друг друга.
Несколько минут они боролись таким странным манером, каждый стараясь повалить противника на плот. Если бы это удалось, оказавшийся наверху был бы близок к победе.
Они извивались, вертелись, гнулись, но все-таки как-то ухитрялись держаться на ногах.
Сражающиеся не стояли на одном месте, но метались по всему плоту: наталкивались на мачту, кружили около пустых бочек, наступали на разбросанные кругом кости. Зрители расступались, когда они приближались, проворно прыгая из стороны в сторону. Подмостки, на которых разыгрывалась эта страшная драма, непрестанно качались: не помогал ни балласт пропитанные водой бимсы, ни пустые бочки, служившие поплавками.
Вскоре стало видно, что в этом состязании сдаст Легро. Француз не только уступал своему врагу-островитянину в мускульной силе, но и в состязании на выносливость все равно он оказался бы побежденным.
Зато Легро был хитрее ирландца, и в этот критический момент он прибегнул к одной уловке.
Кружа по плоту, француз прижал голову к правому рукаву куртки О'Гормана; рукав плотно охватывал запястье ирландца и касался кисти, в которой тот держал свой грозный нож. Вдруг Легро, едва не свихнув шею, ухватил зубами этот рукав и изо всей силы вцепился в него своими мощными челюстями. В мгновение ока его левая рука скользнула к правой; нож молниеносно переброшен из одной руки в другую; еще миг - и лезвие сверкнуло, угрожая пронзить грудь противника.
Казалось, судьба О'Гормана решена. Обе руки его были скованы - как же избегнуть удара?
Зрители молча, затаив дыхание ждали его неминуемой гибели. Но они и вскрикнуть не успели, как, к великому удивлению, увидели, что ирландец ускользнул от опасности.
К его счастью, сукно матросской куртки оказалось далеко не первосортным. Материя даже новая и то была плоховата, ну а теперь, после долгой и небрежной носки, она почти расползлась. Поэтому, когда О'Горман отчаянно рванулся, он высвободил руку из челюстей своего врага, оставив в зубах француза всего лишь лоскут.
Внезапно все переменилось: теперь перевес был на стороне ирландца. Не только его правая рука была снова свободна, но и левой он все еще держал своего соперника, сковывая его движения. Легро же мог действовать только левой, а это ставило его в крайне невыгодное положение.
Сразу смолкли крики, которыми сторонники француза только что собрались приветствовать его победу, казавшуюся несомненной. И борьба снова продолжалась в молчании.
Еще несколько секунд длился бой, пока не завершился совершенно неожиданно для всех.
Вне всякого сомнения, победителем вышел бы О'Горман, если бы схватка окончилась, как все и предполагали, смертью одного из бойцов. Случилось, однако, так, что никто не пал в этом кровавом поединке. Судьба хранила обоих, хотя для иной, но столь же страшной кончины, а одному из них суждено было погибнуть смертью вдесятеро ужаснее.
Как я уже говорил, счастье улыбнулось ирландцу. Он понял это и не замедлил воспользоваться своим преимуществом.
Все еще крепко сжимая кисть Легро, он действовал правой рукой с такой силой, которая, казалось, должна была решить исход борьбы; француз же, защищаясь левой, мог оказывать только слабое сопротивление, не в силах ни наносить, ни парировать удары.
Клинки врагов сталкиваются все чаще и чаще; еще несколько выпадов, но пока никто не ранен. Впрочем, этот безрезультатный бой длился недолго. Кончилось тем, что ирландец одним ловким ударом всадил лезвие врагу а ладонь, пронзив ему насквозь пальцы, ухватившиеся за нож.
Оружие выпало из разжавшейся руки и, пройдя сквозь щели в бревнах, пошло ко дну.
Вопль отчаяния вырвался у француза, когда он увидел занесенный над ним нож.
Но удар, грозивший ему, повис в воздухе. Прежде чем враг собрался его нанести, ему помешали. Кто-то из зрителей схватил поднятую руку ирландца и закричал громким голосом:
- Не убивай его! Нам не придется его съесть! Гляди туда!.. Спасены, спасены!

Глава LXXIV
ОГОНЬ!

С этими странными словами матрос, так неожиданно прервавший смертный поединок, протянул руку в морскую даль, словно указывая на что-то, замеченное им на горизонте.
Взоры всех тотчас же устремились в ту сторону. Магическое слово "спасены" поразило не только зрителей, но и актеров внезапно оборвавшейся трагедии. Сладостный звук этого слова укротил злобу в их сердцах. Ирландец, который, подобно большинству своих соотечественников, был вспыльчив от рождения и загорался легко - "как огниво от искры",- мгновенно остыл.
