А приблизившись, пронзительно завопила и столь же
стремительно, не помня себя, помчалась прочь. Человек был впряжен в некое
подобие телеги на санях. У него был совершенно лысый шишковатый череп,
двупалые клешневидные кисти рук, прозрачный живот, в котором виднелись
омерзительные сине-бурые кишки, и три глаза. Единственное, что напоминало
здесь о Земле, - это третий глаз на лбу у чудовища. Он горел чистым
зеленым светом, как огонек Анютиного такси.

Е_Д_И_Н_О_Б_О_Р_С_Т_В_О
Глава "Е",
выношенная асом пунктуационного анализа П.Гриммовым.
Блиц-критик Герард Экудянов пользовался в нашей компании славой
человека, который в свои тридцать пять лет прочитал 35 тысяч книг. Те, кто
не знал лично Экудянова, пионера стилистической пропедевтики, поражались:
мыслимо ли такое - в среднем по тысяче книг на каждый год жизни?! Впрочем,
нам-то было известно, в чем тут секрет: Герард был не только
профессиональным прагматиком, но и профессиональным читателем. Психолог по
образованию, он работал в секторе психолингвистической биологии
научно-исследовательского Института Будущего и читал за приличное
жалованье с девяти до шести каждый день, исключая выходные. Норма в их
секторе была - сто зарубежных книг на человека в неделю. За перевыполнение
нормы шла прогрессивка. Сверхурочное чтение, правда, не поощрялось:
руководство берегло глаза сотрудников. Условия для чтения в секторе были
идеальные: удобные мягкие кресла, диваны для любителей читать лежа,
рассеянный сильный свет, цветные светофильтры, устанавливаемые по желанию,
терминалы ЭВМ, самодвижущиеся сервировочные столики с прохладительными
напитками и закуской.
Герард слыл в Институте феноменом: он читал в семь раз быстрее
среднего человека и в пять раз быстрее заведующего сектором, профессора
чтения, и при этом досконально помнил прочитанное. Зная это, мы не
удивлялись Герардовой эрудиции, нас изумляло другое: каким образом
Экудянов умудрился не взрастить в себе глухую ненависть к печатному слову
и откуда он берет силы, чтобы еще и писать?
В последние годы Герард прославился как создатель армянских рун.
Город Ереван ждал, когда же Экудянов, пятнадцать лет назад уехавший
завоевывать Москву, вернется на родину и откроет там студию рунического
искусства в национальном духе, но Герард пока не торопился. Он хотел
покинуть Москву только доктором библиологических наук, защитив диссертацию
на тему "Суперскоростное чтение вслух в условиях урбанистического шума" и
выпустив монографию "Как я прочитал сто тысяч томов и что после этого со
мной стало".
Никто из нас и помыслить не мог, чтобы состязаться с Герардом в
книгочействе и книгознании. И все же в один памятный день Экудянов был
посрамлен.
В тот апрельский вечер мы собрались у Палладина Гриммова, труженика
гетероязычия. В течение часа мы обсуждали новый рассказ Кровского,
гроссмейстера фонетической архитектоники, затем перешли к последним
переводам Владимира Набакова, который гордился своей астральной дружбой с
Камоэнсом и по причине этой дружбы имел возможность переводить даже те
сонеты великого Луиса, которые поэт сжег в черновике, не опубликовав.
Часам к десяти мы устали, Захотелось расслабиться, послушать музыку и
выпить крепкого душистого чаю.
- Ребята, а чая-то в доме нет! - смущенно признался Ладик. Помимо
того, что Гриммов - новатор симплоки, он еще и прекрасный хозяин, и такого
подвоха с его стороны мы не ожидали.
Тут раздался голос Игоряши:
- Ч-чай? Ч-что же в-вы мн-не раньше н-не ск-сказали?
Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда большую черную
жестяную банку. На боку ее по сиреневому полю, заключенному в золотую
арабеску, шла надпись: "Jasmine Tea". Это был восхитительный чай "сучонг"
с лепестками жасмина - продукция старинной британской чайной фирмы
"Твиннинге". Банка содержала восемь унций чая и, конечно, не могла
поместиться во внутреннем кармане облегающего твидового пиджака.
Это был очередной трюк Игоряши.
Вскоре вскипел чайник, и вот уже перед каждым из нас стоит чашка с
янтарным напитком, источающим жасминное благоухание.
- Совсем недавно читал одну японскую книгу, - сказал Герард, сделав
первый глоток, - там мне встретилась восхитительная танка о чае. Если не
ошибаюсь, звучит она так:
Прозрачный вечер.
Пью чай под чистым небом.
В чашку бесшумно
Пал лепесток сакуры.
Ристалище запахов.
- Ошибка! - радостно воскликнул Игоряша. - Во второй строке не "под
чистым небом", а "под звонким небом".
Герард поперхнулся, обжегшись, и едва не выронил чашку.
