Все замечательно, ценник необыкновенный
Или ты обручальное кольцо таскаешь, или антисоветские анекдоты слышал, да не донес, или у тебя жена путается черт-те с кем...
Грачев спросил с каким-то гибельно-торжественным выражением:
- Так ты полагаешь, что моя подпись объективно сыграет в пользу пролетариата?
- Это даже можешь не сомневаться, - сказал ему Александров-Агентов.
- Ну тогда ладно, - сказал Грачев и вдруг чему-то нервным образом ухмыльнулся.
После того как конвойный увел подследственного назад в камеру, Александров-Агентов принялся названивать в Кремль одному знакомому мужику. Когда на том конце провода взяли трубку, он как-то доверительно, вполголоса сообщил, что сейчас подошлет с порученцем одну бумагу и хорошо было бы сделать так, чтобы эта бумага дошла до Бати.
5
Бажанов проснулся около обеденного времени, так как накануне он проработал с Хозяином до утра; проснулся он в Кремле, на кожаном диване, в помещении охраны третьего этажа. Первым делом он умылся из бачка с кипяченой водой, потом спустился в буфет, где выпил стакан крепкого чаю и съел бутерброд с жареной колбасой, а затем уже отправился в свою рабочую комнатку и принялся за бумаги. Вернее, он не сразу принялся за бумаги, а несколько минут приходил в себя, тупо глядя на чернильный прибор, который изображал три разновеликие бочки, куда наливались красные, черные и фиолетовые чернила.
Сначала он разбирал письма и телеграммы: среди таковых было сообщение с Украины, обнадеживающее в том, что поскольку хлеб у единоличников и колеблющегося элемента изъят без остатка, то повального голода на юге не избежать; была докладная записка от Фирина с Беломорстроя, который угрожал снижением темпов, если ему немедленно не направят на трудперековку по меньшей мере пять тысяч "каэров" [то есть контрреволюционеров], уголовников и шпаны; была телеграмма со строительства Магнитогорского комбината с жалобой на переизбыток рабочей силы; был сигнал из Гознака дескать, нет бумаги печатать деньги и, в частности, нет ее потому, что некоторые несознательные работники заворачивают в нее всякое барахло; наконец, было письмо от Немировича-Данченко с мольбою выпустить его на лечение за границу. "Ну, это ты умоешься", - сказал про себя Бажанов.
Разобравшись с текущей почтой, он принялся расставлять запятые в докладе Хозяина "О некоторых особенностях ликвидации неграмотности в СССР", который тот собирался сделать на Секретариате в начале мая. Речь у Хозяина шла о том, что обучение грамоте полудикого населения большевики обязаны держать в строго политическом, узкопартийном русле и постоянно иметь в виду опасность сползания к мелкобуржуазному просветительству, в болото абстрактных ценностей и внеклассового подхода - напротив этого самого "болота" Бажанов поставил карандашом знак вопроса; о том, что для обеспечения единства партии и народа будет достаточно, если трудящийся, охваченный начальным образованием, сможет прочесть газетные заголовки, и посему таковые отныне должны быть распространенными и заключать в себе содержание материала, как то: "Против немарксистских течений в источниковедении", или "Японская военщина бряцает оружием на Дальнем Востоке", или "Догоним Америку в десять лет" - это место Бажанов оставил без замечаний; о том, что из популярной информации для неофитов хорошо было бы изгнать всяческие оттенки, сбивающие с толку здоровый ум, и свести диапазон политических знаний к простому двуединству "свои - чужие" - тут Бажанов приписал карандашиком на полях, что слово "неофиты" не совсем к месту; о том, что тем не менее вредоносность широкой грамотности большевики сумеют свести к нулю, если в отличие от расхлябанного царского правительства твердо возьмут в свои руки издательское дело, наладят предельно бдительную цензуру, способную пресечь самую хитроумную диверсию на идеологическом фронте, и, таким образом, организуют литературные силы именно по принципу дочерней политической партии, чтобы ни одна сволочь не посмела пикнуть против курса большевиков, - и это место Бажанов оставил без замечаний, хотя его и покоробило слово "сволочь".
