Сначала меня это мало встревожило. Я думал, что сейчас поводья будут у меня в руках и я остановлю ее. Но вскоре я обнаружил, что сделать это не так-то просто. Поводья соскользнули вперед, почти к самым ушам лошади, и, чтобы схватить их, мне нужно было лечь на ее шею. Пока я пытался поймать уздечку, я не следил за тем, куда мчала меня лошадь. Только когда меня больно хлестнула по лицу ветка, я заметил, что мы скачем уже не по просеке, а по зарослям. После этого у меня не было возможности ни смотреть по сторонам, ни ловить уздечку. Все мое внимание было поглощено тем, чтобы увертываться от веток акаций, которые, казалось, простирали свои колючие руки, чтобы стащить меня с седла. Я довольно успешно уклонялся от них, хотя и не мог избежать царапин. Но мне не удалось проскочить под суком огромного дерева, который протянулся поперек тропы так низко над землей, что приходился на уровне моей груди. Моя лошадь, видно снова чем-то испуганная, промчалась прямо под ним. Куда она ускакала дальше, я затрудняюсь сказать, — вы, наверно, знаете это лучше меня. Могу только сказать, что я остался лежать под этим деревом, с большой ссадиной на лбу и болезненной опухолью на колене. Однако я заметил это только часа два спустя. Когда ко мне вернулось сознание, я увидел, что солнце уже высоко, а надо мной кружат несколько десятков грифов. Я видел, как они вытягивали шеи, и мог сказать, кого они считают своей добычей.
Это зрелище, а также мучительная жажда заставили меня подумать о том, чтобы уйти. Но когда я поднялся на ноги, то обнаружил, что не могу сделать ни шагу. Больше того — я едва мог стоять. Оставаться же на месте было равносильно смерти — так, по крайней мере, казалось мне тогда. Подгоняемый этой мыслью, я напряг все силы, чтобы добраться до воды. Мне помнилось, что где-то недалеко должен протекать ручей. То ползком на четвереньках, то опираясь на самодельный костыль, я наконец добрался до ручья. Утолив жажду, я почувствовал облегчение и скоро заснул. Проснувшись, я увидел, что окружен койотами. Их было не меньше двадцати; зная их трусость, я сначала не испугался; однако скоро мне пришлось изменить свое отношение к ним. Они увидели, что я ранен, и осмелели. Через некоторое время они накинулись на меня всей стаей. Единственное оружие, которое, по счастью, сохранилось у меня, был охотничий нож. Если бы не, он, хищники разорвали бы меня на клочки и сожрали. Некоторое время я отбивался от них ножом и убил с полдюжины. Но, несмотря на это, схватка кончилась для меня плохо. От большой потери крови я сильно ослабел и скоро упал бы в изнеможении, если бы не счастливый случай…
Мустангер на минуту умолк, и зрители перевели дыхание.
— Меня нашла моя верная собака Тара, — продолжал Морис. — Она убежала из дому, вероятно, чтобы искать меня; хотя я и слыхал потом другое объяснение, но не буду сейчас затруднять им вашего внимания. Так или иначе, но собака нашла меня — и как раз вовремя, чтобы спасти. При ее приближении койоты разбежались, и я был спасен от ужасной судьбы. Потом я снова уснул, а может быть, потерял сознание. Когда я очнулся, то мог уже обдумать свое положение. Я знал, что собака должна была прибежать из дому; я знал также, что мое хакале находится на расстоянии нескольких миль и что Фелим, мой слуга, отвел ее туда накануне. Я решил послать ему весточку, использовав собаку в качестве почтальона. Я написал несколько слов на визитной карточке, случайно оказавшейся со мной. Хотя мне было хорошо известно, что мой слуга неграмотен, я не сомневался, однако, что он догадается, от кого записка, увидев мою карточку, и найдет кого-нибудь, кто ее прочтет. Я был тем более уверен в этом, что писал кровью.
Для большей сохранности я завернул карточку в кусочек клеенки и привязал пакетик к ошейнику Тары. Мне стоило больших усилий заставить собаку уйти от меня. Но в конце концов она ушла; я надеялся, что она побежит домой. Оказалось, что моя весточка попала по назначению; хотя об этом я узнал только вчера. Вскоре после того, как собака убежала, я еще раз заснул, а когда проснулся, увидел перед собой нового страшного врага. Это был ягуар. Между нами произошла схватка; но чем она кончилась и как долго продолжалась, я не могу сказать. Пусть это объяснит вам мой отважный спаситель — Зеб Стумп, который, надеюсь, скоро вернется и расскажет обо всем, и также о многом другом, о чем я знаю не больше вас. Больше я ничего не помню, кроме тяжелых кошмаров, которые изредка перемежались счастливыми сновидениями, — я очнулся от них только позавчера и обнаружил, что нахожусь в тюрьме и обвиняюсь в убийстве… Я кончил, господа присяжные.