- А ты откуда знаешь? - грозно спросил он, - эта книга только-только
вышла. У нас в секторе контрольный экземпляр.
- Знаю, - просто ответил Игоряша. - Это стихи поэта и каллиграфа
Нансея Кубори в переводах Льва Минца, под редакцией доктора исторических
наук С.А.Арутюнова. Сборник называется "120 танка, написанных в чайном
домике". Тираж десять тысяч. Книга иллюстрирована каллиграфическими
иероглифами автора.
Это был вызов Герарду Экудянову, прагматическому санкционеру, и он,
бедняга, поднял перчатку.
- Ну, мужики! Игоряша дает! "Мне за ним не угнаться, - произнес
Экудянов, хитро прищурившись, - С ним рядом я круглый ignoramus".
- Фраза из рассказа "Умник" ирландского писателя Шона О'Фаолейна, -
спокойно парировал Игоряша. - Рассказ опубликован в сборнике "Говорящие
деревья", вышедшем в 1971 году.
В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такого от Игоряши не ожидал
никто. Точное знание в сочетании со сверхъестественной памятью, - да,
Герарду достался достойный соперник.
- "Запомни, Стокдейл, что ты ни с кем не имеешь права так
разговаривать", - гробовым голосом сказал Экудянов, вперив взгляд в
Игоряшу.
При чем здесь "Стокдейл", никто из нас не понял.
- "А что я сделал плохого? - улыбнулся Игоряша, акцентируя слова так,
что всем стало ясно: он догадался, о чем повел речь Герард, и подхватил
диалог из какой-то известной только им двоим книги. - Если я выразился не
очень любезно, поправьте меня, и я больше не буду так говорить."
- Ребята, это черт знает что! - вскричал Герард. - Игоряша цитирует
по памяти "Трудно быть сержантом" Мака Химена.
- Совершенно верно, - согласился Игоряша, - Страница 82, Воениздат,
1962 год, русский перевод Биндеман и Фадеевой, литературный редактор
Видуэцкая.
- Потрясающе! Попробуем еще, - Герард покраснел, на лбу его выступил
пот. - "Не унижай своей судьбы!"
Игоряша задумался.
- Ага! - воскликнул он и прищелкнул пальцами. - "Я хотел бы ее
победить".
- "Мысль - вот мое оружие".
- "Часто мое честолюбие сжигает мои мысли".
- "Ты обладаешь даром творчества. Чего тебе еще нужно?"
- "В другие времена я, быть может, смог бы завоевать материк".
- "Что в этом? Одна мелодия стоит целой провинции. Для нового образа
разве ты не пожертвовал бы властью?"
- "Жить полной жизнью, вот чего я хочу, а не жить одним лишь мозгом",
- глаза Игоряши горели. Поначалу он произносил фразы с трудом, будто
разбирая стершиеся письмена, что незримо вставали перед ним. Но постепенно
голос его окреп, а в интонациях зазвенел металл, словно он читал не чужой
текст, а высказывал собственные убеждения.
- "Мозг содержит в себе целый мир", - настаивал Герард. Он тоже вошел
в роль и даже поднялся с места, ощущая себя если не на подмостках сцены,
то, по крайней мере на диспуте схоластов.
- "А ты не можешь понять, ты аскет, - отвечал с презрением Игоряша, -
ты укротил свои желания, ты подчинил их себе".
- "И ты тоже укротишь их".
- "Не знаю, захочу ли я это сделать..."
Герард, опустошенный, рухнул на стул.
- Сдаюсь! - выдавил он. - знать сие на память просто невозможно, и
тем не менее Игоряша ни в одном слове не отошел от текста.
- Габриэле Д'Аннунцио, - провозгласил Игоряша. - "Огонь", в переводе
Барсовой. Первый том Полного собрания сочинений, издание Саблина, Москва,
1909 год.
Он тоже успокоился, перевел дыхание и пояснил:
- Герард, моя память не хуже твоей. Я знаю наизусть все твои тридцать
пять тысяч книг. И еще много других. Если хочешь, можем продолжить диалог
на языке оригинала...
- Не надо, - дернулся Экудянов: в итальянском он был не силен. Герард
еще некоторое время взбудораженно размахивал руками, обиженно бормоча
что-то по-армянски себе под нос. Потом резко встал, надел плащ и выбежал
из квартиры.
Мы подошли к окну. По улице удалялся, растопырив локти, Герард
Экудянов, убежденный враг мимесиса. Вдруг он остановился, повернулся,
задрал голову и, погрозив в нашу сторону кулаком, заорал:
- Может быть, он и брошюру "Проституция и ее причины" читал?
Сочинение доктора Б.В.Цуккера, 1926 год, издательство "Космос"?
