Отвечая адвокату, он попробовал было исправить ошибку, но адвокат так хитро плел свои перекрестные вопросы, что Михкелю трудно было выпутаться, и достопочтенный суд в результате пришел к убеждению, что при постройке корабля судовладелец был если не скуп на материалы, то во всяком случае чересчур расчетлив. Это, конечно, не бог весть что, но как иногда в шашечной игре даже незначительное превосходство в руках ловкого противника решает судьбу всей партии, так и теперь викштре- мовский адвокат из нескольких лишних слов Михкеля создал для себя твердую опору, подкрепил ее для прочности еще и «правдами», добытыми у других свидетелей. На сей раз суд заставил старого Хольмана возместить лесоторговцу убытки. Едва ли Хольман оставил бы это дело так, если бы Викштрем, боясь издержек на новые судебные разбирательства и опасаясь возможного проигрыша, не удовлетворился пустяковой суммой возмещения.
Волки остались сыты и разошлись в добром согласии, но овечьи шкуры, увы, не уцелели. В стремлении к добру и правде мастер «Арктуруса» оказался и впрямь овцой. Свидетельскими показаниями в пользу судовладельца он разжег давнюю злобу лесопромышленника Викштрема и в то же время попал под гнев Хольмана. Вскоре, когда старый Хольман заложил новое судно, он купил лес у Викштрема (может быть, во имя этого барыша лесопромышленник и согласился на такую ничтожную сумму возмещения), а мастера и даже некоторых рабочих нанял в самой Риге.
Дело «Арктуруса» вспенило немало мутной воды, еще больше замутили ее своими сообщениями газеты. Михкель и прежде слышал, что всегда и повсюду, на словах и в печати правда искажается в убыток бедняку и богачу на пользу, теперь же он почувствовал это на своей шкуре. Строившаяся в пору судебного процесса об «Арктурусе» «Розалинда» оказалась последним кораблем, на регистровых документах которого Михкель подписался в качестве мастера. Последним, несмотря на то, что в этих местах, близ Таллина и Риги, хороших корабельных мастеров можно было счесть по пальцам одной руки.
Конечно, Михкель жил на свете не первый год, но все же всю долгую зиму после процесса из-за «Арктуруса» ждал писем от судовладельцев и даже сам наведывался на почту в Каугатома. Весной, когда Каарли из Ранна и Матис из Кюласоо, долгое время плотничавшие с Михкелем, озабоченно завели с ним разговор о летней корабельной работе, он с болью в сердце должен был им отказать — ему и самому нечего было делать.
В первое лето, когда его знания мастера никому не понадобились, он не пошел никуда искать работу, а копошился в хозяйстве при лодке и сетях и заменил несколько
старых, прогнивших венцов в южной стене своего дома. «Они меня еще не похоронили, корабли пока ходят по морю, подождем»,— думал он, пересчитывая сбереженные копейки. Но их было мало. В хорошие годы он, к сожалению, думал больше о кораблях, чем о заработке. Мудрено было скопить много там, где мастеру набавляли лишь пять копеек к часовой оплате опытного рабочего.
Следующей весной ему уже не оставалось ничего другого, как отправиться вместе с Матисом, Кусти из Ватла и старым Лаэсом в Таллин, на улицу Вееренни, рубить двухэтажный бревенчатый дом пекарю Вейдерпасу. Старый варпеский Ааду, закладывавший как раз в эту пору на берегу Поотси киль четырехмачтового корабля, взял бы его на работу, может быть, даже помощником, но ведь у каждого мастера есть в сердце хоть чуточку гордости.
Так и пришлось ему в то лето и еще два года подряд орудовать токмарем и топтать пыльный городской булыжник. В праздники, когда многие рабочие шли в кабак, его туда не тянуло; он нашел себя в другом месте — в таллинской гавани, где подолгу любовался кораблями, мысленно хвалил одни, восхищаясь их мореходными качествами, и разбирал недостатки других. Даже ночью, в сновидениях, мечты его то и дело возвращались к судам. К наступлению весны у Михкеля всякий раз оказывались в запасе одна-две новые корабельные модели.
Росли сыновья, их влекло на рыбалку в море, и в одну из осеней Михкель смастерил им маленькую лодку для мережей. Лодка вышла как отлитая (невелика хитрость смастерить лодку) и для своего размера прекрасно держала паруса и легко ходила по морю. Каждый, у кого было на уме обзавестись новой лодкой и кто видел лодку парней из Ванаыуэ, мечтал заполучить именно такую. Так и вышел из мастера кораблей лодочный мастер, и с каждым летом он все меньше времени проводил на пыльных городских мостовых. Но и корабли не забывались, тем более что сыновья вскоре оставили свою рыбачью лодку сохнуть на берегу, а сами ушли в дальние моря.
