Она загляделась на витрину магазина подержанных вещей, на разбросанные по ней случайные предметы: коричневое пальто, длинный кардиган и пепельницу из половинки кокосового ореха. Еще там были цветастая деревянная утка, шаль с пейслийским узором, подушечка с вышивкой, радио марки «Шарп» и древний набор кухонных ножей из шести предметов с подставкой для салфеток, на которой были видны чьи-то инициалы. Хейзл разглядывала все эти вещи, надеясь, что в каждой скрыт некий тайный смысл. Она хотела бы увидеть какой-нибудь знак, убеждающий в том, что ей нужно остаться. Он может быть скрыт в любом из этих предметов, в рабочем с газетой или в любом прохожем. Неважно в чем, лишь бы не пропустить.
Рабочий с газетой присвистнул, и Хейзл тут же направилась к своей машине. Сев в нее, она захлопнула дверцу и проверила, закрыта ли дверца с пассажирской стороны. Все та же проблема с настоящим – оно никогда не бывает таким однозначным, как прошлое, в котором все уже давно согласовано. Она завела двигатель и выехала на пустынную дорогу.
Они со Спенсером сегодня так ничего и не решат. Он явно не собирается ничего предпринимать, а Хейзл – не более чем неуместное вторжение. Она уже успела забыть, как лихо все начиналось. Вспомнив, с каким энтузиазмом она зачем-то дала Спенсеру адрес секретаря ее института, она улыбнулась. Она ведь не особенно рассчитывала, что он пригласит ее остаться, но понимала, что это возможно. А то, что в этом задействовано несколько человек, делает ситуацию похожей на тотализатор: сначала делаешь ставку, а потом пытаешься сделать так, чтобы выиграть. Не вышло, ему же хуже, но только не ей. Он запомнит этот день, как день упущенных возможностей изменить жизнь к лучшему. Ну и пусть, у него ведь есть его прекрасная Джессика, вот пускай она его и утешает. Интересно, так поступают все мужчины, и существует ли идеал? И для чего он нужен? Наверное, для всего, пока не пресытишься. Бог с ним. Себя не изменишь, да и Спенсера тоже. Ведь и дураку ясно, что он никогда не примет никакого решения, потому что никогда этого не делал. Поэтому он и думает, что все еще возможно. Он ошибается. Ведь у каждого из них в прошлой жизни были события, которые держат и не отпускают, не дают измениться. Теперь и этого уже не изменишь, даже если Спенсер все еще лелеет мечту о божественной перемене (с непосредственным участием Бога). Ему просто надо признать, что их несовместимость намного серьезней, чем ему кажется. Это вовсе не временная потеря памяти, которую можно вылечить внезапным шоком.
В конце улицы, где, как Хейзл рассчитывала, уже начнется завтра и она смешается с остальным миром, ей преградила путь яркая ленточка полицейского ограждения, трепещущая на ветру. Хейзл припарковалась у автобусной остановки, между двух лип. На улице собралась толпа, но Хейзл решила переждать в машине. Пока никаких знаков она не заметила, и ничто не подталкивало ее к тому, чтобы вернуться. Кстати, ей пришло в голову, что Генри Мицуи скорее всего блефует. Он знает, где она живет. Поэтому он вовсе не едет к Спенсеру, как обещал, а ждет ее дома. Наверное, уже мозоль на пальце натер от кнопки звонка. Никто ничего и не заметит, пока дети через месяц-другой где-нибудь за городом, на пустыре, не наткнутся на тело женщины.
Вот это уж точно был голос мамы.
Толпа на ступеньках библиотеки начала аплодировать. Хейзл приподнялась на сиденье, чтобы лучше видеть, и разглядела развевающееся свадебное платье, которое поспешно спускалось по веревке к ступенькам библиотеки – с самой верхушки башни с часами. Ей стало смешно. Альпинистка в свадебном платье набрала скорость, и это уже было похоже на знак. Дорога перекрыта благодаря мисс Хэвишем, которая покинула свой ответственный пост, чтобы спуститься в свадебном платье к парадному входу библиотеки.
Не успев как следует подумать, Хейзл развернула машину, сдав назад в опасной близости от лип и бактерий, выделяющих черную пакость из отходов тлей. Жизнь бьет ключом, и это тоже может быть знамением – причем хорошим. По дороге к дому она подумала, что все увиденное и есть настоящая жизнь, а жизни бояться не надо. Что бы она себе ни придумывала, жизнь останется жизнью, и у каждого она – своя. Хейзл вспомнила, как взлетали от ветра белые юбки свадебного платья мисс Хэвишем, и засмеялась. Так будет всегда, до самой смерти, разве этого не достаточно? Хейзл поставила машину на то же место, с которого только что уехала. Ей хотелось верить, что совпадения и удачи не бывают случайными, и потому она не одинока. Ей хотелось, чтобы у нее опять появился выбор – выбор между правильным и неправильным. В противном случае она никогда не попадет в Дамаск, потому что дороги, ведущие в него, будут закрыты (так безопаснее), и останется лишь никому не нужная мисс Хэвишем, и только случайные события будут определять то, что должно случиться до конца сегодняшнего дня, или завтрашнего, пока дни не сольются в жизнь.