Работая над докладом, он до такой степени утомился, что позволил себе пятнадцатиминутный перерыв и отправился погулять. Он в тысячный раз осмотрел царь-пушку, побродил по Ивановской площади и немного постоял у чугунного парапета, глядя на Замоскворечье, над которым там и сям поднимались коричневые дымы. В эти минуты он размышлял о том, какие требуются и еще потребуются от большевиков титанические усилия, чтобы оседлать варварскую страну, тысячу лет прозябавшую в похмельном бреду и в дреме. И какое это для большевиков счастье всемирно-исторического масштаба, что на переломе эпох во главе партии и державы стоит такой гениальный стратег, как Сталин; правда, гайки он заворачивает будь здоров, но разве этот гений не волен миловать и казнить?.. Ведь про то, что социализм в перспективе несет русскому простонародью почти идеальное общественное устройство, о котором можно только мечтать, знают в Союзе все, но про то, как построить социализм, знает он один и никто, кроме него, не знает. И каким нужно быть тонким провидцем, чтобы сознательно сделать ставку на посредственность, которая, во-первых, надежно обеспечивает опору, а во-вторых, открывает простор для самого отъявленного маневра, на какой только способна гениальная голова. Именно поэтому победа социализма в СССР есть вопрос времени - это факт. Хотя, как говорится, "пока солнышко взойдет, роса очи выест", еще, наверное, год-другой - и такая тут начнется кровавая мясорубка, такие головы полетят, что, пожалуй, пора рвать когти, пора перебираться в какую-нибудь негероическую страну...
От этих мыслей его отвлек один отвратительный ручной зверь: примерно в том месте, где когда-то стоял памятник Александру II, он приметил лису Бухарина, которая самозабвенно гонялась за сизарями; метрах в пятидесяти по направлению к Спасской башне виднелись результаты ее охоты, именно там валялись, как грязные тряпочки, несколько растерзанных голубей в ореоле из окровавленных сизых перьев, которые произвели на него тошнотное впечатление, и он подумал, что эту чертову лису хорошо было бы извести.
Только он воротился в свою рабочую комнатку, как затрезвонил противным голосом телефон: звонил из ОГПУ старинный его товарищ, с которым они были однокашниками по Промышленной академии, и просил подсунуть Хозяину одну многозначительную бумагу.
Бажанов ждал порученца с Лубянки примерно минут пятнадцать, от нечего делать размышляя на тот предмет, каким именно способом он во благовременье покинет Страну Советов; набьется ли на зарубежную командировку или же просто-напросто перейдет границу и осядет в каком-нибудь мелком, непримечательном государстве, где его даже с собаками не найдут. После он подумал о том с нехорошим чувством, что Хозяину могут не понравиться его замечания, сделанные к докладу, и он опять скажет, то ли шутя, то ли с раздражением и угрозой: "Ты, Бажанов, хочешь быть святее папы Римского. В конце концов, кто у нас теоретик партии, товарищ Бажанов или товарищ Сталин?" И у него от этих слов опять позорно ослабнут ноги.
6
Иосиф Виссарионович проснулся около часу дня. Одевшись, он мягкой своей походкой походил по квартире, как если бы что-то искал, потерянное вчера, потом съел в столовой тарелку манной каши с изюмом, поблагодарил подавальщицу, закурил трубку и отправился в кабинет. Там он какое-то время сидел без дела, наблюдая за воробьями, скакавшими по карнизу, а в голове у него, невесть отчего, вертелись слова дурака Керенского: "Душу свою погублю, а Россию спасу", которые он вычитал в воспоминаниях Шульгина. Затем он работал с донесениями от Ягоды, а в пятом часу явился помощник Бажанов, похожий на старорежимного офицера. С этим Бажановым он в тот день занимался дольше обычного, так как дело коснулось некоторых ленинских выкормышей, которых он на дух не выносил. Напоследок Бажанов ему сказал:
- Поступило письмо от некоего Свиридонова, члена ВКП(б) с одиннадцатого года.
- Это не тот ли Свиридонов, - спросил Иосиф Виссарионович, - который был заместителем у Цюрупы?
