» — говорил он о Бурбонах, презрительно именуя королей по фамилии. Во время казни Людовика XVI он сидел в кабачке перед открытым окном — как раз напротив эшафота; когда же голова короля выкатилась из-под ножа в корзину, Мале поднял бокал с легким вином:
— Вот так славно соскочила! Ну-ка, выпьем… Под знаменами обновленной Франции он сражался за республику в армиях Моро и Пишегрю; дым бивуачных костров, голодная жизнь солдата, громкие победы на маршах — он сроднился с этим и не мыслил судьбы иной. Париж, когда он снова появился в нем, показался генералу уже не тем городом, каким представлялся все эти годы, проведенные в дозорах и битвах. Было что-то подозрительное в обжорстве и веселости жителей, а генерал Бонапарт, первый из трех консулов, сразу насторожил Мале своим непомерным властолюбием зарвавшегося упрямца. Правда, консулов пока было трое, но…
— Что задумался, Мале? — спросил его однажды Бонапарт.
— Три консула, — ответил Мале. — Наверное, совсем неплохое издание короля в трех аккуратных томиках. Но читать-то их все равно приходится с первого тома, с первой страницы.
Бонапарт шутливо потянул его за яркую мочку уха, в которой висела круглая оловянная сережка.
— Как тебе не стыдно, Мале, — упрекнул, он его дружелюбно. — Ты же знаешь, что я отпетый республиканец.
— Впрочем, — заключил Мале, — три томика настолько плоски, что со временем их можно переплести в один том потолще.
— Шутишь, Мале?
— Нет, я уже вижу, как этот «толстяк» будет называться.
— Ну! Как же?
— Цезарь…
Виктор Гюго был в ту пору еще мальчиком.
Но много позже он вспоминал об этом времени:
Веку было два года, Рим сменял уже Спарту.
И шагал Наполеон вослед Бонапарту…
— Я, — говорил Мале друзьям, — остаюсь верен идеалам республики и успокоюсь лишь в том случае, когда стану пить вино из черепа убитого мною деспота… Корсиканец ведет себя так, будто вся революция делалась ради его возвышения.
Мале уже распознал в молодом Бонапарте непомерное честолюбие и алчность к абсолютной власти; после 18 брюмера он, начальствуя в Дижоне, ожидал приезда первого консула, чтобы арестовать будущего властелина. В этом его поддерживал тогда Бернадот и другие офицеры-республиканцы. Кажется, Бонапарт догадался о ловушке и в Дижон не приехал…
Встреча меж ними все-таки состоялась.
— Мне, — сказал консул, — привелось служить в артиллерии с капитаном Мале.., не ваш ли брат? Но он убежденный роялист, а почему же вы решили остаться якобинцем?
Ответ Мале был таков, что из дивизионного генерала его разжаловали в бригадные. Бонапарт перевел его комендантом в Бордо, но это не образумило Мале: в 1802 году он выступил с протестом против обращения первого консула в пожизненного.
— Веселенькая капуцинада! — гремел Мале в гарнизоне. — Однако в ней недостает сущего пустяка: всего лишь миллиона французов, сложивших головы за уничтожение как раз того, что ничтожный корсиканец так блистательно восстанавливает…
Наполеон понял: вот он — враг, которого следует или запугать, или подкупить. Но угрозы оказались бессильны:
Мале смолоду не боялся «чихнуть в мешок» (так говорили тогда о смерти на эшафоте). Титулы и богатство его не прельщали — он оставался, не в пример другим, убежденным якобинцем. Скоро в Париже состоялось первое вручение знаков Почетного легиона; не был забыт и Мале, которого Бонапарт возвел в командоры ордена. Тогда же Мале созвал друзей на веселую пирушку и торжественно возвел своего повара в кавалеры Почетной ложки…
Наконец, Бонапарт превратился в императора Наполеона, но Мале отказался присягать императору!
Вся Франция дала ему присягу, но только не Мале…
Он проживал тогда в Ангулеме, и префект донес императору слова генерала, сказанные им в частном порядке:
— Нация французов потеряла достоинство. Несчастные трусы, они уподобились тем лягушкам, которые на своем загнивающем болоте все-таки выквакали себе короля…
Префект доносил, что в день коронации Наполеона только один дом в Ангулеме не был празднично иллюминован — это был дом генерала Мале, из окон его дома весь день звучали возмутительные якобинские песни. «Даю слово чести, — сообщал префект, — что генерал Мале, несмотря на внешнюю любезность, является одним из главных противников правительства…» Префект просил сослать мятежного генерала куда-нибудь подальше, а гарнизон Ангулема, зараженный якобинством, раскассировать по дальним гарнизонам… Мале оставался верен себе:
— Мне ли бояться чихнуть в мешок?