Она вышла из машины и стала запирать дверцу, когда чья-то худая рука с длинными пальцами легла ей на плечо.

9
В 1993 году никто не носит свитера с орнаментом.
«Таймс», 1/U/93

1/11/93 понедельник 13:24
– Хорошо, что ты вернулась, – сказал Спенсер. – Ты не поверишь, как я рад.
Она доставала с верхней полки буфета чай в пакетиках, высокие каблучки туфель оторвались от кухонного пола, а он обнял ее за талию.
Он потерся носом о ее затылок и поцеловал несколько раз за ухом, что доставило ему больше удовольствия, чем запихивание свечек для торта в сдобное печенье «Джаффа».
– Не сейчас, Спенсер.
– А чем сейчас хуже, чем потом?
– Ничем, но только не сейчас.
– Ты напугала меня, – сказал Спенсер. – Я думал, ты не вернешься.
– Ради бога, Спенсер, – сказала Хейзл, освобождаясь из его объятий. – Он же в коридоре!
Спенсер отступил. Он стал протыкать свечкой седьмое печенье, а Хейзл с шумом достала с полки заварочный чайник и две чашки: «Футбольный Клуб «Селтик» – навсегда», и «Кромер – мой город». Спенсер попробовал еще раз – подошел к ней сзади и положил руки на плечи.
– Господи, Спенсер, сейчас не время.
– При чем здесь время? Я хочу тебя.
– Неужели?
Хейзл неподвижно стояла с чашкой в руке.
– Я смотрел в окно, в ожидании знака, – сказал Спенсер, осторожно целуя ее в шею. – Мне показалось, я увидел луч света.
– Какой бред. Оставь меня в покое.
– Он твой парень?
– У него странный зуб. Он все время смотрит на меня.
– Ты же его сама привела.
– У него бирка на свитере болтается.
Спенсер отпустил Хейзл. Он решил уйти к себе в кабинет и страдать там, наедине с компьютером, но вместо этого с силой воткнул свечку в последнее, десятое печенье.
– Из «Марка-энд-Спенсера».
– Тогда зачем ты пригласила его в дом? И почему оставила его в коридоре?
Да потому что он может оказаться психом и серийным убийцей, почему же еще? Он иностранец, у него странный зуб, колкий взгляд и бирки, торчащие из-под ворота чудовищного свитера. Этот незнакомец пришел убить нас. А может, и нет. Хейзл знала, что не каждый незнакомый человек обязательно оказывается убийцей. Раз она так думает, значит, у нее уже едет крыша, как у матери.
– Он мой студент, он скоро улетает домой. Я его ни разу не видела раньше, и скорее всего больше не увижу.
– Тогда что ты собираешься с ним делать?
– Я предложу ему чая.
– Ну-ну. А если он псих или какой-нибудь ненормальный?
– А вдруг нет? Большинство людей – нормальные.
А чай всегда бывает кстати, потому что, когда гость чай допьет, гостя всегда можно выставить за дверь.
Влюбиться в мисс Бернс было просто. Даже найти ее в Лондоне оказалось не так уж сложно, помогло терпение и провидение. Поэтому Генри несколько удивился, что теперь, отыскав ее, он понятия не имеет, что сказать. Она оказалась такой молодой и такой привлекательной и, конечно, без котенка. Он ожидал увидеть более зрелую и более похожую на преподавателя женщину. Но говорила она все тем же спокойным голосом, что уберегло его от разочарования. Его любовь, выйдя за пределы физического обожания, осталась неизменной. Ему было приятно наблюдать за ней вблизи, заново узнавая ее – только теперь уже не заочно. Наконец-то он увидел настоящую мисс Бернс, два года подряд обучавшую его в Центральном Лондонском Институте заочного обучения, свою единственную настоящую любовь.
Хейзл принесла из кухни в коридор два стула. Он взял один, и она жестом дала ему понять, что он должен сесть там, где стоит. Только после того, как он сел, она поставила стул на достаточном удалении и села сама. Теперь они могли начать разговор.
Потом она вспомнила о чае, который Генри расценил как знамение. Оно означало: она хочет, чтобы он остался. Пока она разливала чай, он позволил себе роскошь вообразить ее ребенком – в виде серии детских фотографий. Она была неотразима, с очаровательной улыбкой, обычно на отдыхе, оживляя своим присутствием пляжи Британии. Жаль, что она села так далеко от него.
– Мисс Бернс, – произнес Генри и закашлялся. – Мисс Бернс, я надеялся, что мы сможем пообедать вместе где-нибудь.
– Я очень занята, – ответила Хейзл. – У меня много дел.
К ней подошел какой-то человек, он принес еще один стул, который поставил рядом со стулом мисс Бернс. На нем был распахнутый пиджак и коричневая рубашка, галстука не имелось. Волосы торчали во все стороны и явно нуждались в стрижке. Он принес Генри чай и пожал его руку.
