Генри Лайон ОЛДИ
ОЖИДАЮЩИЙ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ

Все вы идете к истине
различными путями,
а я стою на перекрестке
и ожидаю вас...
(Будда)
Итак, если свет, который
в тебе - тьма,
то какова же тьма?
(Евангелие от Матфея)

...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о
мире - ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память,
память и боль.
...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том,
что было и чего не было - ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за
правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться.
...Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен
тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь
тем, что он - обрыв.
...Не читайте написанного, потому что слова - ширма, темница, оковы,
в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об
этом, потому что и я связан словами, как и все; не слушайте меня, не
слушайте, не...
И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.

МИФОТВОРЕЦ
Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.
(Басе)
Идемте, друзья мои;
никогда не бывает слишком
поздно, чтобы искать
новый мир.
(Теннисон, "Улисс")
1
В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я неправ, и
лучше было бы сказать - зябко и сыро - но ознобу, сотрясавшему мое тело,
все эти словесные кружева казались глупыми и смешными. И, главное, не
меняющими сути.
Изредка я протягивал руки к витому подсвечнику, к его бронзовым,
позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным воском три
толстые свечи, и их пламя послушно согревало мои пальцы, подрагивая и
колеблясь в выборе собственного цвета - от охры до кармина.
Странный тюльпан, напоминавший залитый свежей кровью пергамент,
склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл слова
ладонью, улыбнулся и пощекотал любопытный цветок кончиком пера. Он
обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз, как
и я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан, ему скоро
придется умереть, засыпав сморщенными крылышками неведомых бабочек мой
стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни. Реальность
- это вообще не моя стихия...
Я встал и вышел из комнаты. Почти от самого порога начиналась
лестница - сегодня она была узкая и деревянная - и я спустился по ней в
нижний зал, слегка касаясь перил и поглаживая приятную на ощупь матовую
полировку.
Внизу горел камин, и отблески огня метались по оружию, развешанному
на массивных, потемневших от времени стенах. Я подошел к креслу с
затейливо выгнутыми подлокотниками и принялся разглядывать секиру,
висевшую над ним. Лезвие было тонким, непривычно-декоративной формы, но
древко охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером здесь
висел ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом центре
орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах. Я отчетливо
помнил их - ковер и саблю - потому что никак не мог понять тайну гармонии
прямых углов ковра и дуги клинка, и все стоял, смотрел...
- Дура, - сказал я секире. Она не ответила.
Раньше я думал, что Дом смеется надо мной. Теперь я так не думаю.
Даже Предстоятели не властны над изменениями Дома, и их иллюзии теряют
силу на пороге. На пороге, который сегодня выглядит так, а завтра - совсем
иначе. А через час вообще никак не выглядит.
В западной стене зала обнаружилось окно. Высокое стрельчатое окно с
леденцовыми витражами в верхней части... Вдалеке виднелся косогор, и
силуэт черного всадника несся по его кромке на фоне чуть посветлевшего
неба. Только контур, слегка размытый движением, контур двухголового
кентавра с крыльями за человеческой спиной - лук, что ли?.. или плащ... -
и я машинально забарабанил пальцами по подоконнику, качнув шнур занавеси с
кисточкой на конце.
Всадник резко осадил коня, заплясавшего на рыхлой крутизне, и их тени
на мгновение слились в одну бесформенную массу. До меня донеслось
приглушенное ржание и сдавленный вопль ужаса. Огромное гибкое тело
вознеслось перед ошалевшим кентавром, и оскалившаяся пасть с пушистым
подбородком закачалась из стороны в сторону, повинуясь причудливому,
срывающемуся ритму...
Я выругался, отдернув руку от шнура занавеси, и мои пальцы намертво
впились в подоконник. Небо над холмами вновь опустело, но конь и человек
уже исчезли по ту сторону гряды, став невидимыми для меня, и лишь далекий
топот копыт отозвался легким дребезгом оконного стекла...
- Спасибо, Сарт... - услышал я у себя за спиной тихий голос, в
котором играло на серебряном ксилофоне время от заката до восхода.
- Не за что, - угрюмо буркнул я и, чуть помедлив, добавил тоном ниже:
- Рад служить, Предстоящая...
И повернулся навстречу смеху - призраку, тени, намеку на смех.
Там, где еще недавно горел камин, стояла миниатюрная женщина в
бархатной накидке с капюшоном, и добрая дюжина тройных шандалов напрасно
тратила свой свет, пытаясь высветить хоть что-то внутри этой агатовой
накидки.
Она шагнула вперед, сбрасывая капюшон и легко касаясь тонкими
пальцами ковра на стене - темно-зеленый ковер и золото кривых ножен в
центре - и все исчезло.
Тайна исчезла. Обычная женщина, мне по плечо, и вьющиеся волосы
обрамляли овал лица, и это лицо улыбалось мне, а я, как дурак, улыбался в
ответ, хотя в Доме было по-прежнему холодно, и настроение мое было
по-прежнему мерзким.
"Надолго, Лайна?.." - хотел спросить я. И не спросил.
"Что произошло, Предстоящая?.." - хотел спросить я. И тоже не
спросил.
- Это было хорошо придумано, - сказала она, и звездные камни ее
перстней обожгли мне глаза.
"Что именно?" - хотел спросить я. И не спросил. Я знал - что именно.
- Со шнуром, - сказала-пропела Лайна, опускаясь на дубовую скамью. -
Просто и изящно. Мастерски... Я полагаю, что гонец Махметкул-арра уже
захлебывается в ближайшей таверне красным вином и собственным враньем. Еще
одна легенда, еще один глоток пряного страха, еще один камень в пирамиде
мифа... Спасибо, Сарт. Прекрасная работа.
Тонкие губы Лайны-Предстоящей еле заметно подрагивали, породистый нос
с легкой горбинкой словно принюхивался к далекому, слабому аромату, и я
понимал, что неизвестный мне гонец Махметкул-арра в эту минуту с восторгом
рассказывает кому-то о случившемся, привирая добрую четверть, если не
половину, и его слушатели кивают головами, шепча темное имя Ахайри,
Матери-Ночи.
Лайна резко поднялась и направилась к мраморной лестнице, покрытой
чем-то алым и ворсистым. Она шла по ступенькам, чуть подобрав подол
длинного платья, и перила рядом с ней наверняка были гладкими и ледяными.
Каменными были перила. А мои ладони еще помнили дерево, дерево этих же
перил пятиминутной давности...
Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке? Мы бродим, мечемся, спешим, а
ты стоишь и поджидаешь всех нас, и твоя вечная изменчивость хранит внутри,
в самой сердцевине, некий тайный зародыш...
Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?!
...Я смотрел вслед Предстоящей, а за моей спиной молчала стена с
обоями в цветочек, стена без всяких признаков окна с витражами, но я знал,
что там, снаружи, занимается рассвет.
Иначе бы Она не ушла.
- До заката, Предстоящая, - прошептал я и вновь почувствовал, что
мерзну.
- До заката, Мифотворец...
В Доме было ужасно холодно.

