— Брр, какое холодное! — она даже вздрогнула, возвращая часовым фляжку.— Как вода в реке. У меня в чемодане спирт. Я дам тебе спирту, Хорхе,— сказала она.— А то и вправду простудишься.
Она открыла свой чудом уцелевший чемоданчик и достала из-под лежавшей сверху одежды бутылочку спирта.
— На, выпей! Сразу согреешься.
— Я никогда не пил чистого спирта.
— Смешаем с вином,— предложил часовой и взял бутылку.
Пока часовой готовил микстуру, я уговорил Иветту пойти за скалы переодеться.
— Немного лучше,— сказала она, возвращаясь.— Жаль, у тебя нет никакой одежды.
Стараясь подавить дрожь, я ответил по возможности беспечней:
— Пустяки. Разведем костер, согреемся.
Я отпил из бутылки несколько глотков приготовленного зелья, и действительно сразу стало теплее.
— Вы что здесь охраняете? — спросил я часовых. Переглянувшись, они усмехнулись.
— Мост охраняем,— ответил один.
— Мост взорван, чего ж его охранять?
— Нас поставили здесь, обещали смену прислать, а смены нет и нет. Целый день во рту крошки не держали. Хорошо, винный погребок поблизости обнаружили, а то хоть караул кричи.
— Может, про вас забыли? — предположил я.— Взорвали мост и забыли.
— Капитан сказал, чтобы мы уехали с последним танком, если смена не придет. Здесь еще танки должны пройти.
Я усмехнулся.
— Что здесь танкам теперь делать! Им-то сообща что мост взорван, пойдут другой дорогой.
— А ведь верно! И брод заминирован,— сказал часовой.
— Забыли про нас! — воскликнул второй.— Товарищ правильно говорит: нечего тут охранять!
Как всегда с наступлением ночи, перестрелка затихла, но тишина еще сильнее действовала на нервы. Если бы вокруг стреляли, мы, по крайней мере, знали бы, что находимся в окружении. Если бы шел бой в каком-то направлении, было бы ясно: там линия фронта. А теперь нас томила неизвестность.
Время от времени я отжимал воду, стекавшую вниз по штанинам. У меня было такое ощущение, будто меня, как маленького ребенка, закутали в мокрые пеленки и я никак из них не выпутаюсь. Вдали, где в Пиренеи вплеталось шоссе, во все стороны, мигая фарами, сновали машины. Но это было далеко, очень далеко. Мы сидели под обломками моста, раздумывая, что предпринять. Вдруг с того берега донесся чей-то говор.
— Взорвали мост,— произнес кто-то, и довольно громко.
— Красные сволочи! — выругался другой.
— Фашистские лазутчики,— прошептал часовой. Его приятель вскинул винтовку.
— Не смей! — остановил его первый часовой.— Нам же сказано: в бой не ввязываться.
Было слышно, как люди на том берегу уходят вверх по течению.
— Дайте мне пару гранат, мы с Иветтой пойдем,— сказал я.— У меня только револьвер. Да и тот промок.
— На, бери,— часовой небрежно кинул две гранаты.— Если надо, могу еще дать.
— Давай четыре,— сказал я, подвешивая гранаты к поясу.
Часовой подкинул еще две.
— Идем, Иветта! — сказал я, с трудом разгибая окоченевшие ноги.
— Возьмите и нас с собой! — попросил один из часовых.
Я ответил не сразу. У них были винтовки, которые нам могли пригодиться при встрече с противником. И хотя мне хотелось остаться наедине с Иветтой, я все же решил взять их с собой. Одной рукой я обнял Иветту,
в другой сжал взведенную гранату, и мы отправились в путь.
— Куда мы пойдем? — спросила Иветта.
— Надо разыскать свою часть. Один из попутчиков усмехнулся.
— Вот как бывает на войне: найдешь себе жену, глядишь — свою часть потерял.