«ЗАГОВОР ПРЕДПОЛОЖЕНИЙ»

Сейчас, когда споры о Мале затянулись почти на два столетия (в эти споры были вовлечены лучшие писатели Франции и наши лучшие историки, включая Евгения Тарле), когда было сломано немало копий в дискуссиях, а истина не раскрылась, лишь искуснее засекретилась под патиною безжалостного времени, — мне, конечно, не внести в эти разногласия предельной ясности — я способен лишь следовать фактам…
Фактов же почти нету! Остались одни догадки.
Говоря о филадельфах, историки активно оперируют словами: очевидно, вероятно, возможно, допустим, предположим, еще не доказано, надо полагать и так далее.
Итак, филадельфы! Что мы знаем о них?
Тайное «Общество филадельфов» во Франции ставило себе целью освобождение всех народов мира от тиранов, невзирая на то, в какие бы благородные тоги они ни рядились. Среди филадельфов были не только офицеры-республиканцы, давние враги Наполеона, но и простые рабочие, врачи, нотариусы, писатели, садовники, буржуа и рядовые солдаты. Французские филадельфы смыкались с «Обществом адельфов» в Италии, и здесь начинаются тайны движения карбонариев. Адельфами руководил знаменитый Филипп Буонаротти, потомок Микеланжело, величайший конспиратор своего века, провозвестник утопического коммунизма. Именно этот человек держал в своих руках неосязаемые для непосвященных тончайшие нити заговоров, подрывавших престолы венценосцев мира…
Да, Наполеон знал о существовании филадельфов и адельфов, но его изощренные в сыске шпионы оставались бессильны перед их идеальной конспирацией. Да, в Петербурге тоже были извещены о филадельфах, но император Александр I не мог предполагать, что таинственные связи Буонаротти дотянутся лаже до Петербурга… Догадки, предположения, гипотезы! О-о, как много их накопилось за эти годы. Итальянские и французские историки сколько уже лет перепахивают старинные архивы, отыскивая хоть какие-нибудь намеки, чтобы намеки обратились в нерушимые исторические факты.

***

Вот подлинный факт: генерал Мале, посланный сражаться в Италию, был принят в «Общество филадельфов» своим же адъютантом Жаком Уде, известным по кличке Фелипомен. Генерал Мале подчинился своему адъютанту, обретя подпольное имя — Леонид. Кажется, это не укрылось от ищеек Наполеона, и тогдашний министр полиции Жозеф Фуше установил за генералом Мале негласное наблюдение.
В 1807 году Мале вышел в отставку и перебрался в Париж, чтобы готовить свержение Наполеона. Филадельфами был изготовлен поддельный указ сената, обращенный к народу:
«Сенат экстренно собрался и объявляет, что Наполеон Бонапарт изменил интересам французского народа, он издевался над народной свободой, судьбой и жизнью соотечественников… Нескончаемая война, ведущаяся с вероломством, вызванная жаждой золота и новых завоеваний, дает пищу честолюбивому бреду одного-единственного человека и безграничному корыстолюбию горсти рабов, начала политической жизни истощаются день за днем в делах сумасбродного и мрачного деспота…»
Внешне же казалось, что империя процветала! Ее архиканцлер Камбасерес был избран почетным президентом «Общества наполеоновских гурманов». В быстро нищавшей стране бонапартисты обжирались лакомствами, похищенными у других народов, они со знанием дела запивали деликатесы благовонными винами.
— Ничего, — говорил Мале, — скоро мы заставим эту сволочь отрыгнуть на панель все сожранное и выпитое. А штаб восстания мы разместим именно во дворце Камбасереса.
— Но почему? — удивлялись друзья.
— Потому что этот ничтожный человек печатью архиканцлера утвердит все что угодно, лишь бы сохранить свое кресло, лишь бы у него не отняли тарелку, из которой он привык насыщаться… Будем учитывать и продажность казенной бюрократии!
Новое правительство должны были возглавить испытанные борцы — как Лафайет, как гонимый генерал Моро, как адмирал Трюге и прочие… Мале готовил декреты — к армии и народу.
— «Солдаты! — диктовал он. — У вас нет больше тирана… В своем стремлении к власти Наполеон погиб. Сенат устраняет его нелепую династию. Вы больше не солдаты императора, отныне все вы служите только народу…» Что еще непонятно?
Непонятен был срок начала восстания, которое сулило несомненный успех лишь в отсутствие Наполеона, когда его не будет в столице. Франция вступала в 1808 год, уже обескровленная войнами, никто не верил в официальную радость рекрутов, призываемых на очередную бойню; леса по ночам освещались тысячами костров, возле которых грелись голодные дезертиры… Куда же теперь Наполеон развернет свои армии? Куда и когда? Где та добыча, которая соблазнит его грабительский вкус? Мале уже рисовал картины будущего демократической Франции:
— Народ пойдет за нами, ибо мы несем ему мир.., вожделенный мир! Мы отменяем воинскую повинность, мы провозгласим свободу слова и культов, свободу прессы и театра. Политические узники, независимо от их убеждений, обретают свободу!
Наконец весною Наполеон поспешно отъехал в Байону, чтобы оттуда, со стороны Пиренеев, готовить вторжение своих полчищ в беззащитную Испанию… Кажется, момент назрел.
Генерал Мале сказал любимой жене:
— Если со мною что и случится в эти дни, ты не жалей обо мне… В этом мире насилия и лжи я не останусь последним римлянином! За мною пойдут другие, для которых чихнуть в мешок — пара пустяков. Береги себя и нашего сына Аристида…