– Здравствуйте, – сказал он. – Меня зовут Спенсер Келли, я здесь живу. Приятно познакомиться.
Это был Спенсер Келли, портовый брокер, работающий в «Ллойдз» (судя по костюму). Нет, не то. Это Спенсер Келли, ведущий радиопрограмм станции Британских Вооруженных Сил (судя по голосу) или заядлый любитель железнодорожного транспорта и ведущий оппонент планам правительства приватизировать Британские железные дороги (если судить по его нежеланию разговаривать). Нет, ни одна из этих безобидных жизней ему не шла. Это Спенсер Келли, любовник Хейзл, он разбился при восхождении на гору в Мочнанте (Уэльс), и он действует Генри на нервы, а когда Генри нервничает, он засовывает руки в карманы. Он нащупал в кармане пакетик с порошком и успокоился, хотя что с ним делать, и как он может помочь, Генри пока не знал.
А пока он пытался начать разговор (со Спенсером Келли, жертвой теракта, умело проведенного сирийскими боевиками в самом центре города) с мужской темы. Он спросил, знает ли кто-нибудь из присутствующих, сколько нынче стоит профессиональный футболист? Нет ответа. А слышали ли они о китайских бегуньях, которые выпили снадобье, приготовленное их тренером, Ma Хунреном, и оно помогло им стать победителями и мировыми рекордсменами? Слышали.
– Они бежали на три тысячи метров.
– И десять тысяч, – сказал Спенсер.
– И еще марафонскую, мне кажется. Я читал в газете.
– Мы все читали.
Странные какие-то. Если разговор не клеится, это их вина; их запутанные жизни, которые мешают ему жить своей.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Лоустофте или Тарроке, в Кинлоссе или Солихалле, в Лланхаране или Ноттингеме, в Манготсфилде или Дьюсбери Спенсер Келли осужден за преступление. Отдавая долг обществу, он бесплатно работает распорядителем на торжественном открытии национального чемпионата по плаванию среди инвалидов. Сидячие места расположены вдоль одной из сторон бассейна, многие заняты детьми, а многие пустуют. Спенсер выбирает себе место рядом с блондинкой с мягкими карими глазами; она, похоже, одна.
Ей не больше девятнадцати, так же как и ему.
Некоторое время он просто сидит рядом, предусмотрительно не обращая на нее внимания. Он хочет, чтобы она привыкла к нему за то время, пока гигантский секундомер «Сейко», или «Бритлинг», или «Хёйер» напротив показывает результаты заплывов. На нем нет цифр, и единственная стрелка медленно проходит верхнюю отметку, где обычно расположены числа двенадцать и шестьдесят, будто время каждый раз начинает свой ход с нуля, не оставляя в прошлом часы, минуты и секунды.
Спенсер интеллигентно прочищает горло и как будто невзначай задевает девушку локтем.
– Мы раньше не встречались?
Она отодвигается и, метнув в него надменный взгляд, отвечает:
– Слава богу, нет, – ровным спокойным голосом.
– Точно?
– Точно.
– Извини, я думал, что мы встречались.
Это Хейзл виновата в том, что он испытывает дискомфорт рядом с другими девушками, которые явно проигрывают в сравнении с ней. По телефону она настолько бестелесна, что он может представлять ее себе в самом совершенном теле. К сожалению, когда она звонит ему, то почему-то рассказывает только о том, как это ужасно – спать с гуманитариями, или с преподавателями, или с младшим братом соседа по коридору. Спенсера не отпускает горько-сладкий образ: ее каштановые волосы, разметавшиеся по подушке, ее блестящие смелые глаза. Такие переживания совсем не идут ему на пользу, и он решает, что лучше всего заняться поиском настоящих девушек, у которых есть не только голос, но и тело. Блондинка сбоку вдруг поворачивается к нему и спрашивает, есть ли у него привычка разговаривать с незнакомыми людьми.
– Слава богу, нет.
– У меня тоже.
Она нетерпеливо смотрит вниз на воду в бассейне.
– Ты когда-нибудь хотел стать пловцом?
Спенсер качает головой. Девушка неодобрительно смотрит на него. Спенсер принимается кивать, конечно, конечно, я всегда мечтал стать пловцом. Она поджимает губы. Спенсер прячет руки: жаль, что она не русская. Она с увлечением разглядывает хорошо сложенного молодого человека, в джинсах и майке, стоящего рядом с бассейном. Он вряд ли старше, чем Спенсер, но держится взрослее.
– Я тут на исправительных работах, – говорит Спенсер. – Вот.
– Банк ограбил?
– Отравил одного, чтоб не смеялся надо мной, – отвечает Спенсер, и блондинка перестает смотреть на атлета в майке и в джинсах. – Посидел пару вечеров в библиотеке – и готово.
А дело было так. Он пошел в библиотеку, в справочном отделе узнал, как приготовить ужасный яд рицин при помощи зерен, из которых делают касторовое масло. Приготовил несмертельную дозу, смазал ядом острие зонтика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31