XII
Мне удалось посетить еще племена команчей, делаваров, мошкан, осагов, ирокезов и другие.
Вследствие недоразумений, возникших у правительства с этими племенами из-за границ, сюда был послан полк драгун под командой полковника Генри Доджа. Полк имел приказ, сообразуясь с обстоятельствами, подчинить индейцев силой или уладить дело мирным путем.
Я выпросил себе и своему другу Джозефу Чедуику разрешение военного министра отправиться вместе с полком. Мы запаслись лошадьми и мулом для наших припасов. Мой конь, по кличке Черлей, был чистокровный мустанг, сливочного цвета, с черной гривой и хвостом.
Полковник Додж взял в проводники двух делаваров и нескольких других индейцев.
В ожидании выступления полка из форта Джибсона мы с Джозефом научились у этих индейцев многим хитроумным приемам охоты. Например, охотясь на лань, они применяют свисток из коры, звуки которого похожи на голос этих животных. Лань идет прямо на свист охотника. Я сам попался на этот обман, когда мы как-то отправились на охоту в лес.
Осторожно, стараясь не шуметь, я пробирался к зарослям, где мне послышался голос лани. А потом их зазвучало несколько. Радуясь заранее такой добыче, я раздвинул ветки и вдруг к своему смущению увидел индейцев, смеявшихся над моей ошибкой.
Наконец, наш полк двинулся в поход. Мы с Джозефом то отставали, то перегоняли драгун. Дичи было кругом очень много; и мы постоянно запасались свежим мясом. Видели мы также табуны диких лошадей, и однажды нам с Джозефом посчастливилось, несмотря на всю чуткость этих животных, подобраться к ним поближе, пользуясь, как прикрытием, кустами и высокой травой. Я взял с собой бинокль. И когда мы увидели всю красоту и грацию этих животных, нам захотелось поймать хоть одно из них. Но у нас были только ружья; и тут мы вспомнили прием испанцев: они стреляют в хрящевую часть шеи, причиняя лошади неопасную рану, но ошеломленное животное падает, и тут его легко настигают. Так мы и решили сделать. Я прицелился, выстрелил, все стадо умчалось прочь, только раненая лошадь лежала на земле. Но подойдя, мы страшно огорчились: лошадь была убита наповал.
Спустя несколько дней после этого наши драгуны увидели команчей. Каждый день они появлялись то ближе, то дальше, но, конечно, они следили за каждым нашим шагом.
Теперь нужно было быть настороже, и ночью лошадей ставили в середину каре, боясь стомпадо.
Стомпадо — значит страшный шум, тревога. С ужасными криками, потрясая сухими кожами, производящими шум, подобный грому, индейцы ночью, когда солдаты крепко спят, утомленные дневным походом, мчатся к лагерю белых. Испуганные лошади срываются с привязей и бегут во все стороны, солдаты хватают ружья, ищут неприятеля, а его уже и след простыл, но и лошадей тоже нет; они разбежались и стали добычей индейцев. Несколько дней, несмотря на наши опасения, все было тихо и спокойно. Но как-то ночью вдруг раздался выстрел, послышались крики — словом, поднялась сумятица, и лошади помчались из лагеря. Мы с Джозефом спали несколько в стороне. Оказалось, что тревогу поднял часовой: одна лошадь сорвалась с привязи и побежала к кустам, а часовому почудился индеец, и он выстрелил. Джозеф, на счастье, еще не спал и осматривал местность в бинокль, ему хорошо была видна вся эта сцена, так как луна светила ярко. Он и разъяснил все офицерам.
Индейцы же, узнав о бегстве наших лошадей, оказали нам неожиданную помощь: переловили их и привели в лагерь. Конечно, этот поступок не мог не вызвать к ним симпатию и помог окончить наш поход миром.
XIII
Первое племя, так предупредительно пошедшее навстречу нашим предложениям, были команчи. Они выслали к нам сотню воинов и пригласили нас в свою деревню. На некотором расстоянии они просили полк остановиться. Спустя несколько минут во главе трех тысяч всадников навстречу нам выехал сам вождь. Полк наш построился в три линии, впереди стоял полковник Додж со штабом. Проделав перед нами несколько искусных боевых маневров, вождь, окруженный воинами, остановился перед штабом. Возле вождя развевались красное и белое знамя, что означало одинаковую готовность и к войне и к миру — в зависимости от наших предложений. Но едва индейцы увидели у нас белое знамя, как их красное полотнище исчезло, и вождь подъехал к полковнику Доджу. Договор о мире и взаимной торговле состоялся, калюмет дружбы был выкурен.
Мы простояли лагерем возле деревни индейцев почти две недели, в течение которых я наблюдал интересную жизнь и обычаи племени, и мой портфель наполнился заметками и рисунками. Примеру команчей последовали и их союзники, павнии. Я уже упоминал об их вигвамах, крытых сухой травой и похожих на ульи.