Шли годы — Карла писал из Канады, что нашел себе место на суше, на лесопильном заводе, и думает надолго забросить там якорь. Про Юлиуса долгое время не было ни слуху ни духу, но наконец и он сообщил, что находится в Австралии и тоже прочно обосновался на суше. Теперь отец здесь, на другом краю света, мог бы и в штормовые ночи спать спокойно, не тревожась за сыновей (хоть эти ветры к ним и не долетали), но в нем все еще бродила ста
рая корабельная закваска, и несколько дней тому назад, когда брат кюласооского Матиса, капитан Тынис Тиху (который, по слухам, из-за бабьих шашней поссорился со старым Хольманом), разыскал Михкеля, руки мастера дрожали, извлекая на свет божий корабельные планы и медленно заправляя за уши дужки очков.
— Ты, значит, все же... доверяешь мне?— пробормотал мастер напоследок, когда почти обо всем было переговорено.
— То есть как это — доверяешь?— переспросил капитан и вперил свой взгляд в изможденное, худое лицо старика, умные светло-серые глаза которого загорелись под стеклами очков каким-то странным, влажным блеском.
— Ну, «Арктурус» и... все это...
— Поди ты! Чужие люди могут думать что им угодно, но мы-то знаем, как было дело.— И капитан Тиху сначала опустил свою тяжелую руку на плечо мастера, а потом пожал ему руку.
Радость была так велика, что Михкель не решился сразу поверить в нее и в тот же день зашел к Матису в Кюласоо.
— Ты как та древняя Сарра,— смеялся Матис,— боишься поверить, что после большого перерыва может еще такое случиться...
На обратном пути Михкель повстречался с Рити. Мастер был так углублен в свои планы и мысли, что едва ли заметил ее, но Рити долго и пытливо смотрела ему вслед, а дома удивлялась, говоря Каарли: что бы это могло стрястись с Михкелем — идет ей навстречу, голову задрал, глаза как-то странно под самый лоб закатил...
— Михкель будет строить новое судно,— сказал Каарли, откашливаясь; хоть одну приходскую новость он узнал раньше Рити, в тот вечер, когда Матис посоветовал Тынису пригласить Михкеля.
Над моделью нового корабля мастер трудился целую неделю. Он выложил на стол все свои старые модели — профили корабельных корпусов,— среди них и те пять счастливцев, по которым были построены корабли, плававшие в море, и бедные сироты, родившиеся в безвестии, в дни гнетущего безделья; они рассыхались тут же, на шкафу мастера, так и не получив на строительной площадке своих истинных, мощных размеров. Душу свою мастер вложил в каждую модель, с любовью выстругивая выпуклости носовой части, изгибы бархоута и стройную линию кормы, представляя себе воочию, как их мощные
штевни рассекают волны и гудят от натуги паруса при бейдевинде! Но из этой новой модели — он как раз выстругивал доски ее горизонталей — должен получиться всем кораблям корабль. Он разыскал на чердаке самые лучшие ясеневые доски и строгал их рубанком с тончайшим лезвием. Он сложил одну на другую выструганные дощечки и скрепил их деревянными шипами, и они так плотно прилегали друг к другу, будто их склеил таллинский первой статьи мастер-краснодеревщик. Но все это было только подготовкой, главная работа над моделью только начиналась. С кормы и носовой части он стесал топором лишь грубую щепу, и снова зашуршали рубанки, один другого меньше и нежнее, по мере приближения к концу (выбор у него имелся достаточный). Но наиболее ответственную часть работы выполнял старый, острый, как бритва, финский нож — первый крестный всех его прежних моделей в течение двух десятилетий. Может быть, рука мастера потому и задрожала от волнения, что снова почувствовала в ладони старого друга, но только на миг, когда он снял первую стружку. Корабль, изящный корпус которого он выстругивал теперь из дерева ножом, стоял так ясно перед его глазами, что ошибиться было невозможно. Спереди стройный и вместе с тем мощногрудый, сзади собранный, ладный, чтобы, прорезая волну, он не утюжил с боков воду, не терял скорости. Чтобы вмещал много груза и ходко шел под парусами, не боялся противного ветра и сохранял при любых обстоятельствах устойчивость! Михкель, конечно, был не первым мастером, ломавшим в течение долгих лет голову над этими вопросами. Большая скорость и большая грузоподъемность — поди обвенчай эти два достоинства в одном корабле! Лет пятьдесят — шестьдесят тому назад, когда почту между большими приморскими городами перевозили еще парусные суда, строили два типа парусников: быстроходные клипера, доставлявшие почту и путешественников из страны в страну, и тяжелые торговые корабли, предназначенные для грузов; для последних главным достоинством была грузоподъемность, а то, что прибывали неделей раньше или позже с грузом леса, соли или зерна, имело меньшее значение. Теперь же пароходы и ходят быстро, и берут тяжелый груз — оба эти требования уже с самого начала должен нынче иметь в виду каждый корабельный мастер. Да разве только это? Весь корабль, его будущая неподатливость штормам, его гордый полет под полными парусами при бейдевинде должны зародиться и жить в этой в локоть
длинной модели, как могучий дуб в желудке. Как из можжевеловой ягоды никто еще не вырастил яблока, так и по скверной модели никто не построил хорошего морского судна.
