.. надеюсь, отец и дядя. Там я решу, что делать дальше. И пусть простит Господь душу несчастного дурака, кто посмеет встать у меня на дороге.
Его конь вскинул голову и пошел вперед. Расстояние между плотным рыцарским строем и гордым рыцарем сокращалось. Томас опустил забрало, в руках зловеще блеснул исполинский меч.
Послышался лязг, рыцари поспешно опускали забрала. Барон Огден остался с открытым лицом. Он несколько побледнел, глаза его не отрывались от надвигающейся громады, все наслышаны о великих подвигах сэра Томаса, — и хотя ни один герой не выстоит против их отряда, но все же успеет не одну благородную даму сделать вдовой. Да и про его спутника с красными волосами рассказывают странные вещи...
Конь барона пошел боком, сдвинулся, открывая Томасу железный ряд рыцарей. Огден вскинул длань, зычный голос прогремел властно:
— Дорогу сэру Томасу! Он всего лишь возвращается в свои владения!
Рыцари колыхнулись, заскрежетало железо. Металлическая стена начала рушиться, кони подавались в стороны, но там тоже стояли закованные в железо чудовища, звон и лязг стали громче.
Еще чей-то голос прокричал:
— Разве он едет во дворец короля?.. Он едет домой! Дорогу сэру Томасу!
Томас восседал в седле неподвижный и надменный, похожий на царственного льва, что неспешно двигается сквозь стаю мелких шакалов. Цвет рыцарства поспешно расступался, ибо это тот цвет рыцарства, что благоразумно остался в своих землях, когда другой цвет ушел в неведомые земли отвоевывать Гроб Господень и там, похоже, сложил головы.
Но этот одиночка вернулся, а это такой дурак, что не посмотрит на численное превосходство, кинется, еще и забьет многих до того, как его самого забьют!
Яра ехала стремя в стремя такая же холодная и надменная. Ее лиловые глаза высокомерно взирали поверх голов, это всего лишь мужики в железе, а не рыцари, и они склонялись, отводили взоры, не в силах вынести взгляда ее ясных чистых глаз.
Олег проехал как можно тише, стараясь не привлекать внимания. Он чувствовал, как будто двигается в узкой трешине между ледниками, с обеих сторон веет холодом и угрозой, вот-вот стены двинутся навстречу одна другой, с тяжелым грохотом сомкнутся...
Так ехали в молчании, пока рыцарский строй не остался позади. Но и тогда Томас двигался ровно, неспешно, хотя зоркий глаз Олега заметил, как дрогнули и слегка расслабились гордо вздернутые плечи рыцаря. Яра протянула в его сторону руку. Он одной рукой поднял забрало, другой — взял за пальцы, с благоговеньем поднес к губам. Олег с неловкостью отвернулся, вздрогнул от голоса Томаса:
— Что, сэр Олег? Такого даже ты, Вещий, не предвидел?
Рыцарь смотрел с горькой насмешкой. Олег с неудовольствием пожал плечами.
— Как такое можно предвидеть?
— Но ты же... гм... Вещий? Так тебя звали те.., которые еще диче, чем ты.
Олег сказал, защищаясь:
— Томас, я могу предвидеть, что солнце завтра встанет на востоке, а зайдет на западе... хотя теперь-то знаю, что это не совсем так... я могу предвидеть, что через какие-нибудь сто тысяч лет на месте этих дремучих лесов и болот протянется степь с горячим воздухом... да-да, хоть океан и рядом, что через полтысячи лет большие группы азиатских народов переселятся на эти изолированные острова... но я не могу предвидеть, какой рукой ты показываешь мне фигу в кармане! И ни один всевидящий или ясновидец не скажет. А если кто угадает, того можно ставить королем всех стран и народов.