Он не вырвал у матроса руку, поднятую для удара: она ослабела; пальцы, которыми он крепко сжимал горло противника, разжались. И француз, очутившись на свободе, смог беспрепятственно отступить с поля боя.
Вместе с остальными О'Горман обернулся и стоял, всматриваясь в даль, туда, где кто-то увидел спасение для них всех.
- Что это там? - воскликнули, как один, несколько матросов. - Неужели земля?
Но нет, это было невозможно. Никто из них не был новичком в морском деле и не мог думать, будто он и на самом деле видит землю.
- Парус? Корабль?..
Вот это уже больше походило на правду; хотя, на первый взгляд, на горизонте не было заметно ни паруса, ни корабля.
- Что же это такое?-всё снова и снова спрашивали матросы.
- Огонь! Как же вы не видите? - спросил матрос с глазами рыси - тот самый, чье вмешательство в поединок вызвало это неожиданное отклонение от программы. - Смотрите! - продолжал он. - Вон там, где солнышко садится. Маленькая точка, но я-то отлично вижу. Это, верно, светится нактоуз22 на корабле.
- Черт побери!-воскликнул какой-то испанец. - Это просто солнечный отблеск. Ты видел блуждающий огонек, приятель!
- Ба!-сказал другой.-Пусть даже ты прав и это в самом деле лампа с нактоуза, нам-то что до этого? Только себя раздразнить - и все без толку. Если это нактоуз, то судно обращено к нам кормой. Где уж нам догнать корабль!
- Клянусь Богом, огонь! Огонь! - вскричал зоркий маленький француз.-Я вижу его. Да, да, в самом деле! Но только... черт побери!.. это не лампа с нактоуза!
- И я вижу! - воскликнул другой.
- И я!- присоединился третий.
И тотчас же матросы заговорили все сразу: каждый вставлял свое слово, чтобы поддержать веру в этот огонек, зажегшийся на море. Никто не посмел усомниться, даже те, кто вначале отнесся недоверчиво.
Правда, этот свет, который показался в океане, был всего лишь крошечной искоркой, слабо мерцавшей на фоне неба; легко можно было ошибиться, приняв звезду за него. Но в этот час на западе, где еще рдеют лучи заходящего солнца, звезд не бывает.
Как ни огрубели морально матросы, но они еще не потеряли своих умственных способностей и, раздумывая над появлением огонька, не могли принять за звезду это желтоватое пятнышко, едва выделявшееся на таком же желтом закатном небе.
- Нет, это не звезда, бьюсь об заклад! - уверенно заявил один из них. - А если это огонь на корабле, так не лампа с нактоуза. Уж будьте покойны, это я вам говорю! И кому это вздумалось тут болтать о нактоузах да о всяких там лампах! Может, что-то и светится на корабле, но тогда это камбузная плита кок готовит кофе для команды.
Великолепное видение комфорта, вызванное перед ними, было уж слишком для умирающих от голода людей - нервы их не выдержали, и дикий крик ликования раздался в ответ на речь матроса. Камбуз, камбузная плита, кок, кофе для команды, тушеная говядина с картофелем и морскими сухарями, пудинг с изюмом, пирог с мясом, даже когда-то столь ненавистные гороховый суп и солонина - все это казалось теперь сказкой из иного мира, радостями прошлого, которыми больше никогда уже не придется наслаждаться.
Теперь, когда перед глазами у них вспыхнул огонек камбузной плиты - за который они принимали этот свет в океане,- самые дикие фантазии возникли в их разгоряченном мозгу.
Мгновенно были позабыты и недавний поединок и его участники. У каждого матроса на плоту все помыслы, все взгляды, исполненные страстного желания, оставались прикованными к этой светлой точке, которая тускло мерцала на красноватом фоне неба, озаренного закатным солнцем.
Пока они так смотрели, крошечная искорка, казалось, росла и разгоралась; не прошло и нескольких минут - и это была уже не искра, а яркое пламя, окруженное светящимся ободком.
Постепенно бледнели краски закатного неба и усиливалась темнота вокруг вот чем объясняется эта перемена.
Так думали зрители, уверившись более чем когда-либо, что огонек, который они видят там, вдали,-пламя камбузной плиты.

Глава LXXV
НА МАЯК!