***

Жозеф Фуше… В годы революции он сбросил с себя рясу священника, чтобы сделаться палачом. Фуше прислуживал чиновник Демаре, в прошлом тоже патер из провинции, который сбросил с себя личину якобинца, чтобы сделаться сыщиком. Но был в этой теплой компании официальных живодеров и подлинный интеллектуал политического надзора — Этьен Дени Паскье, пламенный оратор-юрист; потеряв отца на гильотине, сам он едва избежал гильотины, а при Наполеоне сделался префектом тайной полиции, обретя славу мастера по раскрытию заговоров.
Демаре навестил Паскье в его кабинете и спросил:
— Знаешь ли генерала Лемуана?
— Чуть-чуть, — сказал Паскье, все зная о Лемуане.
— Поговори с ним.., со слезою в голосе.
Лемуан знал мало, но и того, что он знал о предстоящем восстании, оказалось достаточным для арестов среди филадельфов; на квартире Мале нашли груды сабель и карабинов. Фуше вызвал Паскье и выдрал его за ухо, как нашкодившего щенка:
— Что я скажу теперь в оправдание императору?
— То, что скажут нам арестованные филадельфы.
— Но они ничего не скажут ни мне, ни тебе… Так и случилось. Следствие сразу зашло в тупик. Полиция не имела главного для осуждения заговорщиков — улик… Сабли и карабины в счет не шли: кто не имел их тогда? Однако Наполеон даже из отдаления Байоны четко выделил именно генерала Мале: «Трудно найти большего негодяя, чем этот Мале.., надо выяснить его связи в этом заговоре», — писал он Фуше. Среди многих имен, подозрительных для императора, мелькнуло имя и генерала Гидаля, служившего в Марселе… Фуше особым бюллетенем извещал императора: «Можно ли дать название заговора всем тем проискам, в которых нельзя раскрыть ни истинного вождя, ни способов исполнения, ни сообщников, ни собраний, ни переписки?..» Наконец, Фуше прямо объявил заговор генерала Мале «заговором предположений». Это слишком уж странно для инквизитора, который ясно видел цели филадельфов, который разгадал и сообщников Мале, но был явно заинтересован в том, чтобы скрыть все это от императора. Есть подозрение, что Фуше хотел использовать движение филадельфов в своих — корыстных! — целях. То, что было необъяснимо для министра полиции, то не казалось загадочным для самого Фуше, если знать звериное нутро этого страшного оборотня великой империи Наполеона… К его несчастью. Наполеон это понял! Понял и весь гнев, предназначенный для Мале, он обрушил на своего же министра. «Объясните мне роль Фуше в этих делах, — писал он канцлеру. — Что это? Сумасшествие? Или насмешка (надо мною) со стороны министра?» Фуше наградил верного Паскье пощечиной.
— Что новенького? — вежливо спросил он при этом.
— Молчат.., никто ни в чем не сознается.
— Значит, они молодцы! — похвалил Фуше филадельфов.

***

Назначив своего брата Иосифа королем в Мадриде, а шурина Мюрата посадив на престол в Неаполе, император Наполеон вернулся в Париж — раздраженный, придирчивый, нетерпимый.
— Несносным шумом вокруг имени Мале, — заявил он Фуше, — вы создаете ему репутацию, какой он не заслуживает. Тем самым вы позволяете обществу думать, что мое положение и мой престол в опасности. Между тем французы должны знать, что они счастливы жить под моим скипетром, а недовольных средь них быть не может… Это я недоволен вами, Фуше!
Филадельфов и якобинцев подвергли превентивному заключению — без суда. Мале был водворен в Ла-Форс не за то, что он сделал, а лишь за то, что он мог бы сделать. А сделать он мог бы, конечно, многое. Удайся тогда мятеж в Париже, и, может быть, вся история Европы пошла бы иным путем — путем демократических преобразований; возможно — хочу я верить! — наша древняя Москва сохранилась бы до наших дней той «белокаменной», какой и была она до исторического пожара 1812 года…
Наверное, императору все-таки доложили, что не генерал Мале, а полковник Уде — великий архонт (глава филадельфов);

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3