«Если это неправда, то хорошо придумано», — таково мнение судьи, присяжных и зрителей, когда обвиняемый кончил свой рассказ.
Многие поверили обвиняемому и отбрасывают мысль о вымысле: такой простой и подробный рассказ не мог бы выдумать человек, который только что оправился от горячки.
Совершенно невероятно, что он мог состряпать такую историю
— вот к какому выводу приходит большинство.
Исповедь обвиняемого сделала гораздо больше для его оправдания, чем самые красноречивые выступления защитника.
Но все же это только его слова. Чтобы оправдать его, требуются еще подтверждающие показания свидетелей.
Где же тот свидетель, от которого столь многое зависит? Где Зеб Стумп?
Тысяча глаз всматривается в горизонт. Пятьсот человек нетерпеливо ждут старого охотника — с Кассием Колхауном или без него; со всадником без головы или без него — ведь он уже перестал быть загадкой.
Собравшиеся здесь знают, что в случившемся нет ничего невозможного. Это обитатели юго-западного Техаса, граничащего с Льяно-Эстакадо, откуда берет начало прозрачная река Леона и где Рио-де-Нуэсес собирает воды сотни кристальных ручейков; эти люди живут в стране, где разложение не является неизменным спутником смерти, где олень, подстреленный на бегу, или же дикий конь, случайно погибший в прерии, если только он не будет растерзан, через короткий промежуток времени бросит вызов закону разрушения и зубам койотов; где непохороненный и неприкрытый труп человека через сорок восемь часов станет похожим на египетскую мумию.
Мало найдется среди присутствующих людей, не знакомых с этой особенностью климата Техаса, той ее части, которая расположена вблизи горного хребта Сиерра Мадре и особенно среди отрогов Льяно-Эстакадо.
Если бы всадника без головы привели под дуб, никто не удивился бы, что на трупе Генри Пойндекстера почти не заметно признаков разложения. Эта часть рассказа не вызывает у слушателей никаких сомнений.
Их нетерпение вызвано другой причиной — оно вызвано подозрением, которое возникло в самом начале судебного разбирательства, и чем дальше, тем становилось сильнее, пока, наконец, не превратилось в уверенность.
Почти каждый из присутствующих сгорает от нетерпения услышать свидетеля, показания которого должны вернуть обвиняемому свободу или послать его на виселицу.
Вот почему все напряженно смотрят туда, где сапфировая синева неба растворяется в изумрудной зелени саванны.

Глава CXV. ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

Напряженное ожидание среди торжественной тишины длится целых десять минут.
Тишина время от времени нарушается отдельными восклицаниями. То тому, то другому чудится, что на горизонте показалась какая-то точка. Тогда по толпе проносится шум, и все становятся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Уже трижды тревога оказывалась ложной. Терпение зрителей иссякает, но вдруг в четвертый раз раздаются возгласы, более громкие и более уверенные. И действительно, на горизонте показываются темные точки, которые быстро вырастают в движущиеся фигуры.
Громкое «ура» раздается под дубом, когда три всадника появляются из марева раскаленной солнцем прерии и приближаются к дереву.
Двух из них нетрудно узнать — это Зеб Стумп и Кассий Колхаун. Еще легче узнать третьего — слишком необычен его облик.
За первым возгласом толпы, приветствовавшей возвращение двух всадников, следует еще один, более бурный, вырвавшийся при виде их спутника, который так долго был предметом таинственных размышлений и странных предположений.
Хотя окружавшая его тайна теперь уже рассеялась, он все еще вызывает трепетный страх.
После громких приветствий наступает тишина — ее никто не нарушает до тех пор, пока всадники не подъезжают совсем близко; но и тогда раздается только робкий шепот, как будто мысли зрителей слишком сокровенны, чтобы произносить их громко.
Многие бросаются навстречу вновь прибывшим и в изумлении сопровождают их к дубу.
Три всадника останавливаются около толпы, которая тут же обступает их со всех сторон.
Двое соскакивают с лошадей. Третий остается в седле.
Колхаун отводит свою лошадь в сторону и исчезает в толпе. Его присутствие никого уже больше не интересует. Все взоры, так же как и мысли, обращены к всаднику без головы.
Зеб Стумп, оставив свою старую кобылу, берет под уздцы лошадь всадника без головы и ведет ее к дубу, в тени которого заседает суд.
— Вот, господин судья и вы, двенадцать присяжных… — говорит старый охотник спокойно и властно, — вот свидетель, который, может быть, прольет свет на это темное дело. Допросите-ка его.
