Обращался в магазин Водолей 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Я потому спрашиваю, что здесь вообще воинское звание не обозначено.
– Полковником был.
– Точно – полковником?
– Можешь не сомневаться.
– Да я бы не сомневался. Но вот Анна Леонидовна, дочь священника Соколова, утверждает, что принадлежали они поручику. Который умер в их доме. К моменту боя на заимке...
Мусатов метнул взгляд на гостя, на часы.
– Ну-к, дай сюда их, – потребовал, неожиданно проворно протянув руку к часам.
Можно быле помедлить отдавать. Отодвинуться, зажать в кулаке. Однако на что бы это было похоже – поединок с человеком, которому шестьдесят было уже тогда, когда он, Зимин, только появился на свет.
Он положил часы на стол.
Мусатов немедленно накрыл их ладонью.
– Вот так, – сказал удовлетворенно. – А теперь ступай отсюда.
– Что так, Егор Калистратович?
– А так. Ступай. И не приходи больше.
– Ладно. Как хотите. Но один вопрос на прощанье.
– Никаких разговоров больше. Уходи.
– Я все-таки спрошу. На Орефьевом озере вы действительно застрелили главаря банды, обшарили и нашли вот эти часы. Но вы утаили то, что нашли вместе с часами: деревянную резную шкатулку.
Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить жаловаться – что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше, ни меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.
– Не утаил, – отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.
В волнении встал из-за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не смахнул их на пол.
– Не утаил, – повторил Мусатов. – Открыл шкатулку, толком не успел заглянуть в нее, подъехал на коне командир.
– Тютрюмов, – уточнил Зимин.
– Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть. Сказал, что военная тайна.
– Присвоил?
– Не знаю. Больше никогда не видел.
– А как же часы у вас?..
– Через день перед строем вручил их, – Мусатов кивнул на стол, – со своей дарственной надписью.
Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.
– Мм. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?
– Его...
– Сами стерли?
– Сам.
– Что так?
– Нужно было, и стер.
– В тридцать седьмом?
– Раньше. Что тебе все докладывать... И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, – попросил Мусатов.
Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.
На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок. Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, – объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина-соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевииским. А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу, в смену, из дому выходит.
– Понятно...
Церковь-склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.
Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом – явно продукт продолжившихся поисков клада после того как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое-как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно-широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок, заложить ими эту щель.
Обойдя церковь-склад, остановился около придела. "Где-то в нескольких шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший могилу поручика Зайцева", – подумал он. Припоминая запечатленный на старом фотоснимке Градо-Пихтовский храм, виденный им в квартире престарелой дочери священника.
Он глядел, и как-то не верилось, что вот на этом самом месте, захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой, сплюснутой с боков ржавой бочкой из-под горючего некогда было церковное кладбище, к могилам кто-то приходил, и они были ухожены. Как-то не верилось, – он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из-под старого кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, -и в то, что некогда венчали церковь купола и кресты, и в часы служб, по праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью, то радостью, колокола.
А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснежённых тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей– дочерью священника,– тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купцамиллионера Шагалова и его доверенного...
Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.
– Ето чего ты там высматриваешь, а? – раздался за спиной женский строгий голос.
Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего притчевого дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.
– Да вот. Церковь здесь была, – пробормотал, оправдываясь.
– Была, – согласилась старуха. – А теперь склад материально-технических ценностей.
– Склад меня не интересует...
– А не интересует, чего ж заглядываешь тогда?
Зимин хотел было объяснить; спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?
Подумав, решил: не стоит затевать разговора, лучше уйти.
Сергея наконец-то застал дома. Он сидея во дворе под черемухой за стопиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, ТаежноМихайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. "Ниву" вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: нересели сначала на пятитонку, – позднее на лесхозовский "уазик", выкинув оттуда водителей, а из "уазика" и главного инженера лесхоза. Хорошо, просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы...
Наворотили с лихвой. Однако же, с сегодняшнего дня всевольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится.
Не на виду. Вернувшись с рыбалки, и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей, и когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил кому-то из четверых ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное им– выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там – кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России...
– Вот, посмотри, – протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. – Ориентировка на одного из них.
"Возраст– 25-30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные", – скользнул глазами по строчкам Зимин.
– Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, – сказал Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
"На левом плече – полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, – говорилось в описании, – у левого локтя – четырехконечный крест с надписью "Рай", подчеркнутой чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти – цветок лилии; на левом предплечье – сердце, пронзенное стрелой, и буква "Z"; на правом – факел; у основания большого пальца – три точки; под коленками – кресты; на правой ступне – надпись "Душа болит о производстве", на левой – "А ноги просятся в санчасть."
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
– А ноги просятся в санчасть, – повторил вслух последние слова. – Мудрено запомнить.
– Ясно, куда его ноги просятся, – сказал Нетесов, делая нажим на слове "его".
Чего-то Сергей не договаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два-три часа заехал домой.
– Ну, а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? – переводя разговор, спросил Нетесов.
– В порядке, – кивнул Зимин. – Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
– Ну уж... Показалось тебе.
– Серьезно, серьезно.
– Ну, может и так, – легко согласился Сергей.
– Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть-чуть не осудили, – вмешалась в разговор Полина. – Сидел бы уж два года, если б не Сергей.
– Да, ошибка там вышла, – мотнул головой Нетесов.
– Я все-таки думаю, Сережа, не ошибка, – возразила Полина, – а потому что племянник директора коммер– ческого банка виновником был.
– Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как следует, – тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря "Свободный", с ветераном Гражданской, но передумал. Потом как-нибудь. Сергей был сосредоточен на своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь-то уж должен вернуться очень скоро, и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
– А права? – спросил Зимин.
– С моим номером не остановят, катайся, – махнул рукой Нетесов.

...Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на "Жигулях" к нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказал ей, что начальник уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне, на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что-то стряслось.
– Слава Богу,– она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от отца, – только за этим и приходили?
– Только за этим.
– Сейчас сама привезу...
Через каких-нибудь полчаса Зимин держал в руках стопку тонких тетрадок в бледно-голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего-навсего одну тетрадку с надписью на обложке "Дневник Терентия Засекина. Октябрь 1919 года – Февраль 1920 года". В этих, принесенных, тетрадках Терентий Засекин делал записи с апреля 1920 по декабрь 1929 года.
В одной из тетрадок была открытка времен Гражданской, раскрашенная, на плохой бумаге изготовленная и с надписью "Что несет большевизм народу?". Зимин видел такую впервые: на ней – Смерть с пустыми глазницами, с проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала кровь, ехала на коне. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади окрест– в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб...
– Вот. Еще и отцовы записи, – подала Черевинская сколотые скрепкой листы. – Ни в коем случае не потеряйте, – предупредила на прощанье.
– Все верну в сохранности, – заверил Зимин, приготовясь первым делом прочитать написанное пасечником-сыном...

ТЮТРЮМОВ

– Товарищ Прожогин, подозрительного вот задержал.– Афанасий Маркушин, милиционер Пихтовской уездной милиции ввел в кабинет секретаря укома молодого мужчину. Секретарь коротко посмотрел на незнакомца, одетого в поношенный костюм и косоворотку, на Маркушина, стоящего позади с винтовкой и примкнутым штыком, сказал:
– Так и вел бы к себе.
– Я и хотел. Увидел, у вас свет горит, и...
– Ладно. Чем подозрительный?– прервал Прожогин.
– Возле станции терся, у жены стрелочника Возчикова спрашивал, как найти Пушилиных. Игнатия со Степаном, – ответил Маркушин.
– Ищешь, значит, Пушилиных? – спросил секретарь укома, изучающе внимательно глядя на неизвестного.
– Да.
– Зачем?
– Хотел встретиться по личному делу.
– По какому?
– Касается меня одного.
– Нет, это уж извини. Нас -= тоже. Сынок с отцом – главари кулацкой банды, шастают потаите, а у него к ним личное дело. Документы есть?
– Нет.
– Вот так. Без документов, темная для нас личность, ищешь бандитов. – Секретарь укома старательно скатал самокрутку, закурил. – Что скажешь?
– Говори, чего уж там, раз попался, – вставил в возникшую паузу миллиционер Маркушин.
Незнакомец не удостоил взглядом своего конвоира. Молча внимательно разглядывал висевший за спиной у хозяина кабинета на стене кумачовый лозунг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24


А-П

П-Я