- Тот самый, - сказал Бажанов.
- Ну и что же он пишет?
- Что проект Дворца Советов составлен халатно и требует доработки.
- А конкретно он что-нибудь предлагает?
- Конкретно он предлагает разместить библиотеку в голове у статуи Владимира Ильича.
- А в штанах у Ильича он ничего не собирается разместить? Несчастный я человек, Бажанов! Какими дураками приходится управлять...
- Совершенно с вами согласен, товарищ Сталин, - сказал Бажанов и от досады принялся ломать пальцы.
7
По той причине, что преподаватель исторического материализма заболел сыпным тифом, на другой день два первых часа были отменены, и Ваня Праздников, Сонька-Гидроплан, Сашка Завизион плюс еще двое парней из группы договорились понаведаться на строительную площадку Дворца Советов. Они доехали на трамвае до Пречистенских ворот и пешком спустились к Москве-реке; дорогой Сашка Завизион рассказывал, что если позвонить Маяковскому по его лубянскому телефону 73-88, то будто бы поэт поднимает трубку и говорит: "На что жалуетесь?" - даром что он умер два года тому назад.
- Не остри, пожалуйста, - сказала ему Соня Понарошкина, - ненавижу, когда острят.
На том месте, где до зимы прошлого года стоял храм во имя Христа Спасителя, зиял котлован, похожий на воронку от бомбы огромной силы, в котором копошились человечки размером с дюймовый гвоздь. Двое парней из группы, приладившись у деревянного ограждения, стали плеваться вниз и действительно с ног до головы заплевали одного немца, выписанного из Мюнхена за недостатком специалистов по изоляционным материалам, а Ваня Праздников стал объяснять товарищам, что к чему.
- Главная сложность - это опора, - говорил он, - потому что на этом месте скоро встанет самое высокое здание в мире, которое будет весить как планета средней величины. Вон там внизу экскаваторы дорылись до трех скальных напластований - на них-то и обопрется Дворец Советов...
- Я вот только думаю, - засомневался Саша Завизион, - как бы Москва-река не размыла его фундамент.
- Плохого же ты мнения о нашем градостроительстве, - сказал Ваня. Во-первых, напластования защищены от реки расплавленным битумом, а во-вторых, на фундамент идет цемент марки "ДС", который под воздействием влаги как раз образует слой изоляции, так что вода ему только на пользу, а не во вред. Да еще в качестве защитного материала в дело пойдет асбестовая бумага, пропитанная битумом, а это товар вечный, который не износится никогда. Вообще, ребята, Дворец Советов будет прежде всего замечателен тем, что его воздвигнут не на сотни лет, как у буржуев, а практически навсегда. Представляете - навсегда!
- Честно говоря, - сказала Соня Понарошкина, - это трудно себе представить.
- Идем дальше... Сталь для каркаса тоже марки "ДС", прочность на сорок процентов выше, чем у нормативной мостовой стали, а от коррозии ее защитит специальная эмаль на жидком стекле, которую разработали советские инженеры. Вот только статуя Владимира Ильича будет выполнена в монель-металле, то есть в никелевой бронзе, и тут мы, конечно, даем слабину перед лицом мирового капитализма, потому что из этого монель-металла сделана крыша на Пенсильванском вокзале, - обидно, конечно, но это так. А в остальном мир содрогнется от дерзновенности нашей технической мысли, которая переплюнет самые фантастические мечты. Ведь только подумайте: посетители Дворца Советов будут выделять за час пребывания один миллион калорий, чего, между прочим, хватило бы на обогрев областного центра вроде Курска или Орла!
- С ума сойти можно! - сказала Соня. - А сколько он электричества будет жрать?
Ваня ответил:
- Сорок тысяч киловатт в час, но это, в общем-то, не предел.
- Да! - сказал Сашка Завизион. - Вот это будет настоящий социализм, который можно рукой потрогать. А потом понастроят для рабочих хоромы с паровым отоплением, и все-то будет в нашей стране прекрасно - и душа, и одежда, и лицо, и мысли...
