Семеныч и объяснил ребятам:
– Это есть Великий Полоз. Все золото его власти. Где он пройдет – туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле, и под землей, как ему надо, и места может окружить, сколько хочет. Оттого вот и бывает – найдут, например, люди хорошую жилку, и случится у них какой обман, либо драка, а то и смертоубийство, и жилка потеряется. Это, значит, Полоз побывал тут и отвел золото. А то вот еще… Найдут старатели хорошее, россыпное золото, ну, и питаются. А контора вдруг объявит – уходите, мол, за казну это место берем, сами добывать будем. Навезут это– машин, народу нагонят, а золота-то и нету. И вглубь бьют и во все стороны лезут – нету, будто вовсе не бывала Это Полоз окружил все то место да пролежал так-то ночку, золото к стянулось все по его-то кольцу. Попробуй, найди, где он лежал. Не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один человек другого утеснял. Ну, а если для себя стараются, тем ничего, поможет еще когда, вот как вам. Только вы смотрите, молчок про эти дела, а то все испортите. И о том старайтесь, чтобы золото не рвать. Не на то он вам его указал, чтобы жадничали. Слышали, что говорил-то? Это не забывайте первым делом. Ну, а теперь спать ступайте, а я посижу тут у костерка.
Ребята послушались, ушли в шалашик, и сразу на их сон навалился. Проснулись поздно. Другие старатели уж давно работают. Посмотрели ребята один на другого и спрашивают:
– Ты, братко, видел вчера что-нибудь?
Другой ему:
– А ты видел?
Договорились все ж таки. Заклялись, забожились, чтобы никому про то дело не сказывать и не жадничать, и стали место выбирать, где дудку бить. Тут у них маленько спор вышел. Старший парнишечко говорит:
– Надо за Рябиновкой у березы начинать. На том самом месте, с коего Полоз последнее слово сказал.
Младший уговаривает:
– Не годится так-то, братко. Тайность живо наружу выскочит, потому – другие старатели сразу набегут полюбопытствовать, какой, дескать, песок пошел за Рябиновкой. Тут все и откроется.
Поспорили так-то, пожалели, что Семеныча нет, посоветовать не с кем, да углядели – как раз по середке вчерашнего огневища воткнут березовый колышек.
«Не иначе, это Семеныч нам знак оставил», – подумали ребята и стали на том месте копать.
И сразу, слышь-ко, две золотые жужелки залетели, да и песок пошел не такой, как раньше. Совсем хорошо у них дело сперва направилось. Ну, потом свихнулось, конечно. Только это уж другой сказ будет.

ЗМЕИНЫЙ СЛЕД

Те ребята, Левонтьевы-то, коим Полоз богатство показал, стали поправляться житьишком. Даром, что отец вскоре помер, они год от году лучше да лучше живут. Избу себе поставили. Не то, чтобы дом затейливой, а так – избушечка справная. Коровенку купили, лошадь завели, овечек до трех годов в зиму пускать стали. Мать-то нарадоваться не может, что хоть в старости свет увидела.
А все тот старичок – Семеныч-от – настовал. Он тут всему делу голова. Научил ребят, как с золотом обходиться, чтобы и контора не шибко примечала и другие старатели не больно зарились. Хитро ведь с золотишком-то! На все стороны оглядывайся. Свой брат-старатель подглядывает, купец, как коршун, зорит, и конторско начальство в глазу держит. Вот и поворачивайся! Одним-то малолеткам где с таким делом управиться! Семеныч все им и показал. Однем словом, обучил.
Живут ребята. В годы входить стали, а все на старом месте стараются. И другие старатели не уходят. Хоть некорыстно, а намывают, видно… Ну, а у ребят тех и вовсе ладно. Про запас золотишко оставлять стали. Только заводское начальство углядело – неплохо сироты живут. В праздник какой-то, как мать из печки рыбный пирог доставала, к ним и пых заводской рассылка:
– К приказчику ступайте! Велел немедля.
Пришли, а приказчик на них и накинулся:
– Вы до которой поры шалыганить будете? Гляди-ко – в версту вымахал каждый, а на барина единого дня не рабатывал! По каким таким правам? Под красну шапку захотели али как?
Ребята объясняют, конечно:
– Тятеньку, дескать, покойного, как он вовсе из сил выбился, сам барин на волю отпустил. Ну, мы и думали…
– А вы, – кричит, – не думайте, а кажите актову бумагу, по коей вам воля прописана!
У ребят, конечно, никакой такой бумаги не бывало, они и не знают, что сказать.
Приказчик тогда и объявил:
– По пяти сотен несите – дам бумагу.
Это он, видно, испытывал, не объявят ли ребята деньги. Ну, те укрепились.
– Если, – говорит младший, – все наше хозяйство до ниточки продать, так и то половины не набежит.
– Когда так, выходите с утра на работу. Нарядчик скажет куда. Да, глядите, не опаздывать к разнарядке! В случае – выпорю для первого разу!