Исполнив столь блистательно свою миссию, наш полк отправился обратно в форт Джибсон. Мой конь, красавец Черлей, несмотря на такую длинную дорогу, был совершенно свеж и здоров.
А вот я на обратном пути заразился желтой лихорадкой и пролежал в форте Джибсон более двух месяцев. Джозеф все время хлопотал возле меня, а когда я поправился, по делам он вынужден был уехать на Миссисипи.
Пока я болел, моего Черлея отправили в степь. Я так привязался к этому благородному животному, что решил взять его в Сент-Луи. Но везти лошадь на пароходе было слишком дорого, и я вздумал поехать верхом, прямо через степь, без всякой дороги, но зато самым коротким путем до Сент-Луи: мне пришлось бы сделать всего около пятисот миль.
Я спросил о моем Черлее, и мне сказали, что он совсем одичал; я не поверил и отправился сам за ним в степь. Едва он услышал мой голос, как отозвался тихим ржанием и сначала нерешительно, а потом все быстрее и наконец карьером бросился ко мне и стал ласкаться.
Сборы мои были непродолжительны: небольшой запас провизии, две бизоньих шкуры, кое-какая утварь, необходимое вооружение, — и я был готов в дорогу. Меня дружески проводили несколько вождей ирокезов, чоктавов, криков и семинолов.
Все эти племена живут в семистах милях к западу от Миссисипи. Прежде они жили в Джорджии, Флориде и Алабаме. Они были очень богаты, имели плантации, хорошие жилища, свою культуру, книги. Но зависть и жадность белых загнали их в эти пустыни.
Плодородные земли индейцев притягивали белых, и как только генерал Джексон был избран президентом, так тотчас решено было изгнать племена краснокожих как можно дальше.
Когда послали это решение семинолам, занимавшим Флориду, те отказались наотрез. Их предки жили и умерли на этой земле, которую им дал Великий Дух, и они не уступят ее добровольно. Видя непоколебимое упорство индейцев, белые прибегли к хитрости.
Подкупили вождя Черлея Омотлу и объявили семинолам, что их вождь согласен на договор.
Не веря в измену вождя, индейцы во главе с Оцеолой — храбрейшим воином, пользовавшимся большим авторитетом, явились на совет в правительство. Омотла, думая, что по его примеру поступят и другие вожди, подписал договор об уходе из Флориды в обмен на безграничные степи запада, но тут же был убит сразу семью выстрелами — Оцеолы и шести вождей.
Несмотря на это событие, а также на то, что все знали о подкупе Омотлы, сенат повелел привести в исполнение договор с помощью военной силы.
Оцеола со своими многочисленными приверженцами бежал в леса. За ним был послан отряд в тысячу человек под началом майора Деда, но индейцы устроили засаду, и повторилось то, что было при Виомэнге.
Весть о гибели всего отряда распространилась быстро, разговоры о вероломстве и измене индейцев были у каждого на языке. Но когда сами белые истребляли посредством хитрости или еще более подлых уловок бедных индейцев, газеты называли это славными подвигами.
Шесть лет белые не могли поймать Оцеолу, защищавшего свою землю, и тогда они поступили так: к нему и его воинам был послан парламентер с белым флагом, пригласивший индейцев на переговоры о мире, и когда те явились без оружия, веря в честность белых, их схватили и, связав, отправили в форт Мультри, в Южную Каролину. Как бы вы, мои читатели, назвали эту проделку? Несмотря на далекое расстояние, я поехал в этот форт, чтобы познакомиться с Оцеолой и сделать его портрет.
Вместе с ним было около трехсот воинов, женщин и детей, считавшихся пленниками.
При мне там произошел следующий случай. Один белый торговец обвинил молодого краснокожего воина в краже курицы. Молодой воин только и сказал в свое оправдание:
— Разве хоть один семинол назвал когда-нибудь Чи-Гока вором?
Но торговец привел также неопровержимые доказательства, что на следующий день вожди присудили своего воина к наказанию розгами. Но утром бедного юношу нашли повесившимся. Тогда торговец признался, что он солгал и что у него курица не пропадала. Мной овладело такое чувство ненависти к этому негодяю, что я схватил его за горло и хотел придушить, как собаку. Но офицеры форта отняли у меня мою жертву, а Оцеола сказал:
— Друг мой! Не стоит бить собаку!
Несколько месяцев спустя после моего приезда в Нью-Йорк я с грустью узнал о его смерти.
Теперь я расскажу, как мы с Черлеем путешествовали.
Попрощавшись с моим старым другом, доктором Прайтом, офицерами и индейскими воинами, я выехал из форта на возвышенность. Расстояние, которое я должен был проехать, равнялось пятистам сорока милям.
Местность этой страны была разнообразной: то горы и долины, то тучные степи, то пустыни, то леса.
Ориентировались мы с Черлеем днем по солнцу, а вечером или в туманные дни — по компасу. Здоровье мое поправилось, хотя иногда еще бывали припадки лихорадки.