- Насчет лиц, - заметила Соня Понарошкина, - я все-таки сомневаюсь. Вот смотрю на эти рожи и сомневаюсь.
Видимо, Соня имела в виду какую-то крестьянскую депутацию, которая явилась в столицу для осмотра достопримечательностей и теперь глазела на котлован; одежда у земледельцев отличалась бедностью чрезвычайной, и физиономии были действительно не того.
- Я думал об этом, - сказал Сашка Завизион. - Данный просчет природы мы будем устранять по-революционному, то есть оперативно. Поскольку при социализме все должно быть прекрасно, и каждый кривой нос есть отчасти контрреволюция, то всех страхолюдин станут со временем направлять на пластическую операцию, чтобы они не портили общий вид.
- Не умничай, пожалуйста, - сказала Соня, - тебе это не идет.
- А я и не умничаю, я теоретически рассуждаю.
Ваня спросил у Сашки:
- Ну а если кому-то нравится его нос?
- Нам-то что за дело! Нравится не нравится, а если чей-то нос противоречит идее социализма, то пусть он в организационном порядке идет под нож. Мы распространим, так сказать, принудительную красоту, потому что у нас, слава Богу, общественное выше личного и каждый отдельный человек обязан подчиниться воле широких масс.
- Ты знаешь, Сонька, - сказал Ваня Праздников, весело глядя на Понарошкину, - этот придурок еще предлагает ввести искусственное... ну, как это сказать, продолжение рода, что ли.
- А что, - отозвалась Соня, - я приветствую эту мысль. Чем меньше жизненной грязи, тем ближе социализм.
Обратной дорогой они играли в аббревиатуры; кто-то припоминал какую-нибудь непростую аббревиатуру, и требовалось отгадать, что она означала: минут десять, наверное, Ваня Праздников с Сашкой Завизионом бились над "бухкомотрядами", пока наконец Соня не объяснила, что эта аббревиатура обозначает отряды бухарских большевиков, которые воевали с эмиром за власть Советов.
Когда ребята вернулись в техникум, они первым делом зашли в помещение партячейки, чтобы позвонить по телефону 73-88 и проверить вредную байку о Маяковском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Грачев спросил с каким-то гибельно-торжественным выражением:
- Так ты полагаешь, что моя подпись объективно сыграет в пользу пролетариата?
- Это даже можешь не сомневаться, - сказал ему Александров-Агентов.
- Ну тогда ладно, - сказал Грачев и вдруг чему-то нервным образом ухмыльнулся.
После того как конвойный увел подследственного назад в камеру, Александров-Агентов принялся названивать в Кремль одному знакомому мужику. Когда на том конце провода взяли трубку, он как-то доверительно, вполголоса сообщил, что сейчас подошлет с порученцем одну бумагу и хорошо было бы сделать так, чтобы эта бумага дошла до Бати.
5
Бажанов проснулся около обеденного времени, так как накануне он проработал с Хозяином до утра; проснулся он в Кремле, на кожаном диване, в помещении охраны третьего этажа. Первым делом он умылся из бачка с кипяченой водой, потом спустился в буфет, где выпил стакан крепкого чаю и съел бутерброд с жареной колбасой, а затем уже отправился в свою рабочую комнатку и принялся за бумаги. Вернее, он не сразу принялся за бумаги, а несколько минут приходил в себя, тупо глядя на чернильный прибор, который изображал три разновеликие бочки, куда наливались красные, черные и фиолетовые чернила.
Сначала он разбирал письма и телеграммы: среди таковых было сообщение с Украины, обнадеживающее в том, что поскольку хлеб у единоличников и колеблющегося элемента изъят без остатка, то повального голода на юге не избежать; была докладная записка от Фирина с Беломорстроя, который угрожал снижением темпов, если ему немедленно не направят на трудперековку по меньшей мере пять тысяч "каэров" [то есть контрреволюционеров], уголовников и шпаны; была телеграмма со строительства Магнитогорского комбината с жалобой на переизбыток рабочей силы; был сигнал из Гознака дескать, нет бумаги печатать деньги и, в частности, нет ее потому, что некоторые несознательные работники заворачивают в нее всякое барахло; наконец, было письмо от Немировича-Данченко с мольбою выпустить его на лечение за границу. "Ну, это ты умоешься", - сказал про себя Бажанов.
