Заза снял пальто и бросил его на стул. Быстро подойдя к столу, он взял спички — смертельно хотелось курить. Он закурил сигарету и выглянул в коридор.
Мужчина продолжал сидеть и клевать носом. Заслышав шаги Зазы, он поднял голову и улыбнулся ему как знакомому. Он был седенький, маленький, и по его костюму было видно, что он прибыл из провинции.
Словно догадавшись, почему Заза вышел в коридор, он заговорил:
— Эта несчастная женщина — моя двоюродная сестра...— Затем он открыл коробку «Казбека», вынул папиросу и закурил.— Кроме меня, о ней некому позаботиться...
Заза молча смотрел на него.
Мужчина стряхивал пепел в спичечный коробок.
— Вы удивляетесь, что я сижу здесь, да? — спросил он с улыбкой.— Это на самом деле странно.
Затем, заложив ногу за ногу, он очень твердо произнес:
— Я туда не войду! Я дал клятву не входить туда никогда. Вы, может, скажете, что покойнику надо простить? Нет, дорогой!.. Возвращайтесь к себе и ради бога извините, что я вас побеспокоил. Мне жаль эту бедную женщину, иначе...
Дверь в комнату, где лежал покойник, была открыта. В комнате горел свет. Гроб стоял на столе. Жена Валериана сидела у гроба. Локтями она упиралась в колени, а ладонями словно стремилась сдержать дрожь
подбородка. Она сидела молча. Вот уже три ночи, как Заза не слышал ее плача.
— Идемте ко мне, отдохнете немного,— предложил Заза мужчине,— у меня места много.
— Не беспокойтесь, дорогой! Я привык так сидеть в поезде, ничего со мной не станется. Я очень вам благодарен, ступайте к себе, ступайте..,
— Я покурю с вами.
— Буду очень рад.
Заза плечом прислонился к стене и посмотрел на вдову — не слышит ли она их разговора. Но она ничего не слышала. Она сидела сгорбившись, локтями упираясь в колени.
— Бог отплатил Валериану— прикончил его как крота! Тридцать лет он сидел в своей норе и умер как крот. Жаль только женщину, женщину жаль, говорю...
Мужчина понизил голос и заговорщицки наклонился к Зазе. Заза невольно тоже подался к нему. Но тот вдруг резко выпрямился, очевидно, передумав, отвернулся и замолчал. Заза понял, что он не хочет открываться до конца, и не стал настаивать. Приезжий в крайнем смущении заерзал, стал что-то искать во внутреннем кармане. Он, по-видимому, чувствовал, что этого разговора либо не следовало затевать, либо надо было высказаться до конца.
Наступило неловкое молчание. Заза, извинившись, вернулся к себе в комнату. Неведомая печаль подступила к сердцу, может, оттого, что совсем рядом, в нескольких шагах, лежал покойник.
Безмолвие смерти излучает печаль, которая парализует, расслабляет, сковывает. Кажется, что в доме находится кто-то посторонний, невидимый и молчаливый. Ты не видишь его и не слышишь его голоса, но все же он здесь, рядом, и всем своим существом ты чувствуешь это. Сидит он себе в углу или ходит по комнате так бесшумно, словно обут в легкие домашние туфли. Вот он вошел в твою комнату и затаился в углу. Ты туда стараешься не смотреть, а если даже посмотришь, все равно ничего не увидишь, и все же тебе трудно, невыносимо трудно туда посмотреть. А он стоит и большими бесцветными глазами осматривает все: стулья, кровать, картины и фотографии, развешанные по стенам, и книги на полке. И все, на чем он останавливал свой взгляд, мгновенно теряло реальность, будто этой вещи никогда не было в комнате, и ты смотришь и удивляешься — откуда она здесь появилась, и мучительно вспоминаешь, глядя на пепельницу: кто же поставил ее сюда?
