Но еще больше я сердился на женщину.
Чего она добивалась, назначая мне свидание? Что выигрывала таким чудовищным обманом?
"В шесть часов на Аламеде!"
Я был на месте, был вовремя; она тоже. С нескольких церквей слышался колокольный звон - шесть часов. Каждый удар словно молотом загонял гвоздь мне в сердце!
Несколько секунд я прислушивался к перезвону. Он казался мне похоронным.
О, что за женщина! Дьявол в ангельском обличий!
Вдруг во мне вспыхнула искра надежды.
Мерседес могла быть только посыльной. Записка могла быть от Долорес, той самой Долорес, которую строго стерегут и которая не может выходить одна. Сестры могли быть сообщницами. У Долорес, которой грозит монастырь, возможно, нет других способов общаться с "керидо Франсиско".
Такое истолкование происшествия было больше приятным, чем вероятным.
Но тут новая мысль пришла мне в голову. Что, если красавец-капитан ухаживает одновременно за обеими сестрами?
Только на мгновение позволил я себе это недостойное предположение.
Мои сомнения разрешил диалог, который я случайно подслушал. И правда оказалась еще более болезненной. Уходя с Аламеды, я знал, что Франсиско Морено любит только одну - и именно ту женщину, которая проехала мимо нас в карете!
А убедился я в этом вот как.
Недалеко от меня в тени дерева находились двое мужчин, которых я не заметил раньше. Один был явно из крестьян; второй, судя ло одежде, мог быть асендадо из провинции, приехавший в столицу. Как ни незаметно передавалась записка, как ни быстро перешла она из рук в руки, эти двое заметили небольшой эпизод.
Поблано, казалось, отнесся к нему как к совершенно обычному происшествию. Но провинциал, богатая одежда которого все же ясно свидетельствовала о деревенском происхождении, удивился.
- Кто она?- спросил он.
- Дочь одного из наших рикос, - ответил поблано. - Его зовут дон Эусебио Вилья-Сеньор. Вы, конечно, о нем слышали?
- О, да. Мы на Юкатане о нем знаем. У него сахарная плантация вблизи Сисала, впрочем, он там редко показывается. Но кто этот счастливец, который станет обладателем прекрасной плантации? Умный парень может заставить ее приносить выгоду, а я, клянусь Богом, никак не могу этого сделать со своей!
- Сомневаюсь, что это сумеет и капитан Морено - если у него даже будет возможность стать ее владельцем. Он не способен приобретать богатства разве что за столом монте. Но ему все равно не стать владельцем собственности, принадлежащей дону Эусебио Вилья-Сеньор.
- Я, конечно, не знаю обычаев вашего города, - заметил юкатанец, - но мне кажется, у молодого человека есть возможность стать обладателем дочери дона Эусебио. Судя по всему, девушка к нему неравнодушна.
- Ах! - возразил житель Города Ангелов. - Вы там, на Юкатане, простой народ, вы позволяете своим девицам поступать, как они хотят. В Пуэбла, если они не слушаются родителей, их заключают в монастырь. В нашем святом городе их больше десятка. Я слышал, такая же участь ждет и Долорес Вилья-Сеньор, если она будет настаивать на своем желании выйти замуж за того, кому только что передала записку.
- Долорес Вилья-Сеньор? - спросил я, подходя к разговаривающим и бесцеремонно вмешиваясь в разговор, который так заинтересовал меня. Долорес Вилья-Сеньор? Я вас правильно понял, вы говорите, что имя женщины в карете - Долорес?
- Да, сеньор, конечно! - ответил поблано, который, наверно, принял меня за сумасшедшего. - Долорес Вилья-Сеньор, или Лола, если вы предпочитаете сокращение. Так зовут эту девушку. Карамба! А что в этом странного? Каждый чикитито33 ее здесь знает.
Дар речи отказал мне. Больше я ни о чем не спрашивал. Я слышал достаточно, чтобы понять, что был обманут.
В карете проехала женщина, которую я любил.
Она назначила мне свидание на Аламеде. Она передала записку капитану Морено. Эту женщину зовут не Мерседес, а Долорес!
Я стал игрушкой бессердечной кокетки!
Глава XXIV
ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД НА ПУЭБЛА
С этого часа я чувствовал, что в Пуэбла мне не место. Обжегшийся мотылек решил отныне сторониться жестокого огня свечи. Хотя пламя по-прежнему привлекало меня и манило к себе, я решил больше никогда его не видеть. Слишком горячим и безжалостным оно оказалось.
Как легко мне было так говорить, как легко принять решение в первых муках уязвленного тщеславия, когда испытанное несчастье закаляет дух. Но увы! Как трудно исполнять это решение! Такой подвиг не под силу и Гераклу.
Я пытался подкрепить свою решимость размышлениями, приветствовал всякую мысль, которая позволяла стать равнодушным или даже забыть о моей любви.