Мы с Иветтой переглянулись, но промолчали. Я совсем окоченел. Стиснув зубы, старался держаться. Иветта тоже дрожала как осиновый листок, и я крепче обнимал ее. Я с сожалением вспоминал свою теплую испанскую шубу, которую забыл в машине и потопил в реке. В ботинках хлюпала вода, икры сводило судорогой. Когда стало совсем невмоготу, я поставил гранату на предохранитель, присел на обочину и, засучив штанины, принялся растирать заледеневшие ноги.
Иветта опустилась рядом со мной:
— Позволь мне.
От ее массажа сразу стало легче.
— Тишина-то гробовая,— сказал один из попутчиков. Он достал из кармана сигарету и прикурил от висевшей на поясе большой зажигалки фронтового образца.— Вы как считаете, товарищ, мы не в окружении? Своими здесь что-то и не пахнет.
Дым сигареты был такой вкусный, что у меня засосало под ложечкой.
— Наши под прикрытием ночи занимают новый рубеж обороны,— ответил я.
— А мне тоже сдается, мы в окружении,— усомнился и второй часовой.
— Что за вздор! — воскликнула Иветта, продолжая растирать мои ноги.
— Конечно, вздор,— поддержал я, сам не очень-то веря в это. Просто хотелось успокоить Иветту.— Мы сейчас в нейтральной зоне и скоро придем к своим.
Часовой передал мне свою сигарету. Я затянулся, и у меня приятно закружилась голова.
— Ну, как табачок? — спросил он.
— Давно не курил. Голова кружится.
— Это от любви,— усмехнулся второй попутчик, и я со злостью сплюнул.
На дороге что-то звякнуло. Иветта привстала, напряженно вслушиваясь. Теперь, помимо бряцания металла, доносился мерный топот, будто по дороге от реки шагал целый батальон.
— Может, наши? — прошептала Иветта.
— Едва ли. Давайте спрячемся! — сказал я, и мы укрылись за скалой недалеко от дороги.
Их было много. Шли строем, неся на плечах какое-то оружие. У некоторых головы были повязаны чалмами.
— Марокканцы! — с дрожью в голосе сказала Иветта.
Теперь я заметил, что на плечах у них не винтовки, а лопаты.
— Это саперы,— сказал я и, поднявшись из укрытия, крикнул: — Ойга! Вы куда?
Разом лязгнули сотни лопат, толпа остановилась.
— Мы идем к республиканцам,— ответил вожак.
— Кто вы такие?
— Мы пленные.
— Где же ваш конвой?
— У нас нет конвоя.
— А где фашисты?
— На том берегу. Мы не хотим с ними. Мы хотим с республиканцами.
— Идите прямо, никуда не сворачивая! — крикнул я. Снова послышался топот, марокканцы двинулись
дальше. Теперь было ясно, что мы в нейтральной зоне. Следовало поторопиться, чтобы затемно добраться до своих.
На ближайшем пригорке мы встретили передовые посты республиканцев.
— Скажите, где Славянский батальон?
— Это поляки, чехи, болгары?
— Да.
— Они дальше, в резерве.
Здесь мы расстались со своими попутчиками. Теперь N0)1 были вдвоем с Иветтой. Она все еще дрожала от холода, и мне было больно смотреть на нее.
— Боюсь за тебя, Иветта,— сказал я, обнимая ее.— Ты очень замерзла?
— Нет, мне теперь хорошо,— отвечала она, прижимаясь своей прохладной щекой к моему лицу. Щека была мокрая, наверное от слез.
— Не плачь,— утешал я ее.— Теперь мы в безопасности. И все будет хорошо.
— Нет, не будет,— говорила она и еще крепче при» жималась ко мне, будто искала защиты от надвигав* шейся беды.— Мы все потеряли. Все, все. Нет больше Испании, Вон там, в горах, французская граница, а за
нею ночь, долгая, может бесконечная. Дождемся ли мы утра в этих горах?
— Дождемся, Иветта! Даже после самой долгой ночи наступает утро.
— А ты сам в это веришь?
— Верю.
Она высвободилась из моих объятий, и мы продолжали путь.