Приуныли наши ребятушки. Матери сказали, та и вовсе вой подняла:
– Ой, да что же это, детоньки, подеялось! Да как мы теперь жить станем!
Родня, соседи набежали. Кто советует прошенье барину писать, кто велит в город к горному начальству итти, кто прикидывает, на сколь все хозяйство вытянет, ежели его продать. Кто опять пужает:
– Пока, дескать, то да се, приказчиковы подлокотники живо схватят, выпорют да и в гору. Прикуют там цепями, тогда ищи управу!
Так вот и удумывали всяк по-своему, а того никто не домекнул, что у ребят, может, впятеро есть против прнказчикова запросу, только объявить боятся. Про это, слышь-ко, и мать у них не знала. Семеныч, как еще в живых был, часто им твердил:
– Про золото в запасе никому не сказывай, особливо женщине. Мать ли, жена, невеста – все едино помалкивай. Мало ли случай какой. Набежит, примерно, горная стража, обыскивать станут, страстей всяких насулят. Женщина иная и крепкая на слово, а тут забоится, как бы сыну либо мужу худа не вышло, возьмет да и укажет место, а стражникам того и надо. Золото возьмут и человека загубят. И женщина та, глядишь, за свою неустойку головой в воду либо петлю на шею. Бывалое это дело. Остерегайтесь! Как потом в годы войдете да женитесь– не забывайте про это, а матери своей и намеку не давайте. Слабая она у вас на языке-то – похвастать своими детоньками любит.
Ребята это семенычево наставленье крепко помнили и про свой запас никому не сказывали. Подозревали, конечно, другие старатели, что должен быть у ребят запасец, только много ли и в котором месте хранят – не знали.
Посудачили соседи, потужили да с тем и разошлись, что утречком, видно, ребятам на разнарядку выходить.
– Без этого не миновать.
Как не стало чужих, младший брат и говорит:
– Пойдем-ко, братко, на прииск! Простимся хоть…
Старший понимает, к чему разговор.
– И то, – говорит, – пойдем. Не легче ли на ветерке голове станет.
Собрала им мать постряпенек праздничных да огурцов положила. Они, конечно, бутылку взяли и пошли на Рябиновку.
Идут – молчат. Как дорога лесом пошла, старший– и говорит:
– Прихоронимся маленько.
За крутым поворотом свернули в сторону да тут у дороги и легли за шиповником. Выпили по стакашку, полежали маленько, слышат идет кто-то. Поглядели, а это Ванька Сочень с ковшом и прочим струментом по дороге шлепает. Будто спозаранку на прииск пошел. Старанье на него накатило, косушку не допил! А этот Сочень у конторских в собачках ходил: где что вынюхать – его подсылали. Давно на заметке был. Не один раз его бивали, а все не попускался своему ремеслу. Самый вредный мужичонко. Хозяйка Медной горы уж сама его потом так наградила, что вскорости он и ноги протянул. Ну, не о том разговор… Прошел этот Сочень, братья перемигнулись. Мало погодя щегарь верхом на лошадке проехал. Еще полежали – сам Пименов на своем Ершике выкатил. Коробчишечко легонький, к дрогам удочки привязаны. На рыбалку, видно, поехал.
Этот Пименов по тому времени в Полевой самый отчаянный был – по тайному золоту. И Ершика у него все знали. Степнячок лошадка. Собой невеличка, а от любой тройки уйдет. Где только добыл такую! Она, сказывают, двухколодешная была, с двойным дыхом. Хоть пятьдесят верст на мах могла… Догони ее! Самая воровская лошадка. Много про нее рассказывали. Ну, и хозяин тоже намятыш добрый был, – один на один с таким не встречайся. Не то что нынешние наследники, которые вон в том двухэтажном доме живут.
Ребята, как увидели этого рыболова, так и засмеялись. Младший поднялся из– за кустов да и говорит, негромко все ж таки:
– Иван Васильевич, весы-то с тобой?
Купец видит – смеется парень, и тоже шуткой отвечает:
– В эком-то лесу да не найти! Было бы что весить.
Потом придержал Ершика и говорит:
– Коли дело есть, садись – подвезу.
Такая у него, слышь-ко, повадка была – золотишко на лошади принимать. Надеялся на своего пршика. Чуть что: «Ершик, ударю!» – и только пыль столбом либо брызги во все стороны. Ребята отвечают: «Нет с собой», – а сами спрашивают:
– Где тебя, Иван Васильич, искать утром на свету?
– Какое, – спрашивает, – дело – большое али пустяк?
– Будто сам не ведаешь…
– Ведать-то, – отвечает, – ведаю, да не все. Не знаю, то ли оба откупаться собрались, то ли один сперва.
Потом помолчал, да и говорит, как упреждает:
– Глядите, ребята, – зорят за вами. Сочня-то видели?
– Ну, как же.
– А щегаря?
– Тоже видели.
– Еще, поди, послали кого за вами доглядывать. Может, кто и охотой. Знают, вишь, что вам к утру деньги нужны, вот и караулят. И то поехал вас упредить.