Пищу себе я добывал охотой. Затем, выбрав удобное местечко с сочной травой, я привязывал на длинном аркане Черлея, сам же разводил огонь и жарил убитую дичь, варил кофе и, хорошо поужинав, расстилал одну шкуру на землю, другой укрывался, седло клал себе под голову и сладко засыпал.
Но однажды ночью нас застала страшная гроза в степи, где не было ни дерева, ни кустика.
Укрепив как можно лучше привязь Черлея, я положил под седло одну из кож, сел на седло и накрылся с головой другой. Всю ночь дождь лил как из ведра, а гром и молния не прерывались почти ни на минуту. Только к утру гроза прекратилась.
Я все больше привязывался к своему Черлею и открывал в нем новые достоинства.
Так, однажды мы вспугнули оленя. Я выстрелил, но олень не упал, а помчался к кустам. Черлей стал горячиться и рваться вперед; я отпустил ему поводья — и вдруг, к моему изумлению, он, нюхая воздух и чуя кровь раненого животного, точно собака поскакал по его следам, и скоро в кустах я увидел мою добычу, но уже мертвой.
XIV
Теперь из степей дальнего Запада мы перенесемся в долину реки Амазонки с ее безграничными лесами, в город Каракас, в Венесуэле. Каракас стоит на границе Южной Америки. Этот город лет шестьдесят тому назад был разрушен землетрясением, причем погибло несколько тысяч жителей. И теперь вблизи города видны страшные пропасти и ущелья, последствия трагедии. Недалеко от Каракаса протекает огромная река Ориноко. Глубина ее такова, что стосорокапушечный корабль, во время спада воды, свободно проходил две тысячи девятьсот верст от устья до Табатинго, а пассажирские пароходы еще на тысячу шестьсот верст.
Здесь я встретился с немецким ботаником Генцем и его слугой. Мы пешком отправились в чудные долины, покрытые самыми разнообразными цветами: лилиями, розами, фиалками. Между этими сказочными растениями можно увидеть гремучих змей.
Берега часто встречающихся ручьев покрыты пальмами, апельсиновыми деревьями, сливами, виноградом.
Луга эти здесь называются льяносами.
Доктор Генц приходил в восторг, собирая коллекцию разнообразнейших растений. Меня же радовало то, что я смог познакомиться еще с двумя племенами индейцев. Здесь в льяносах живут хаймосы и гог-вагивесы. У них есть примесь испанской крови.
Я заносил в свой блокнот все, что мне удалось видеть у этих индейцев, а также рисовал с них портреты. В честь нашего прибытия, благодаря нашим подаркам, трое молодых женщин исполнили красивый и грациозный танец мак-се-о-а (т. е. почетный), и мне посчастливилось его изобразить на полотне.
На обильных равнинах между Каракасом и Ориноко пасутся многочисленные табуны диких лошадей. Кроме их прямого назначения, их отстреливают для употребления в пищу.
Охотятся на них с помощью болы. Бола — это ремень сыромятной кожи, который в середине разделяется на три ветви, длиною до девяти футов каждая, и к концу всех трех прикреплены свинцовые шарики около фута весом. Держа за один шарик правой рукой, всадник вертит остальные над головой, и затем, приблизившись, пускает болу по направлению избранного животного. Первый шарик попадает на шею и ремень закручивается вокруг нее, а два других перехватывают ноги, и животное падает. Потом охотник добивает его копьем или ножом.
Но если лошадь нужна для езды, то здесь также как и везде используют лассо.
Мы с доктором Генцем предполагали добраться до Ангостуры, лежащей верстах в четырехстах ниже по Ориноко, но в городке Чепорро нам сообщили, что хорошо вооруженный отряд инсургентов приближается к Ангостуре (тогда была междоусобная война в Венесуэле), а потому, добравшись до Сан-Диего, мы взяли лодку и поплыли в местечко Барранку, милях в тридцати ниже Ангостуры.
Никогда я не забуду той роскоши тропической природы, которую мы видели.
Наши беседы с ботаником для меня были очень интересны.
Мы затронули тему о пальмах. Здесь их до двухсот видов. Цветы их как бы заключены в громадную оболочку, до своего окончательного созревания. Когда оболочка опадает, распускаются цветы. На них со всех сторон слетаются за нектаром насекомые, колибри и масса других птиц.
Надо сказать, что между всеми ними также идет страшная борьба за выживание, причем, как и везде, жертвами становятся слабые, птички поедают насекомых, а сами достаются своим же собратьям, только сильнейшим.
В этих лесах водится удивительная птица — кампанеро. Ее пение очень напоминает звон колокола. Видеть ее мне никогда не удавалось, поет она или вечером, или на заре. Определить направление, откуда несется ее пение, по какому-то необъяснимому обстоятельству, никак нельзя, и потому я думаю, — не обман ли это слуха?
1 2 3 4 5