Вдалеке, в стороне Средиземного моря, по небу разлилось багровое зарево, и оттуда донеслись раскаты взрыва.
— Саперы взрывают мосты,— сказал я.— За ночь наши займут оборону, а завтра перейдем в наступление. Еще не все потеряно.
— Если б это было так! — с детским простодушием воскликнула Иветта.
На холме, по обе стороны дороги, саперы-марокканцы, которых мы недавно встретили, уже рыли окопы. Мы прошли мимо них и стали спускаться в небольшую долину, мерцавшую огнями костров. Вокруг них теснились солдаты.
— Пойдем погреемся! — сказала Иветта.
— Идем.
Это был мой батальон. Товарищи решили, что я попал в плен, и теперь были рады увидеть меня целым и невредимым. Правда, к радости примешивалась горечь — известие о смерти Антанаса Маркова. Когда я сообщил, что за ним ухаживала Иветта, они обступили ее, усадили у огня, наперебой предлагая чай. А я тем временем отправился доложить обо всем командиру.
— Да, жаль Маркова,— сказал командир, выслушав меня.— В Болгарии мы вместе работали в подполье. Чудесный парень. А насчет машины не горюй. Все равно не там, так здесь ее пришлось бы взорвать или уничтожить. Иди отдыхай. Завтра бой.
Я понял, что положение серьезное, и спросил командира, как быть с Иветтой. Подумав, он сказал:
— Пускай пока остается у нас. В батальоне нет ни одного медика.
На обратном пути мне попалась брошенная повозка. Возле нее на веревке дергался голодный ослик. Я пустил его пастись на заиндевевший лужок. Повозка была пуста, но рядом, на земле, между двух камней лежала пуховая перина. Я взвалил ее на плечи и, довольный, зашагал к нашему костру.
— Это тебе, Иветта!
Под шуточки товарищей я положил около нее перину, а потом сообщил о решении командира.
—- Как хорошо, что я останусь с вами! — обрадовалась Иветта.
Стали устраиваться на ночлег. Друзья дали мне одеяло. Я нагрел перину над костром, расстелил ее и предложил Иветте отправляться на боковую.
— Нет, на перине ляжешь ты. Смотри, ведь насквозь мокрый.
—т Как только ты ляжешь, я разденусь и высушусь.
— Раздевайся, я не смотрю,— сказала Иветта.
— Я разденусь, когда ты уснешь.
— Тогда не стану тебя задерживать,— усмехнулась Иветта и юркнула под одеяло.
— Как здорово ты нагрел постель! Я чувствую себя совсем как дома.
— Вот и хорошо,— сказал я.— Только ты не оборачивайся, я раздеваюсь.
— Не простудись, милый!
Милый... Мне хотелось сказать в ответ что-нибудь очень ласковое, но я смутился, а Иветта все говорила из-под одеяла:
— С этого дня я медсестра без медикаментов. Все забыла в госпитале. А ты тоже хорош — не напомнил!
— Я не думал, что все так... обернется. А главное, у нас не было времени. В Кабанелью ворвались фашисты.
— И ты мне ничего не сказал?
— Не хотел тебя волновать.
Иветта молчала. Я развесил вокруг огня одежду на вбитых в землю колышках. От нее валил пар, как из кипящего котла.
— Хорхе! — вдруг раздался голос Иветты.
Я даже вздрогнул от неожиданности. Я думал, она давно спит.
— Хорхе! — повторила она.
— Тебе холодно, Иветта?
— Да нет, мне очень тепло. А тебе не холодно?
— На мне спортивные брюки,— соврал я.— Мне совсем не холодно.
— Значит, я могу посмотреть на тебя?
— Лучше спи, Иветта.
Из-под одеяла показалась и тут же скрылась голова Иветты:
— Сумасшедший, ты же простудишься!
— Ну что ты! Я закаленный и сильный.
— Я знаю, ты сильный. Почему не все такие сильные.
— Есть и сильнее, Иветта.
— А по-моему, ты самый сильный.
— Ты тоже сильная, Иветта.