Когда искорка на горизонте разгорелась в яркое пламя, все на плоту воодушевились одним стремлением - поскорее добраться до места, где показался свет. Будь то в камбузе или еще где-нибудь, будь это пламя плиты или свет лампы-все равно огонь горит на борту корабля. В этой зоне океана не было земли; откуда же взяться огню посреди моря, если не на корабле?
В том, что это было судно, никто не сомневался ни на мгновение.
Все так были уверены, что несколько матросов, едва только мысль эта пришла им в голову, закричали что есть силы: "Эй, на корабле, эй!"
Но в окликах матросов сейчас уже не было прежней силы: их голоса ослабели так же, как их изможденные тела. Правда, если бы моряки кричали и вдесятеро сильнее, их все равно не услышали бы на таком расстоянии: свет был еще очень далеко от плота.
Огонек горел не меньше чем в двадцати милях от них. Но в том возбужденном состоянии, в котором они находились сейчас под влиянием жажды, голода и безумного волнения, вызванного открытием, у них возникло обманчивое представление о расстоянии: многим показалось, будто огонек совсем близко.
Впрочем, среди них нашлись рассуждавшие более разумно. Они не тратили сил попусту, надрываясь в бесполезном крике, а старались убедить других в необходимости приложить всю энергию и подойти к огню поближе.
Некоторые думали, что для этого особых усилий не потребуется: ведь свет как будто приближается к ним. И в самом деле так казалось. Но более умудренные опытом моряки знали: это только оптический обман, вызванный тем, что море и небо с каждой минутой становятся все темнее.
И словом и личным примером эти матросы убеждали товарищей идти на огонек все они верили, что свет горит на судне.
- Давайте пойдем навстречу, - говорили они, - если корабль стоит здесь, на пути; а если нет, сделаем всё, чтобы нагнать его.
Уговоров не понадобилось - даже самые ленивые из команды горячо принялись за работу. Новая надежда на жизнь, неожиданно открывшаяся перспектива спасения от смерти, казавшейся многим уже неизбежной, воодушевили их, заставили напрячь все силы. Никогда раньше они не работали с таким рвением, с таким единодушием, еще недавно столь чуждым им, как сейчас, когда они гнали свой неповоротливый плот вперед, в море.
Одни бросились к веслам, другие принялись хлопотать вокруг паруса.
Давно уже никто не обращал на него внимания; он болтался, свисая с мачты и слегка вздуваясь под случайным бризом. Матросы не имели ни малейшего представления, куда держать курс, а если бы даже они и наметили курс, все равно у них не хватило бы решимости следовать ему. Уже много дней носились они в океане, отдавшись на волю волн и ветров.
Теперь парус живо был поднят снова и приведен в состояние полной готовности. Натянули и укрепили как следует шкоты, установили совершенно прямо мачту, чтобы она не кренилась набок.
Так как "судно", к которому они направились, находилось не совсем с подветренной стороны, им пришлось управляться с парусом при ветре на траверзе. С этой целью двух матросов назначили к рулю. Правда, это была всего лишь широкая доска, поставленная на самый край и прикрепленная наклонно к бревнам на кормовой части плота. Но при помощи этого нехитрого приспособления им удалось вести плот "носом вперед", прямо на огонек.
Гребцы сели с обеих сторон. Почти каждый, кто не был занят у паруса или руля, помогал грести. Весел на всех не хватило, и тем, кому не досталось, пришлось орудовать чем попало-гандшпугами, обломками досок,-словом, всем, что хоть немного годилось в помощь гребцам.
Борьба шла не на жизнь, а на смерть - так, во всяком случае, думали матросы. Они твердо верили, что корабль близко. Вот-вот они его нагонят-в этом их спасение; если же не удастся - все погибнут. Еще день без пищи - и кто-нибудь из них умрет. Еще день без воды - и каждого ждут муки страшнее самой смерти.
Благодаря их дружным усилиям и широкому парусу громоздкий плот довольно быстро шел по воде - правда, далеко не так быстро, как им хотелось бы. Иногда они молчали; но время от времени сквозь шум весел слышались их голоса, и - увы! - слишком часто это были нечестивые речи.
Они кляли плот, его неповоротливость, медлительность, с которой они шли к кораблю, кляли и самый корабль за то, что он не идет им навстречу. Теперь те, кто прежде думал, что огонек движется к ним, отказались от этой мысли. Наоборот, сейчас, после почти целого часа гребли, всем казалось, что корабль удаляется.
Не проходило и минуты, чтобы кто-нибудь не впивался взглядом в огонек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39