- Читал!!! - прокричал Игоряша, высунувшись из окна. - Если угодно,
на странице 45: "Мы не отрицаем возможности того, что и в будущем женщина
будет отдаваться мужчине ради каких-нибудь выгод, но мы решительно
утверждаем, что эта проституция не будет носить в себе
общественноклассового отпечатка".
Близилась полночь. На улице застыли изваяниями несколько зевак. В
доме напротив в окнах зажегся свет. Мы поспешили разойтись...
Не сразу и не скоро, но мы узнали все-таки, что у Игоряши была
беспримерная библиотека - 500 тысяч томов на пятнадцати языках. Полками и
стеллажами были заставлены две просторные комнаты в его девятикомнатной
квартире на Сивцевом Вражке. Любому здравомыслящему человеку ясно, что в
двух комнатах, даже очень больших, не разместить и десятой доли такого
количества книг. Однако была в той квартире какая-то штука со связными
множествами, какая-то хитрая метрика, некая неэвклидова затея с пучностями
и узлами пространства, в которой Игоряша не понимал ни черта, но прекрасно
пользовался. Например, в двух комнатах его библиотеки можно было бродить
часами и открывать все новые и новые застекленные шкафы с изящными
цифровыми замочками. Та же история - и с квартирой целиком. Для правления
кооператива "Гигант", в котором жил Игоряша после переезда из Строгино,
это была просто большая квартира в два этажа. Удивительно, конечно, как
мог один человек занимать столько жилой площади, но видимо, пользовался он
чьим-то высоким покровительством, видимо, был непростым человеком, раз за
кооператив уплатил сразу всю сумму целиком, перечислив в банк
единовременно сто тысяч рублей по безналичному расчету. Да, впрочем, в
кооперативе были разные непростые люди - и дипломаты, и поэты-песенники, и
заведующий фруктовым баром, и кинорежиссеры с именем, и южных краев люди
без имени, но со связями, - недаром "Гигант" пользовался завистливым
уважением всего района. Стоило ли после этого удивляться девятикомнатной
двухэтажной квартире какого-то Игоряши?
В том-то и дело, что не девятикомнатная и не двухэтажная! Был здесь и
банкетный двухсветный зал с хрустальными люстрами и мозаичным паркетом, и
спальня-будуар а-ля Людовик XVIII, и кабинет красного дерева, и
бильярдная, и кегельбанная, и каминная, и музыкальный салон с концертной
электронной аппаратурой, и сауна с бассейном, и спортивный зал с
пятисотметровой тарлановой дорожкой, велотреком и площадкой для гольфа,
был камерный театр и видеотека, и зимний сад, и - отдельно - оранжерея с
тропическими растениями, и кинозал, и бар на тридцать мест, и эстрада для
варьете с раздевалкой для девочек, и анабиозная, где криогенная аппаратура
поддерживала глубокий сон пятидесяти восьми женщин разного возраста и
национальностей, отобранных Игоряшей для песен и игр. И даже дворницкая,
где, конечно, никаких дворников не было, а было оборудование для
подзарядки кибернетических автоматов, выполненных в виде безупречных и
остроумных лакеев: прообразом для программы послужил гениальный Дживз из
произведений Пелема Гренвилла Вудхауса.
Из гардеробной вниз - неявно минуя восемь этажей кооператива - вел
индивидуальный лифт, имевший выход в подземном гараже, что разместился на
надежной глубине под всеми городскими коммуникациями. Здесь тоже была своя
причуда. Игоряша никоим образом не желал походить на соседа по площадке -
директора ресторана "Богема" Сидора Ипатьевича Дыбина, который держал
выезд из "мерседеса" и "вольво" позапрошлогодних моделей и нуворишски
шиковал, гоняя на них по Москве и Московской области. Когда Сидор
Ипатьевич по мартовскому гололеду как-то побил "мерседес", налетев на
"бьюик" председателя районного отделения Добровольного общества содействия
автомобилизму, атлетизму и обороту фондов, он испытал нервический шок и
месяц постился, оплакивая машину.
Игоряша на словах лицемерно сочувствовал Дыбину, но в душе ликовал,
ибо терпеть не мог разбавленного сока. Что же касается машин, то он сам
владел "кадиллаком", "линкольн-континенталем", спортивным "мазератти" и
"шевроле-импалой", однако не дразнил городскую публику и не раскатывал по
улицам в вызывающих лимузинах. Для автомобильных радостей Игоряша
располагал отличной подземной шоссейной сетью: многорядные, освещенные
ртутными светильниками и оснащенные принудительной вентиляцией трассы шли
и под "Золотым Кольцом России", и в крымском направлении, и под минским
шоссе, и под Байкало-Амурской магистралью. Во многих местах на трассах
стояли бензиновые колонки. Для простоты они размещались под городами,
начинающимися на букву Т (Т - значит топливо): Торжок, Трускавец, Тара,
Тында и так далее. На поверхность Игоряша выезжал только в отечественных
машинах, всегда имея под рукой "Волгу"-универсал или "Ладу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10