— Мне очень страшно... за себя...
— Чего тебе бояться?
— Тебе можно рассказать?
— Что ты хочешь мне рассказать?
— Я боюсь за свою жизнь.
— Тебе ничто не угрожает. Если не сумеем задержать фашистов, мы уйдем во Францию. Спи спокойно, Иветта, скоро утро.
— А меня вовсе не пугает — погибнуть в бою. Меня пугает... Я не знаю, как тебе объяснить. Меня пугает простая, обыденная смерть.
— Если останемся живы, она рано или поздно доберется и до нас. Что поделаешь, закон природы.
— Но я умру раньше.
— Почему ты вдруг решила?
— Моя мама умерла. Она могла еще долго жить, а вот умерла.
— Отчего она умерла?
— От рака.
— От рака?
— Да. У нее был рак кого. Сделали операцию, но было уже поздно. И умерла.-
— Но при чем тут ты? Какие глупости, Иветта! Спи! Я сердит на тебя и не хочу с тобой разговаривать.
— Не сердись, милый! — ласково сказала Иветта.— Просто я хотела тебе все рассказать, чтобы ты знал... Я боюсь, и у меня в груди рак.
Теперь я не на шутку рассердился:
— Ну с чего ты взяла? Какая чушь!
— Совсем не чушь, дружок,— продолжала Иветта,— у меня одна грудь больше другой. Потому-то я и боюсь...
— Да это так у всех женщин,— пытался я ее уверить.
— У всех? — серьезно переспросила Иветта.— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Мне рассказывали,— соврал я.
— Кто тебе рассказывал?
— Знакомый врач. Иветта как будто поверила.
— Может, он прав. Если бы ты знал, как не хочется умирать! Хочется сделать что-нибудь такое,—
не для себя, конечно,— для других. Чтобы люди были счастливы... Что-то очень, очень хорошее... Что бы я могла такое сделать, Хорхе, а?
— Мы еще сделаем много хорошего,— утешал я Иветту.— Только выбрось из головы эту чушь. Спи. Видишь, над горами уже брезжит рассвет.
— И тебе пора ложиться,— сказала она, подвинувшись на край перины.— Я нагрела тебе место.
Я поцеловал ее:
— Спи, моя милая! Как только высохнет одежда я лягу с тобой.
Иветта замолчала, как будто уснула. И кругом все спали. А мне теперь было не до сна. Костюм мой высох, я оделся и, присев на теплый камень у костра, глядел а тлеющие угли. Бедная Иветта! Может, она и в самом деле больна. А чем я могу ей помочь? Ничем. Разве постараться разуверить ее, успокоить? И только эта ночь, одна ночь! Завтра бой. Может, я погибну. Может, погибнет она, вынося с поля боя раненых. Может, останемся живы, но война разлучит нас, и мы больше никогда не увидимся, никогда...
Я подбросил в костер охапку хвороста. Он, как порох, вспыхнул жарким пламенем. Я подошел к Иветте и снял с ее лица одеяло. Она не проснулась. Она спала, плотно сжав губы и откинув назад голову, точно ребенок. Черные пряди волос и четко очерченные брови делали ее лицо совсем бледным. Сколько ей лет? Наверное, немногим больше двадцати — двадцать два, двадцать три. Она мне нравилась не только своей хрупкой красотой, но и каким-то детским простодушием.
Я осторожно откинул край одеяла и улегся рядом, положив свою ладонь на ее теплое плечо. Она пошевелилась во сне, но не проснулась. Очень устала. Мне казалось, ее волосы источают запах миндаля.
На рассвете я отправился в штаб батальона получить винтовку. Вернувшись, я застал Иветту в окружении товарищей.
— Я, наверное, выгляжу ужасно,— сказала она весело.
— Ты выглядишь чудесно! — ответил я.
Товарищи уходили на позиции. Мы с Иветтой простились сдержанно, словно стесняясь вчерашней теплоты и близости. Она дала мне свой адрес:
— Если будешь во Франции и к тому времени не забудешь меня, напиши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90