Томас сказал угрюмо:
— Про восход солнца я и сам ясновидящий дальше некуда. Даже закат могу предсказать. И ночь. А вот через сто тысяч лет... поди проверь! Нет, все это брехня про вещих. Один Господь Бог все видит и все понимает, только нам не скажет. Да и он, ты ж слышал, не следит за каждым листком или волоском, как священники уверяют простой народ.
— Ты-то не простой, — сказал Олег насмешливо.
Томас возразил, сразу ощетинившись:
— Да, не простой! Простому народу нужен покровитель: Господь Бог или рачительный хозяин края, который за все отвечает, а благородный рыцарь часть ответственности принимает на свои плечи.
— За что? — спросил Олег коварно.
— За все, — отрезал Томас. — За все на свете!
Олег промолчал, зеленые глаза загадочно поблескивали. Томас видел, что отшельник все чаще присматривается к нему с неким странным интересом, словно увидел двухголового кабана или оленя в рыбьей чешуе. Даже Яра заметила испытующие взгляды волхва, покосилась удивленно на Томаса. Но ее жених, все еще жених — ее утащили в ад за мгновение до того, как их объявили бы мужем и женой, — смотрел надменно и сурово перед собой, непроизвольно замечая и шелохнувшиеся в сторонке кусты, и выпорхнувшую из-под копыт птицу, и парящего в небе орла.
ГЛАВА 3
Томас покачивался в седле с прямой спиной, с неподвижным лицом, взор устремлен вдаль. Олег видел, глаза рыцаря то вспыхивают звездным огнем, то полыхают адским пламенем, дыхание учащается, идет из горла со свистом, чуть ли не с огнем и дымом, как у дракона, а рука сжимает повод с такой силой, что может превратить кожаный ремень в ниточку. Все деликатно помалкивают про потерю трона, на котором Томасу так и не пришлось посидеть, но, видно по лицам, все только и думают, в какую форму выльется гнев крестоносца и какое решение все-таки примет.
— Практичный народ, — сказал Олег громко и ни к кому не обращаясь. — Сперва в дурные головы ударила романтика: ах-ах, доблестный рыцарь добыл в Святой Земле мечту всех христианских стран — Святой Грааль, пронес через чужие страны и доставил в Британию!.. Слава герою, слава... давайте посадим его на трон. Тем более что предыдущий король выказал себя редкостным дураком и свиньей, за что и был умерщвлен. И вообще утащен в котел с кипящей смолой. Потом, пока мы бродили по аду и небесам, подумали, отрезвели, снова подумали и решили, что во главе королевства все-таки нужно ставить не самого лучшего по рыцарским или еще каким доблестям, а...
Он задумался, Томас зыркал молча, Яра поинтересовалась ледяным голосом:
— Кого же?
— Умеющего управлять, — ответил отшельник, хотя было видно, что пытался отыскать более емкое слово. — Томас честен и прям, а для правителя — это хуже, чем дурость, это отказ от гибкого управления. Честный и отважный человек во главе королевства быстро зальет его кровью, это уже проверено...
Томас прорычал, не поворачивая головы:
— Во имя Христа — можно.
— А когда убивают вместе с грешниками и праведников? — спросил Олег.
Томас ответил с достоинством:
— Господь не дурак, разберется, кто свой, а кто чужак.
Отшельник нахмурился, что-то вспоминая, хмыкнул.
— Все верно, он же целиком сжег Содом и Гоморру, хотя там не все были... неправильные. Не чикался, а взял и сжег, молодец. Лес рубят — щепки летят.
Томас нахмурился, показалось кощунственным, что язычник так это снисходительно одобряет действия Господа, словно бы покровительственно похлопывает по плечу, а то Господь ждет не дождется, что же этот дикарь скажет: вдруг да не сочтет его поступок правильным, какой ужас, как жить?
Олег привстал в стременах, Лилит попыталась дернуть его вниз, но отшельник остался недвижим, как высеченная из камня вместе с конем глыба, всмотрелся внимательно.