2
Я вернулся в свою комнату, мрачно подмигнул просиявшему тюльпану и
открыл тумбочку у кровати, где у меня еще оставалось с полбутылки
хиразского бальзама. Темно-топазовый, чуть горчит, тридцать две травы в
настое, а крепость...
Такую крепость не в одиночку штурмовать. Я подумал, вытащил пробку и
двинулся на приступ.
...Пятый глоток настроения не улучшил, но ощутимо добавил тепла в
окружающую сырость. Зря все-таки Лайна назвала меня Мифотворцем. Ведь
знает же, что не люблю, и я знаю, что она знает, и тем не менее...
Шестой глоток. Седьмой. Я попытался расслабиться и вспомнить, какой
покорно-томительной любовницей бывает хрупкая Лайна, Предстоящая
Матери-Ночи Ахайри, но в голову упрямо лезло совсем другое: пинки,
теряющее чувствительность тело, смех разгоряченной толпы, в которую
судорожно швырял бесполезные слова чужак по имени Сарт... Я только что
выпал из своего, привычного мира, я еще не успел понять, что Тяжелое Слово
Магистра Сарта здесь, в этом простом и старом существовании, превратилось
в горсть побрякушек, раздавленных в крошку сандалиями зевак. Я еще жил
тем, о чем не хочу рассказывать - не здесь, не сейчас - и не научился пока
жить заново. Пинки, смех, стыд - и порог неизвестно откуда взявшегося
Дома, шелест убегающих ног позади, и - глаза, внимательные, оценивающие
глаза Лайны-Предстоящей.
Временами я ненавидел эти глаза. Мне казалось, что в них
сосредоточилась вся тяжесть здешнего практичного бытия, где тщательно
продуманные чудеса отмеряются по чайной ложке для здоровья тупеющего
человечества; и мы - личные Мифотворцы Предстоятелей - укладываем
иллюзорные кирпичи легенд, лжи, сказок, чтобы люди могли жрать, спать,
размножаться и изредка, на сон грядущий, тешить ожиревший разум словами о
том, чего нет и не может быть.
Мой бедный, глупый ночной всадник! Ты же знал, верил, ты был готов
испугаться, ты испугался почти радостно, ты так и не понял, что это твой
сладкий ужас вырос перед твоим конем!.. А я лишь помог, помог нелепо,
случайно, я ощутил твой страх и помог ему принять форму - и лишь я видел,
что конь, глупое животное, вставал на дыбы, повинуясь власти поводьев и
обиженно выкрикивая свои конские проклятия...
Ничего не видел конь. И поэтому не понимал жгучей боли в разрываемом
рту. Он не знал, что он должен увидеть. Кони не молятся в храмах Ахайри. А
люди молятся. Люди верят. Люди знают, кто может встретиться им в ночи.
Некоторые даже видели саму Темную Мать, когда она несется по заброшенным
дорогам, гоня упряжку крылатых вепрей...
Меня всегда интересовало, какому болвану первому пришла в голову идея
свиньи с крыльями?!. И почему они - люди, а не свиньи, хотя иногда и
весьма похожие друг на друга - почему они не смеются, а боятся?!
Не положено Мифотворцу думать о таких вещах. Традиция есть традиция.
А я думал. И втайне посмеивался. Если не злился.
В конце концов, я был чужой. Первый чужой в Доме. Спасибо Лайне -
учуяла, высмотрела талант...
Первый - и, наверное, последний.
Я пил бальзам и еще не знал, что я уже действительно - последний.
Только не в этом смысле.
Я сидел, смачивая губы пряной жидкостью, и с каким-то болезненным
удовольствием мурлыкал себе под нос один и тот же куплет старой,
полузабытой песенки, по многу раз повторяя каждую строку...
Среди бесчисленных светил
Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий,
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги...