Разобравшись с текущей почтой, он принялся расставлять запятые в докладе Хозяина "О некоторых особенностях ликвидации неграмотности в СССР", который тот собирался сделать на Секретариате в начале мая. Речь у Хозяина шла о том, что обучение грамоте полудикого населения большевики обязаны держать в строго политическом, узкопартийном русле и постоянно иметь в виду опасность сползания к мелкобуржуазному просветительству, в болото абстрактных ценностей и внеклассового подхода - напротив этого самого "болота" Бажанов поставил карандашом знак вопроса; о том, что для обеспечения единства партии и народа будет достаточно, если трудящийся, охваченный начальным образованием, сможет прочесть газетные заголовки, и посему таковые отныне должны быть распространенными и заключать в себе содержание материала, как то: "Против немарксистских течений в источниковедении", или "Японская военщина бряцает оружием на Дальнем Востоке", или "Догоним Америку в десять лет" - это место Бажанов оставил без замечаний; о том, что из популярной информации для неофитов хорошо было бы изгнать всяческие оттенки, сбивающие с толку здоровый ум, и свести диапазон политических знаний к простому двуединству "свои - чужие" - тут Бажанов приписал карандашиком на полях, что слово "неофиты" не совсем к месту; о том, что тем не менее вредоносность широкой грамотности большевики сумеют свести к нулю, если в отличие от расхлябанного царского правительства твердо возьмут в свои руки издательское дело, наладят предельно бдительную цензуру, способную пресечь самую хитроумную диверсию на идеологическом фронте, и, таким образом, организуют литературные силы именно по принципу дочерней политической партии, чтобы ни одна сволочь не посмела пикнуть против курса большевиков, - и это место Бажанов оставил без замечаний, хотя его и покоробило слово "сволочь".
Работая над докладом, он до такой степени утомился, что позволил себе пятнадцатиминутный перерыв и отправился погулять. Он в тысячный раз осмотрел царь-пушку, побродил по Ивановской площади и немного постоял у чугунного парапета, глядя на Замоскворечье, над которым там и сям поднимались коричневые дымы. В эти минуты он размышлял о том, какие требуются и еще потребуются от большевиков титанические усилия, чтобы оседлать варварскую страну, тысячу лет прозябавшую в похмельном бреду и в дреме. И какое это для большевиков счастье всемирно-исторического масштаба, что на переломе эпох во главе партии и державы стоит такой гениальный стратег, как Сталин; правда, гайки он заворачивает будь здоров, но разве этот гений не волен миловать и казнить?.. Ведь про то, что социализм в перспективе несет русскому простонародью почти идеальное общественное устройство, о котором можно только мечтать, знают в Союзе все, но про то, как построить социализм, знает он один и никто, кроме него, не знает. И каким нужно быть тонким провидцем, чтобы сознательно сделать ставку на посредственность, которая, во-первых, надежно обеспечивает опору, а во-вторых, открывает простор для самого отъявленного маневра, на какой только способна гениальная голова. Именно поэтому победа социализма в СССР есть вопрос времени - это факт. Хотя, как говорится, "пока солнышко взойдет, роса очи выест", еще, наверное, год-другой - и такая тут начнется кровавая мясорубка, такие головы полетят, что, пожалуй, пора рвать когти, пора перебираться в какую-нибудь негероическую страну...
От этих мыслей его отвлек один отвратительный ручной зверь: примерно в том месте, где когда-то стоял памятник Александру II, он приметил лису Бухарина, которая самозабвенно гонялась за сизарями; метрах в пятидесяти по направлению к Спасской башне виднелись результаты ее охоты, именно там валялись, как грязные тряпочки, несколько растерзанных голубей в ореоле из окровавленных сизых перьев, которые произвели на него тошнотное впечатление, и он подумал, что эту чертову лису хорошо было бы извести.