— Хорошо бы, — сказал он неожиданно, — маленький отдых...
Томас удивился:
— Вон за той рощей уже мой родовой замок! Там и отдохнешь, служанки тебя еще помнят.
Он покосился на Лилит, прикусил язык. С демоницей вряд ли проклятому язычнику, гореть ему в огне, будет время для служанок.
Олег хмурился.
— Да что-то не по себе. Такое ощущение, что подобное уже было. Приедем, а там все разграблено, дядя и отец в темнице, Пенелопа ткет саван, а...
Голос Яры был тих, но проник в их неспешный разговор, как острое лезвие мизерикордии:
— А кто эта Пену... пены... лоппа?
— Да это я так, — сказал Олег, защищаясь, — припомнилось некстати. Томас ее не знает.
— А она его?
Лилит хихикнула в ухо Олегу. Олег задумчиво посмотрел на Томаса, словно колеблясь, сказать правду или прикрыть друга, наконец ответил с некоторым сомнением:
— И она... гм... тоже. Как следует. Я говорю, не нарваться бы. Лучше отдохнуть под вон тем деревом, обдумать положеньице.
Томас метнул злой взгляд, в самом деле язычник умничает некстати, Яра не понимает аллегорий, как любая женщина, к тому же красивая, а значит, вообще ничего не понимает, такую только в королевы или по меньшей мере в благородные хозяйки древнего замка. Она еще припомнит ему эту Пенелопу, хотя язычник брякает, не думая, что брякает, это у него мысль так зигзагами, как слепоглухая змея, хотя он наверняка думает, что его мысль подобна все освещающей молнии.
Он повертел головой из стороны в сторону, металл доспехов поскрипывал мягко и успокаивающе, словно сонный жук-дровосек грыз дерево, наконец, рука в латной рукавице указала перстом в сторону.
— Под вон тем золотым грабом, благословленным деревом, и отдохнем. И помыслим, что делать дальше.
Олег кивнул, но уточнил:
— Под ясенем тень гуще.
Рыцарь отшатнулся так, что железо звякнуло и заскрежетало, будто он вместе с конем катился по ступенькам с башни Давида.
— Ты что? Это же проклятое дерево!
— Разве? — удивился калика. Он с сомнением оглядел приближающийся здоровенный ясень, высокий и раскидистый, с могучей листвой. — По мне, так твой граб заморыш дальше некуда.
Томас потряс дланями, словно Аарон, призывающий небо в свидетели. В синих глазах полыхнул гнев, желваки вздулись и застыли, крупные и рифленые.
— Сэр калика! Этот проклятый ясень — единственный, кто не поклонился Пресвятой Деве, когда шла через лес и смотрела, куда бы зацепить люльку с младенцем. Ну, с этим, которой потом рыбой кормил, манну с неба... нет, манну другой Иисус, прозвище запамятовал. Все деревья поклонились, а ясень не поклонился! Гордый, значит. Вот она его и прокляла! А граб, видать, поклонился ниже других, чтоб ей легче было зацепить за сучок люльку.
— Хорошее дерево, — одобрила Яра. — Доброе.
— Угодливое, — сказал калика, и нельзя было понять по тону, одобряет или осуждает. — Вовремя подсуетилось.
Томас спешился подле граба, подал руку Яре, преклонив колено, и она сошла как положено благородной даме: ступив на его колено, опершись о плечо, голова гордо вскинута, нос задран, как у брянской козы, спина прямая, в глазах лед и некоторая задумчивость, словно все еще пытается вспомнить, не было ли, кроме Крижины, еще там кого-нибудь, не утаил ли МакОгон каких-либо мужских тайн при отбытии на родину...