3
- ...Иди в мир. Пройдешь через нижний зал, потом по коридору, третья
комната; дверь рядом с кроватью под балдахином. Кровати может и не быть,
но дверь там одна, так что не ошибешься... И поторапливайся, Дом тебя
побери!..
Я еще не окончательно проспался, упрямые остатки хмеля бродили в
налитой свинцом голове, но шершавый голос выдергивал меня из забытья, и я
не сразу сообразил, что этот властный, озабоченный, пренеприятнейший голос
принадлежит Лайне.
И совсем не похож на обычный, повседневный (или повсенощный?)
хрустальный голосок Лайны-Предстоящей.
- Выйдешь в город и направишься к храму Эрлика, Зеницы Мрака. У
Трайгрина, его Предстоятеля, новая забота. Пророк у них на площади
объявился. Говорит, нет Бога Смерти, и смерти нет, но есть жизнь вечная...
А эти остолопы рты разинули и слушают! Пойди, разберись...
К голосу Лайны вернулись звонкость и прозрачность, но в нем изредка,
как вертлявые угри в чистой воде, проскальзывали визгливые нотки базарной
торговки. Я улыбнулся в подушку, не успев понять, что делаю, но успев
спрятать улыбку.
- У Предстоятеля Трайгрина свой Мифотворец есть, - пробормотал я
спросонья. - Я для Зеницы Мрака не работаю. Тоже мне, нашли мальчика на
побегушках...
Я знавал Мифотворца при Трайгрине. Вернее, Мифотворицу. Злобная такая
старуха, с дымящейся трубкой в желтых зубах, горбатенькая, нос до губы
свисает... Одного ее вида хватало, чтобы все вокруг поминали Бога Смерти
Эрлика и сплевывали от сглаза. На мифы она не тянула, нет, хоть и неглупа
была бабка, а вот сказок вокруг нее - как блох на собаке...
Хлопнула дверь. Забытая бутылка упала со стола и, стуча по коврику,
откатилась в угол. Я с трудом приподнялся, морщась и глубоко дыша, и
увидел пустую комнату.
Моих возражений попросту не расслышали. Не до того, видно, было.
Я вылез из-под одеяла, кряхтя и ругаясь оделся, спустился по лестнице
- на этот раз винтовой и почему-то без перил - нашел нужную комнату,
нужную дверь (балдахин был, а кровать отсутствовала) и вышел на площадь.
1 2 3 4