Заза присел на кровать и стал расшнуровывать ботинки. Внезапно он вскочил, подошел к книжной полке, достал томик стихотворений Галактиона Табидзе, перелистал его. Нет, здесь нет! Но где же тогда, куда я мог положить? Он достал другую книгу — Жана Барро, перелистал ее, но не нашел того, что искал. Он перебрал почти все книги. «Но я точно помню, что она где-то здесь!» Он заново торопливо перелистал все книги и снова ничего не нашел. Он подавлял в себе жгучее нетерпение и, словно пытаясь кого-то обмануть, прикрывался напускным безразличием. Он знал, что не заснет, пока не отыщет, не заснет и не успокоится. Книги валялись на стульях и на полу. И, глядя на них, Заза думал: «Что теперь делать, неужели я потерял?» Он упрекал себя, что доверился книгам, поскольку часто брал их с полки, и она могла выпасть... При этой мысли сердце его болезненно сжалось. Он опять взял Галактиона, медленно перелистал страницы и наконец увидел то, что искал,— фотография была на месте!
Заза ласково погладил карточку, словно благодаря ее за то, что она не потерялась. Он и сам не подозревал, что все это время любовь таилась и жила, дышала в самой глубине его сердца.
Заза крепко держал фотографию обеими руками. Если уже быть точным, то это была половина фотокарточки. Теперь на ней оставалась одна Магда, какой она была пять лет тому назад, на даче в Кикети: в сарафане, открывавшем худенькие руки, детские плечи. Один глаз она смешно щурила: наверно, солнце светило ей прямо в лицо.
ЗАЗА ВСПОМИНАЕТ СОБЫТИЯ ПЯТИЛЕТНЕЙ
ДАВНОСТИ.
КИКЕТИ.
ЯИЗИКО. МАГДА
Во дворе никого не было. Дом стоял в глубине двора, окруженный платанами. На пожелтевшей выгоревшей траве в тени стояла алюминиевая раскладушка, на
ней — небрежно брошенные подушка и книга. Под кроватью пристроилась собака.
— Зайдем,— предложил Торнике.— Я отнесу арбуз.
Заза подошел к раскладушке. Собака тут же вылезла из-под кровати и отошла, все же стараясь держаться в тени; высунув язык, не сводя глаз с Зазы, она часто дышала.
— Иди ко мне! — позвал Заза. Собака попятилась. Заза взял книгу, это были рассказы Акутагавы. Он удивился: любимые книги всегда кажутся твоим собственным открытием и принадлежат только тебе. Заза поднялся и бросил книгу на кровать. Собака продолжала наблюдать за ним. Заза отошел от раскладушки и уселся под деревом. Собака постепенно осмелела, подошла и снова заняла свое прежнее место. Заза сделал вид, что не замечает ее, даже закрыл глаза.
— Заза! — услышал он женский голос.
Перед ним стояла Лизико, худенькая, веснушчатая, в очках.
— Ты что, заснул?! — Лизико смеялась.
Заза поднялся.
— Нет, что ты. Здравствуй, Лизико, как жизнь?
— Хорошо! — ответила Лизико.— Торнике сейчас появится, а если хочешь, пошли в комнату.
— Здесь лучше.
— Торнике притащил такой огромный арбуз! — Лизико развела руки.— Вот такой! В холодильник не вмещается, а резать он не желает.
— Знаю.
— Ах, да, вы же вместе приехали.
— Чуть было не забыл, поздравляю тебя!
— С чем это? С окончанием школы?
— Ну да, с окончанием школы.
— Спасибо. Но лучше бы я ее не кончала!
— Почему?
— Не знаю, куда поступить...
— Отчего же? У тебя музыка, английский..,
— Наверно, пойду в консерваторию, В Тбилиси жарко?
— Очень.
— И здесь жарко.
— Разве это жара!
Заза взял с раскладушки книгу:
— Это ты читаешь?
— Да, мне ее дала Магда.
— Магда?