И вот здесь, в низенькой комнате бобыльской хаты Ванаэ, под вой осеннего шторма, под шум моря и стук ткацкого станка Эпп мастер острым финским ножом вырезал стройные, прекрасные формы ясеневой модели корабля рыбаков Каугатома.
Лишь после того, как финский нож был отложен в сторону и наждачная бумага придала модели последний лоск, так что ею нельзя было не залюбоваться, мастер снова стал различать день и ночь и замечать окружающее. Он вспомнил приказание юугуского Сийма: залатать в эту зиму за счет барщинных дней паруса большого господского шлюпа. Михкель поручил Эпп принести из мызы паруса, но в течение всей зимы так и не нашел времени заняться ими. В конце концов самой Эпп пришлось латать паруса, хотя это была скорее мужская, нежели женская работа.
В последнее перед рождеством воскресенье в здании волостного правления созвали первое большое собрание нового судового товарищества (по слухам, в нем должен был принять участие и волостной писарь). Михкель торопился перенести к этому дню горизонтали модели на бумагу и вычертить шпангоуты, чтобы люди смогли составить ясное представление о будущем корабле. В субботу вечером он одолел и эту задачу, попарился в бане и, вернувшись оттуда, уселся, попыхивая трубкой и любуясь своей работой.
— Глазеешь, глазеешь все на него,— заговорила Эпп,— пока не сглазишь и злых духов не накличешь.
Михкель посмотрел сквозь табачный дым на старуху и усмехнулся. Тридцать лет прожили.они с Эпп, а ей все еще хочется сохранить за собой первое место в его сердце, никак не соглашается она терпеть других идолов рядом с собой. Но в общем она неплохая жена — ни один корабль не остался у него недостроенным из-за Эпп. В прежние времена — случалось, годами — Эпп в одиночку терпеливо растила детей и несла на своих плечах все домашние заботы. И никогда про нее не слыхать было худого слова, разве что в свое время она слишком уж зачастила в церковь и в молельню к баптистам. Но разве есть на свете люди совсем без недостатков? Каждому положена на всю жизнь его собственная шкура, поди попробуй выпрыгни из нее! Правда, Эпп, может быть, не всегда могла делить с ним
радости его удач, зато уж в дни неудач и горестей она всегда верно стояла с ним рядышком.
— Нечего смеяться,— корила его Эпп, ставя на стол чашку с кашей,— даже старая Ану из Кюласоо, говорят, предупреждала: «Стройте, стройте, только смотрите, чтоб котерман в корабль не забрался».
— Нет, на моих-то глазах котерману в модель не влезть. Если я кого и поселю в ней, то скорее духа, оберегающего корабль!— сказал серьезно Михкель, хотя он не верил ни в злых, ни в добрых духов. «Скупой судовладелец, глупый мастер и нерадивый капитан — вот они, корабельные котерманы!— любил говаривать Михкель.— А добрый дух корабля — это хорошая работа, она другой раз назло всем котерманам не дает погибнуть кораблю».
Первое большое собрание новой корабельной компании затянулось. Волостной писарь Антон Саар, уроженец Паммана, а значит, человек, знакомый с местными условиями, говорил, как важно здешним беднякам и людям со средним достатком обзавестись своим кораблем. Ведь это они до сих пор строили корабли для других; они плавали матросами, штурманами и даже капитанами (он, конечно, подразумевал сидевшего на передней скамье Тыниса Тиху), и они же всю жизнь зарабатывали деньги богатым судовладельцам. Пришла пора позаботиться и о себе, и о своих кораблях.
Затем школьный учитель деревни Ватла, Юри Пий- гард, долговязый, костлявый мужчина, прирабатывавший в летнее время на корабельных строительных работах, чтобы прокормить семерых детей, зачитал устав судового товарищества. Устав был составлен самим учителем, волостным писарем и, как сказал Пийгард, «некоторыми другими лицами». («Странно, почему он не назвал капитана»,— подумал Михкель.) Один пункт устава как будто особенно отличался от порядков, заведенных в судовых компаниях богачей. Общее собрание, согласно уставу, было, конечно, и здесь и там «царем и богом»; но если, к примеру, в хольмановской компании голоса считали по размеру внесенного пая — и один только старый Хольман имел больше половины голосов, а значит, был для прочей мелкой сошки не только царем, но и папой римским,— то в новом товариществе каждый пайщик, много ли он внес денег или мало, имел только один голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55