Раздается крик: «Боже мой, это он!»-и высокий старик, шатаясь, проходит вперед и останавливается около всадника без головы. Это его отец.
Издали доносится крик, переходящий в подавленный стон, словно женщина упала в обморок. Это его сестpa.
Вудли Пойндекстера уводят. Он не сопротивляется и, по-видимому, даже не сознает, что происходит вокруг него. Его подводят к карете и усаживают рядом с дочерью.
Но карета не трогается с места. Луиза Пойндекстер сама правит лошадьми, и она не уедет отсюда до самого окончания суда, пока не будет объявлен приговор, пока не настанет час казни, — если таков будет конец.
Старому охотнику предлагают занять место свидетеля.
По распоряжению судьи допрос ведет защитник.
Он обходится без многих формальностей. Так как Зеб Стумп уже присягал, ему просто предлагают рассказать, что он знает об этом деле; ему предоставляют возможность говорить, как он хочет. Он же говорит очень короткими фразами, видимо предполагая, что так принято в суде.
— В первый раз я услыхал об этом страшном деле на второй день после исчезновения молодого Пойндекстера. Мне об этом сказали, как раз когда я возвращался с охоты. Мне сказали, что мустангера обвиняют в убийстве. Я знал, что он не такой человек, но, чтобы не думалось, поехал повидаться с ним. Дома был только один Фелим, его слуга. Парень был так напуган всякими происшествиями, что я почти ничего не мог понять из того, что он мне рассказывал. Ну, пока мы говорили, прибежала собака — у нее на шее было что-то привязано; это была карточка мустангера. На ней оказались слова, написанные красными чернилами — попросту кровью. Эти слова говорили тому, кто мог читать по-писаному, где можно найти парня. Я отправился туда, взяв с собой Фелима и собаку. Мы пришли как раз вовремя, чтобы спасти мустангера из когтей одной из тех пятнистых пантер, которых мексиканцы называют тиграми; я же слыхал, как молодой ирландец называл их ягуарами. Я пустил пулю в эту пятнистую кошку. Тут ей и был конец. Ну, мы доставили мустангера в его хижину. Нам пришлось нести его вроде как на носилках, сам он не мог и шагу сделать. Да и с мозгами у него было неладно — парень соображал не лучше индюка в весеннюю пору. Так вот, привезли мы его домой; там он и лежал, пока не явился отряд, который его разыскивал…
Свидетель на минуту замолкает, как будто соображая, стоит ли ему рассказывать обо всех происшествиях, разыгравшихся в хижине мустангера. Не лучше ли будет умолчать о них?
Он выбирает последнее.
Однако это не нравится прокурору, и он начинает его допрашивать.
В конце концов он заставляет его рассказать все, что произошло до того момента, когда Мориса Джеральда заперли на гауптвахте.
— Ну, а теперь, — говорит Зеб Стумп, когда его кончают допрашивать, — вы заставили меня рассказать, что я знаю об этой стороне дела, но кое-что вам не пришло в голову спросить, и я хочу сам добавить.
— Продолжайте, мистер Стумп, — говорит защитник из Сан-Антонио.
— Так вот что. То, о чем я буду говорить, не столько касается подсудимого, сколько того человека, который должен занять его место. Я сейчас не стану называть его имя. Я только скажу о том, что мне удалось узнать. Вы же, присяжные, сами догадаетесь об остальном…
Старый охотник на минуту останавливается и переводит дыхание, как бы готовясь к пространной речи.
Никто не пытается ни прервать его, ни поторопить. Всем кажется, что он может открыть тайну убийства. Всадник без головы уже перестал быть тайной.
— Что же, друзья! — продолжал Зеб. — После того, что мне пришлось слышать, а главное — видеть, я понял, что молодого Пойндекстера больше нет в живых. Так же твердо я знал, что не мустангер, не Морис Джеральд совершил это подлое убийство. Кто же тогда? Вот вопрос, который мучил меня так же, как и многих из вас, кто над этим задумался. Не сомневаясь, что ирландец невиновен, я решил выяснить всю правду. Многое, черт возьми, было против него, этого я не отрицаю. И все же это не могло убедить меня. Я решил сам изучить следы в прерии. Я знал, что найду на том месте лошадиные следы, ведущие туда и обратно. Но, черт побери, там оказалось еще множество следов, идущих в разных направлениях, — если бы не это, все было бы просто. След одной лошади казался мне особенно интересным, и я решил пойти за ним хоть на край света. Это были следы американской лошади; одна подкова у нее была сломана. Вот эта самая подкова.
Свидетель запускает руку в глубокий карман своей куртки и не торопясь вытаскивает оттуда сломанную подкову.
Он поднимает ее достаточно высоко, чтобы судья, присяжные и все присутствующие могли ее видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70