— Да, моя подруга. Я здесь с ней познакомилась. Знаешь, она такая прелесть! — Лизико придала своему лицу очень умное выражение.
Вероятно, у Магды такое же серьезное лицо, подумал Заза. Обычно, когда мы о ком-нибудь говорим, невольно ему подражаем.
— Сюда мы никаких книг с собой не взяли, Торнике ничего не читает, кроме своей диссертации, говорит, что ему некогда.
— Да, ему действительно некогда...
— Неужели чтение может помешать диссертации? Например, Стендаль? Я обожаю Стендаля!
— Стендаль? — Заза, изображая глубокую серьезность, сдвинул брови.— Стендаль — первейший враг диссертантов.
Лизико растерянно взглянула на него, но, поняв, что Заза шутит, расхохоталась.
— Не смейся,— все так же хмурясь, продолжал Заза.— Они, кровопийцы, сосут кровь доцентов, и этот,— Заза высоко поднял книгу,— этот косоглазый, тощий японец.
— Ой,— воскликнула Лизико,— значит, эту книгу я должна обязательно спрятать от Торнике!
— Непременно,— строго подтвердил Заза,— об этой книге и речи быть не может, разумеется, если ты заботишься о карьере своего старшего брата!
Лизико сидела на раскладушке и болтала ногой, стараясь кончиком пальцев удержать спадавшую босоножку. Никто в этой почтенной семье не был так сердечен и прост, как Лизико.
— Что с тобой, Лизико,— сердилась на нее мать,— что за манеры у тебя, что это за неприличный смех!
— Магда говорит, что самое интересное на свете — это физика.
— Видимо, она в самом деле очень умна,— сказал Заза, чтобы сделать Лизико приятное.
— Очень, очень! — восторженно прервала его Лизико.— Очень! — она сняла очки и, отведя руку подальше, почему-то внимательно посмотрела сквозь стекла.
Наверно, и Магда носит очки, подумал Заза, и этот жест Лизико переняла от нее. Лизико снова надела очки.
— Когда я в очках, мне еще жарче,— она улыбнулась.
Так они беседовали, пока над их головами не встал Торнике. Он переоделся и был в шлепанцах на босу ногу.
— Наши спят,— сказал он мрачно.
— Наши после обеда всегда спят,— засмеялась Лизико и, увидев голый живот Торнике, видневшийся из-под расстегнутой рубашки, велела: — Застегнись! — Торнике застегнул пуговицу.— А ты нам не дашь пообедать? — присев на раскладушку, спросил он.— Вы никогда не дожидаетесь меня.— Ты всегда опаздываешь, а сегодня почему-то приехал рано! — Тогда скажите, и я буду обедать в ресторане,— обиделся Торнике.— Он ожидал в ответ испуганного возгласа: «Ах как можно обедать в ресторане, ты там отравишься!» Но Лизико сказала совсем другое: — Я мечтаю сходить в ресторан,— она мечтательно протянула,— заказала бы что-нибудь вкусное, острое!
— Вот я и говорю: скажите, и я с удовольствием буду обедать в городе! — Торнике злился. Видимо, его раздражало все — и что родители спят, и что его не ждали к обеду, и, наконец, то, что все это происходит в присутствии Зазы.
— Ты что, с голоду боишься умереть? — улыбаясь, спросил Заза.
— Ты попал в точку! Я и утром ничего не ел. И тогда они изволили спать!
— Ой, вы же голодные! — опомнилась Лизико, будто до этого разговор шел о чем-то совсем другом,
— Я лично не голоден,— успокоил ее Заза; ему на самом деле не хотелось есть.
Лизико накрыла маленький стол в остекленной галерее. Торнике окинул стол придирчивым взглядом.
— И это все?
— Все,— растерянно взглянула на брата Лизико,— больше я ничего не нашла.
— А больше ничего и не надо,— успокоил ее Заза,— мы же не собираемся кутить.