Все бесполезно. Такие воспоминания может смягчить только время.
Иногда я думал о том, что сумел, пусть ненадолго, заинтересовать такую великолепную, несравненную женщину; и иногда это рассуждение утешало меня. Но все же это была слабая компенсация за принесенную жертву и испытанные страдания.
Напрасно я призывал свою гордость. Раздавленная происшедшим, она попыталась сделать последнее лихорадочное усилие и потонула в сознании унижения.
Неправда то, что мне говорили. Должно быть, мне льстили, льстили те друзья, которые называли меня красивым. По сравнению с Франсиско Морено я все равно, что сатир перед Гиперионом34. Так, наверно, думала и Долорес. Иногда, размышляя об этом, я не мог сдержать злость и начинал обдумывать планы мщения. Месть должна была постигнуть их обоих: и Морено, и кокетку. Но, к счастью, ни один из этих планов не был осуществлен.
Для меня не оставалось иной надежды, кроме отъезда из ненавистного теперь города. Судьба была благосклонна ко мне, предоставив мне вскоре такую возможность. Через три дня после встречи на Аламеде сигнал горна призвал нашу часть к боевой готовности; а на четвертый день мы двинулись к столице Мексики.
Советы мудрого друга и возбуждение, связанное с началом нового этапа кампании, принесли мне временное облегчение. Перед нами была нехоженая тропа, новые возможности для славы, и все должно было кончиться давно предвиденным, давно ожидаемым триумфом - пирушкой в "Залах Монтесумы"!
В другое время я бы остался абсолютно равнодушным к такой перспективе. Теперь же я надеялся отвлечься от мрачных мыслей и душевных терзаний.
Вскоре мы подошли к перевалу через Кордильеры, который выходит на классический город Чолула. Въезжая в "черный лес", чьи деревья вскоре заслонят от меня окружающую местность, я оглянулся и бросил прощальный взгляд на Город Ангелов. Вполне вероятно, что я никогда больше его не увижу.
Мы углублялись в узкую долину, которую вряд ли когда-нибудь пересечем в обратном направлении. Наши войска в целом насчитывали десять тысяч человек, а вражеские части втрое превосходили нас по численности. К тому же мы собирались овладеть столицей, сердцем древнего государства, и наверняка противник приложит максимальные усилия, чтобы раздавить нас. Так считали многие мои товарищи.
Я смотрел на обширную плодородную долину, на шпили города, в котором испытал одно из самых сильных чувств в своей жизни. Увы! Это чувство оказалось обманутым, и мне было неприятно вспоминать о нём. Я смотрел на город с болью и тоской.
Несколько минут я оставался на опушке леса. Ветви сосен касались моей форменной фуражки. Перед моим взором, словно на карте, расстилался Пуэбла. Я различал крыши домов, множество шпилей, видел и ту прогулочную площадь, на которой испытал такое унижение. Глаза мои скользили по улицам, идущим параллельно, как во всех испано-американских городах, искали Калье дель Обиспо. Мне показалось, что я различаю эту улицу, и воспоминания с новой силой нахлынули на меня.
Хотя картина внизу представляла собой яркое и живописное зрелище, башни празднично вздымаются на фоне голубого неба, купола серебром сверкают на солнце, - мне она показалась траурной, будто тень смерти упала на город. Тень эта исходила не от густых сосновых крон, под которыми я стоял, а от темной тучи, окутывающей мою душу.
Ни ужас перед черным лесом, ни страх путешественника в дикой местности, ни предчувствие судьбы, которая может ждать меня в столице Монтесумы - ничто не может быть хуже того, что испытал я в Городе Ангелов!
Глава XXV
В СТОЛИЦЕ
Чапультепек - "летний дворец Монтесумы" был взят штурмом. В этой битве я сумел предотвратить поражение, - не примите простое утверждение факта за беспочвенную похвальбу. После трех месяцев, которые я провел в стенах больницы, залечивая раны, я полностью восстановил здоровье и ступил наконец на улицы мексиканской столицы.
Три месяца я предвкушал это удовольствие, как награду победоносному солдату, завершившему кампанию.
Как и в Городе Ангелов, в городе Монтесумы офицеры армии завоевателей не допускались в местное общество. Но все же мы больше не были просто захватчиками; мы стали победителями, и потому запрет не был ни строгим, ни всеобщим. С обеих сторон допускались исключения, которые распространялись на некоторое количество самых смелых хозяев и гостей.
Мне посчастливилось оказаться в числе этих немногих. Во время кампании, особенно во время длительного марша на столицу, произошло несколько случаев, когда мне удавалось помочь мексиканцам и защитить их. Среди тех, кому я помог, был и представитель одного из лучших семейств Мехико.
Все три месяца, проведенные в больнице, я был окружен роскошью со стороны его благодарных братьев. В последующие три месяца меня баловали своим вниманием его сестры, конечно, только в рамках приличия.