Только он воротился в свою рабочую комнатку, как затрезвонил противным голосом телефон: звонил из ОГПУ старинный его товарищ, с которым они были однокашниками по Промышленной академии, и просил подсунуть Хозяину одну многозначительную бумагу.
Бажанов ждал порученца с Лубянки примерно минут пятнадцать, от нечего делать размышляя на тот предмет, каким именно способом он во благовременье покинет Страну Советов; набьется ли на зарубежную командировку или же просто-напросто перейдет границу и осядет в каком-нибудь мелком, непримечательном государстве, где его даже с собаками не найдут. После он подумал о том с нехорошим чувством, что Хозяину могут не понравиться его замечания, сделанные к докладу, и он опять скажет, то ли шутя, то ли с раздражением и угрозой: "Ты, Бажанов, хочешь быть святее папы Римского. В конце концов, кто у нас теоретик партии, товарищ Бажанов или товарищ Сталин?" И у него от этих слов опять позорно ослабнут ноги.
6
Иосиф Виссарионович проснулся около часу дня. Одевшись, он мягкой своей походкой походил по квартире, как если бы что-то искал, потерянное вчера, потом съел в столовой тарелку манной каши с изюмом, поблагодарил подавальщицу, закурил трубку и отправился в кабинет. Там он какое-то время сидел без дела, наблюдая за воробьями, скакавшими по карнизу, а в голове у него, невесть отчего, вертелись слова дурака Керенского: "Душу свою погублю, а Россию спасу", которые он вычитал в воспоминаниях Шульгина. Затем он работал с донесениями от Ягоды, а в пятом часу явился помощник Бажанов, похожий на старорежимного офицера. С этим Бажановым он в тот день занимался дольше обычного, так как дело коснулось некоторых ленинских выкормышей, которых он на дух не выносил. Напоследок Бажанов ему сказал:
- Поступило письмо от некоего Свиридонова, члена ВКП(б) с одиннадцатого года.
- Это не тот ли Свиридонов, - спросил Иосиф Виссарионович, - который был заместителем у Цюрупы?
- Тот самый, - сказал Бажанов.
- Ну и что же он пишет?
- Что проект Дворца Советов составлен халатно и требует доработки.
- А конкретно он что-нибудь предлагает?
- Конкретно он предлагает разместить библиотеку в голове у статуи Владимира Ильича.
- А в штанах у Ильича он ничего не собирается разместить? Несчастный я человек, Бажанов! Какими дураками приходится управлять...
- Совершенно с вами согласен, товарищ Сталин, - сказал Бажанов и от досады принялся ломать пальцы.
7
По той причине, что преподаватель исторического материализма заболел сыпным тифом, на другой день два первых часа были отменены, и Ваня Праздников, Сонька-Гидроплан, Сашка Завизион плюс еще двое парней из группы договорились понаведаться на строительную площадку Дворца Советов. Они доехали на трамвае до Пречистенских ворот и пешком спустились к Москве-реке; дорогой Сашка Завизион рассказывал, что если позвонить Маяковскому по его лубянскому телефону 73-88, то будто бы поэт поднимает трубку и говорит: "На что жалуетесь?" - даром что он умер два года тому назад.
- Не остри, пожалуйста, - сказала ему Соня Понарошкина, - ненавижу, когда острят.
На том месте, где до зимы прошлого года стоял храм во имя Христа Спасителя, зиял котлован, похожий на воронку от бомбы огромной силы, в котором копошились человечки размером с дюймовый гвоздь. Двое парней из группы, приладившись у деревянного ограждения, стали плеваться вниз и действительно с ног до головы заплевали одного немца, выписанного из Мюнхена за недостатком специалистов по изоляционным материалам, а Ваня Праздников стал объяснять товарищам, что к чему.
- Главная сложность - это опора, - говорил он, - потому что на этом месте скоро встанет самое высокое здание в мире, которое будет весить как планета средней величины. Вон там внизу экскаваторы дорылись до трех скальных напластований - на них-то и обопрется Дворец Советов...
- Я вот только думаю, - засомневался Саша Завизион, - как бы Москва-река не размыла его фундамент.