— Ступай принеси вина,— небрежно бросил Торнике.
— А я не знаю, где оно.— В холодильнике, дурочка! — Ну-ну, смотри у меня,— погрозила ему пальцем Лизико, так обычно грозят учителя своим непослушным питомцам.— Ладно, ладно! — остановил ее Торнике.—
Будьте любезны, принесите нам вина! Мы вас очень просим!
— Ты тоже просишь? — спросила Зазу Лизико. Заза в знак согласия ласково ей кивнул.
— Ничего не поделаешь, придется принести,— улыбнулась Лизико.
В галерею выходили две двери; одна из них была закрыта. В этой комнате, по-видимому, спали родители Торнике. «И не жарко им?» — подумал Заза, глядя на закрытую дверь. Больше он не оборачивался к ней, словно боясь, что и ему станет жарко.
Пока Заза и Торнике обедали, Лизико все время крутилась вокруг них, ничего особенного на стол она не подавала, но хлопотала так, точно кормила целый полк.
После обеда Торнике и Заза вышли во двор и улеглись прямо на траву, а Лизико убежала и вскоре вернулась, неся два тонких одеяла. Солнце уже скрывалось за деревьями. Сразу за двором начинался овраг, откуда веяло сырой прохладой. Оконные стекла ослепительно сверкали в лучах закатного солнца. Заза и Торнике лежали молча, Лизико читала. Еще немного — и она не сможет читать в легкой мгле наплывающих сумерек. Торнике лежал с закрытыми глазами. Заза задумчиво жевал травинку. Лизико сняла очки и продолжала читать без очков. Почувствовав на себе взгляд Зазы, она отложила книгу в сторону. Затем снова надела очки, посмотрела на Зазу и улыбнулась.
Заза ответил ей улыбкой, думая совсем о другом. Мысли увели его очень далеко отсюда.
— Наши девочки говорят, что самый лучший из всех молодых художников — Папуна,— сказала Лизико ни с того ни с сего, но никто тем не менее не удивился.
— А кто именно это говорит? — изобразил заинтересованность Торнике.
— Например, Магда,— ледяным тоном ответила Лизико. Ответ ее должен был, по ее расчету, убить брата. Тот и в самом деле замолчал.
«Опять Магда!» — подумал Заза. Он даже представил себе, какая она, эта самая Магда.
Существуют до чертиков начитанные девушки, они все знают и решительно обо всем разглагольствуют, кого угодно смутят своей эрудицией. Перед ними не дай бог сболтнешь что-нибудь неинтеллектуальное, обольют презрением. И как правило, эти умницы засиживаются в старых девах, этот факт их просто поражает: ведь такие образованные, вполне современные девицы должны быть нарасхват.
Наконец стемнело. На веранде зажегся свет. «Проснулись»,— подумал Заза. Стало прохладно, даже холодновато. В небе появились звезды. Они загорались одна за другой, как будто кто-то их зажигал, соблюдая строгий, раз и навсегда установленный порядок.
На фоне звездного неба деревья выглядели угрюмо, они таинственно шелестели листвой, словно заговорили после долгого дневного молчания.
— Светлячок! — воскликнула Лизико, вытянув в сторону дороги свою худенькую руку. Заза и Торнике лениво повернулись. Но это был не светлячок, круг света постепенно увеличивался, кто-то приближался с карманным фонариком.
— К нам! — отметил Торнике.
— Это Магда! — голос Лизико выдавал радость.
Свет фонарика, как собачонка, бежал перед невидимой человеческой фигурой, временами он сбегал с дороги, словно искал кого-то. Кроме этого маленького бесконечно двигающегося светлого круга, в густой темноте не было видно ничего. Наконец эта шустрая белая собачонка подбежала к ним, вскочила на грудь Торнике, скользнула по ногам Лизико, а затем луч света с настойчивым любопытством остановился на Зазе.
— Я же сказала, что это Магда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29