– За то спасибо, а только мы тоже поглядываем.
– Вижу, что понаторели, а все остерегайтесь!
– Боишься, как бы у тебя не ушло?
– Ну, мое-то верное. Другой не купит – побоится.
– А почем?
Пименов прижал, конечно, в цене-то. Ястребок ведь. От живого мяса такого не оторвешь!
– Больше, – говорит, – не дам. Потому дело заметное.
Срядились. Пименов тогда и шепнул:
– На брезгу по Плотинке проезжать буду, – подсажу… – Пошевелил вожжами: «Ступай, Ершик, догоняй щегаря!»
На прощанье еще спросил;
– На двоих али на одного готовить?
– Сами не знаем – сколь наскребется. Полишку все ж таки бери, – ответил младший.
Отъехал купец. Братья помолчали маленько, потом младший и говорит:
– Братко, а ведь это Пименов от ума говорил. Неладно нам большие деньги сразу оказать. Худо может выйти. Отберут – и только.
– Тоже и я думаю, да быть-то как?
– Может, так сделаем! Сходим еще к приказчику, покланяемся, не скинет ли маленько. Потом и скажем,– больше четырех сотен не наскрести, коли все хозяйство продать. Одного-то, поди, за четыре сотни выпустит, и люди будут думать, что мы из последнего собрали.
– Так-то ладно бы , –отвечает старший, – да кому в крепости оставаться? Жеребьевкой, видно, придется.
Тут младший и давай лебезить:
– Жеребьевка, дескать, чего бы лучше! Без обиды… Про это что говорить… Только вот у тебя изъян… глаз поврежденный… В случае оплошки, тебя в солдаты не возьмут, а меня чем обракуешь? Чуть что –сдадут. Тогда уж воли не увидишь. А ты бы пострадал маленько, я бы тебя живо выкупил. Году не пройдет – к приказчику пойду. Сколь ни запросит – отдам. В этом не сумлевайся! Неуж у меня совести нет? Вместе, поди-ко, зарабатывали. Разве мне жалко!
Старшего-то у них Пантелеем звали. Он пантюхой и вышел. Простяга парень. Скажи – рубаху сымет, другого выручит. Ну, а изъян, что окривел-то он, вовсе парня к земле прижал. Тихий стал, – ровно все-то его больше да умнее. Слова при других сказать не умеет. Помалкивает все.
Меньший-то, Костька, вовсе не на эту стать. Даром что в бедности с детства рос, выправился, хоть на выставку. Рослый да ядреный… Одно худо– рыжий, скрасна даже. Позаглаза-то его все так и звали – Костька Рыжий. И хитрый тоже был. У кого с ним дело случалось, говаривали: «У Костьки не всякому слову верь. Иное он и вовсе проглотит». А подсыпаться к кому – первый мастер. Чисто лиса, так и метет, так и метет хвостом…
Пантюху-то Костька и оболтал живехонько. Так все по-костькиному и вышло. Приказчик сотню скинул, и Костька на другой день вольную бумагу получил, а брату будто нисхождение выхлопотал. Ему приказчик на Крылатовский прииск велел отправляться.
– Верно, – говорит, – твой-то брат сказывает. Там тебе знакомее будет. Тоже с песками больше дело. А людей все едино, что здесь, что там, недохватка. Ладно уж, сделаю тебе нисхождение. Ступай на Крылатовско.
Так Костька и подвел дело. Сам на вольном положении укрепился, а брата на дальний прииск столкал. Избу и хозяйство он, конечно, и не думал продавать. Так только вид делал.
Как Пантелея угнали, Костька тоже стал на Рябиновку сряжаться. Одному-то как? Чужого человека не миновать наймовать, а боится – узнают через него другие, полезут к тому месту. Нашел все ж таки недоумка одного. Мужик большой, а умишко маленький-до десятка счету не знал. Костьке такого и надо.
Стал с этим недоумком стараться, видит – отощал песок. Костька, конечно, заметался повыше, пониже, в тот бок, в другой – все одно, нет золота. Так мельтешит чуть-чуть, стараться не стоит. Вот Костька и придумал на другой берег податься – ударить под той березой, где Полоз останавливался. Получше пошло, а все не то, как при Пантелее было. Костька и тому рад, да еще думает, – перехитрил я Полоза.
На Костьку глядя, и другие старатели на этом берегу пытать счастья стали. Тоже, видно, поглянулось. Месяца не прошло – полно народу набилось. Пришлые какие-то появились.
В одной артелке увидел Костька девчонку. Тоже рыженькая, собой тончава, а подходященька. С такой по ненастью солнышко светеет. А Костька по женской стороне шибко пакостник был. Чисто приказчик какой, а то и сам барин. Из отецких не одна девка за того Костьку слезами умывалась, а тут что… приисковая девчонка. Костька и разлетелся, только его сразу обожгло. Девчоночка ровно вовсе молоденькая, справа у ней некорыстна, а подступить непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42