А могучий рыцарь уже с грозным грохотом, словно работали дюжие молотобойцы, сбрасывал доспехи. Куча под деревом все росла, наконец Томас стянул через голову и швырнул поверх груды железа пропотевшую вязаную рубашку. Запах и от рубашки, и от могучего тела пошел победный, густой, вязкий. Из всех щелей в толстой коре ствола в три обхвата в панике высунулись сяжки, судорожно задергались, затем из дерева полезли жуки, сороконожки, пауки, заметались, сбиваясь сослепу, помчались в разные стороны, натыкаясь на кочки.
Олег сдвинул плечами, сел рядом с подветренной стороны. Гордый ясень, князь среди деревьев, по-рыцарски красиво и независимо раскинул в десяти шагах от них зеленые ветви над ручейком, что выбегает у него между корней. Крона так широка, что в густой тени поместится полк крестоносцев вместе с конями.
— Ты ее зовешь милосердной? — усомнился он. — Вот так в минуту раздражения, пусть даже устала до попов в глазах, проклясть все ясени на свете?
Томас возразил:
— Но в колыбельке был сам Иисус!
— Ну и что? — спросил Олег. — Подумаешь. На нем что, уже тогда было написано, какую лавину он сдвинет?
Томас начал злиться, Яра сказала мягко:
— Олег, дело не в том, кем станет ее ребенок. Для матери — он самое ценное. Она за ребенка готова... не знаю просто на что! Она еще и осину прокляла тут же, ты же знаешь? Потому что, когда ребенок насосался, как паук, и заснул, все деревья замерли, чтобы не будить, а та дура продолжала трепетать листьями.
— Выходит, эта милосердная сыпала проклятиями направо и налево, как пьяный матрос?.. Ничего себе, заступница! То-то она мне сразу понравилась.
Томас вскипел, Яра поспешно опустила тонкие пальцы на его руку.
— Погоди, Томас... Олег, ты не прав. Ты путаешь милосердие со справедливостью! А еще волхв. При чем тут справедливость? Да за своего ребенка мать готова кого угодно... голыми руками. Это для тебя безотцовщина, байстрюк, а для нее — самое дорогое на свете! Вот и прокляла сгоряча... Я бы на ее месте не только прокляла, но и переломила бы эту осину к чертям собачьим. Ишь, расшелестелась, зараза, когда ребенок спит...
Оба поглядывали на темного, как грозовая туча, Томаса. Глаза рыцаря сошлись в точку, губы двигались, а пальцы сжимали незримую рукоять меча. Он уже рубился, повергал, мстил, уничтожал, размазывал врагов по стенам, а тех, кто падал на колени и униженно просил прощения, прощал и убивал уже без вражды, с христианским милосердием в сердце.
— Пусть перекипит, — сказала Яра тихо. — Мне это знакомо... Я когда-то отказалась от княжества, что побольше этих крохотных королевств, перекипела, а для него это внове..
Она поглядывала на Томаса с любовью и тревогой, Лилит вздыхала сочувствующе. Олег деловито поджаривал мясо на углях, подкладывал сухие хворостины. Лилит выбрала самый прожаренный, завернула в тонкую хлебную лепешку и заботливо протянула Олегу.
— Ешь, а то худой какой-то.
— Мне так положено, — буркнул он.
— Как христианскому аскету?
Он отмахнулся, равнодушно откусывая мясную лепешку.
— Аскетизм придумали не христиане.
Она смотрела в его лицо с ласковой насмешкой и с удивлением.
— Мне Яра рассказала о ваших приключениях.
Олег отмахнулся.
— Больше слушай.
— А что не так?
— Женщины все преувеличивают.
— Ну, если по мелочам. Но в аду были?
Олег хмуро кивнул.
— Были. Ну и что? Я там много раз бывал. Когда по делу, когда... просто мимо шел.
— Я тоже не люблю там бывать, — призналась она и поежилась. — Даже в тех, старых... А новый, который христианский, так вообще жуть. Но вы прошли весь, подрались с самим Сатаной, а потом поднялись на небеса и устроили там бойню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9