- Плохого же ты мнения о нашем градостроительстве, - сказал Ваня. Во-первых, напластования защищены от реки расплавленным битумом, а во-вторых, на фундамент идет цемент марки "ДС", который под воздействием влаги как раз образует слой изоляции, так что вода ему только на пользу, а не во вред. Да еще в качестве защитного материала в дело пойдет асбестовая бумага, пропитанная битумом, а это товар вечный, который не износится никогда. Вообще, ребята, Дворец Советов будет прежде всего замечателен тем, что его воздвигнут не на сотни лет, как у буржуев, а практически навсегда. Представляете - навсегда!
- Честно говоря, - сказала Соня Понарошкина, - это трудно себе представить.
- Идем дальше... Сталь для каркаса тоже марки "ДС", прочность на сорок процентов выше, чем у нормативной мостовой стали, а от коррозии ее защитит специальная эмаль на жидком стекле, которую разработали советские инженеры. Вот только статуя Владимира Ильича будет выполнена в монель-металле, то есть в никелевой бронзе, и тут мы, конечно, даем слабину перед лицом мирового капитализма, потому что из этого монель-металла сделана крыша на Пенсильванском вокзале, - обидно, конечно, но это так. А в остальном мир содрогнется от дерзновенности нашей технической мысли, которая переплюнет самые фантастические мечты. Ведь только подумайте: посетители Дворца Советов будут выделять за час пребывания один миллион калорий, чего, между прочим, хватило бы на обогрев областного центра вроде Курска или Орла!
- С ума сойти можно! - сказала Соня. - А сколько он электричества будет жрать?
Ваня ответил:
- Сорок тысяч киловатт в час, но это, в общем-то, не предел.
- Да! - сказал Сашка Завизион. - Вот это будет настоящий социализм, который можно рукой потрогать. А потом понастроят для рабочих хоромы с паровым отоплением, и все-то будет в нашей стране прекрасно - и душа, и одежда, и лицо, и мысли...
- Насчет лиц, - заметила Соня Понарошкина, - я все-таки сомневаюсь. Вот смотрю на эти рожи и сомневаюсь.
Видимо, Соня имела в виду какую-то крестьянскую депутацию, которая явилась в столицу для осмотра достопримечательностей и теперь глазела на котлован; одежда у земледельцев отличалась бедностью чрезвычайной, и физиономии были действительно не того.
- Я думал об этом, - сказал Сашка Завизион. - Данный просчет природы мы будем устранять по-революционному, то есть оперативно. Поскольку при социализме все должно быть прекрасно, и каждый кривой нос есть отчасти контрреволюция, то всех страхолюдин станут со временем направлять на пластическую операцию, чтобы они не портили общий вид.
- Не умничай, пожалуйста, - сказала Соня, - тебе это не идет.
- А я и не умничаю, я теоретически рассуждаю.
Ваня спросил у Сашки:
- Ну а если кому-то нравится его нос?
- Нам-то что за дело! Нравится не нравится, а если чей-то нос противоречит идее социализма, то пусть он в организационном порядке идет под нож. Мы распространим, так сказать, принудительную красоту, потому что у нас, слава Богу, общественное выше личного и каждый отдельный человек обязан подчиниться воле широких масс.
- Ты знаешь, Сонька, - сказал Ваня Праздников, весело глядя на Понарошкину, - этот придурок еще предлагает ввести искусственное... ну, как это сказать, продолжение рода, что ли.
- А что, - отозвалась Соня, - я приветствую эту мысль. Чем меньше жизненной грязи, тем ближе социализм.
Обратной дорогой они играли в аббревиатуры; кто-то припоминал какую-нибудь непростую аббревиатуру, и требовалось отгадать, что она означала: минут десять, наверное, Ваня Праздников с Сашкой Завизионом бились над "бухкомотрядами", пока наконец Соня не объяснила, что эта аббревиатура обозначает отряды бухарских большевиков, которые воевали с эмиром за власть Советов.
Когда ребята вернулись в техникум, они первым делом зашли в помещение партячейки, чтобы позвонить по телефону 73-88 и проверить вредную байку о Маяковском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11