Это было приятное время, и если что-нибудь могло бы заставить меня забыть Долорес Вилья-Сеньор, то только это.
Однако, не заставило. Самые сладкие улыбки, которые я получал в долине Теночтитлана, не смогли подавить в моей груди горькое чувство, которое я принес с собой по эту сторону Кордильер.
Через шесть месяцев, после взятия столицы моя жизнь в городе Монтесумы стала совершенно невыносимой. Мне было скучно. Театры и балы не могли улучшить моего настроения. Даже мотовство не доставляло мне удовольствия. Стол монте больше не привлекал меня. Напрасно зеленая ткань манила меня. Стоя у стола, я без малейших эмоций слушал возгласы крупье.
Меня вообще все перестало интересовать - все на земле, кроме Долорес Вилья-Сеньор; а ее я не мог считать земным существом.
И как раз в это время появилась возможность отвлечься. Остатки вражеской армии покинули подступы к столице. Но дороги не стали безопасными. Партизаны исчезли, но их сменили сальтеадорос!
Со всех сторон доносились слухи о грабителях - от Пуэбла на востоке, Толуки на западе, Куэрнаваки на юге и от Льянос де Апама, который расположен севернее долины Теночтитлана. Не проходило и дня без сообщений о бандитах и их злодействах. Разбойники останавливали дилижансы, приказывали путникам ложиться на землю, выворачивали им карманы; и некоторые пассажиры так и оставались лежать вечно!
Эскорт из наших драгун мог бы предотвратить это. Но чтобы посылать охрану с каждым путником, направляющимся из столицы, требовалось несколько десятков хорошо обученных кавалерийских эскадронов. А мы в то время как раз испытывали недостаток в солдатах, потому что приходилось держать гарнизоны в Куэрнаваке и Толуке. К тому же сильная армия осталась охранять Пуэбла. Мы ждали пополнения, а пока разбойники продолжали свободно останавливать путников и грабить дилижансы.
Мне не нравилось такое положение. Это был всего лишь нормальный христианский инстинкт ненавидеть грабителей, но во время пребывания в Пуэбла я почувствовал особую неприязнь к этому типу людей. В основе этой неприязни лежали воспоминания о капитане Карраско и капитане Морено.
Молодой художник, сопровождавший нашу армию, - его правдивые полотна вызывали восхищение у всех, кто их видел, - был настолько неблагоразумен, что решился проехать в дилижансе из Мехико в Пуэбла. Но ему не суждено было прибыть в Город Ангелов - на земле; хотя мы все надеялись, что он достиг их небесной обители. Он был убит на дороге в горах, между постоялыми дворами в Рио Фрио и Кордове.
Мне очень нравился этот несчастный юноша. Он часто пользовался гостеприимством моей палатки. В обмен за это, как я полагаю, на одной из своих больших картин он изобразил меня героем, скакавшим в атаку впереди отряда смельчаков на штурм Чапультепека. Сознание, что я действительно проделал это, не уменьшало моей признательности художнику. Я, бездомный, безымянный авантюрист, которого некому похвалить, кроме непосредственных свидетелей его дел, не мог не испытывать благодарность. Он заметил меня на поле сражения и воспел мои ратные подвиги языком карандаша и кисти.
Услышав, что он убит, я едва не сошел с ума от ярости.
Через двадцать минут я стоял перед нашим главнокомандующим.
Глава XXVI
ВЕЛИКИЙ СТРАТЕГ
- В чем дело, капитан? Адъютант доложил мне, что вы просите принять вас. Говорите покороче: у меня много дел.
Я не был любимцем главнокомандующего, может, потому, что никогда не льстил престарелому генералу, командовавшему нашей армией в этой кампании.
Тем не менее, мне необходимо было его согласие. Без него я не смогу отомстить за смерть друга. А если согласие будет получено, у меня уже готов план.
- Так в чем дело? - спросил с нетерпеливым видом генерал, и это было плохим предвестником. - Что вам нужно?
- Отпуск, генерал.
- Но вы не исполняли обязанности целых шесть месяцев. Сколько еще вам нужно?
- Всего шесть дней.
- Шесть дней! А для чего?
- Наказать грабителей, осадивших дорогу между нами и Пуэбла. Я полагаю, генерал, вам доложили об их злодействах?
- Конечно, но что я могу сделать? Если я пошлю отряд, они за мили увидят солдат и ускользнут. Это все равно, что гоняться за ветром.
- Мне кажется, у меня есть план. С вашего разрешения, я бы его опробовал.
- Но у меня нет лишней кавалерии, ни единой сабли. Правительство прижимисто. У меня нет людей даже для заполнения штатных должностей. Они там считают, что такую большую страну, как Мексика, можно удержать без лошадей. Нет, сэр, я не могу дать вам ни одного драгуна, в том числе из вашего отряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17