Однако раньше она никогда не произносила слова «исчезну». Скрывалось ли за этим шутливым вопросом серьезное намерение? Нет, такого быть не могло.
– Это попросту невозможно. Ты никогда не исчезнешь. Мы всегда будем вместе.
– Всегда будем вместе – хорошее название для романа. Ты никогда не пробовал написать роман?
Теперь она села на меня верхом, ее упругие бедра и розовый пупок, оказавшиеся неподалеку от моего рта, приводили меня в страшное возбуждение.
– Замечательный был бы роман. О любви зрелого мужчины и девочки, – сказал я и, вытянув шею, поцеловал ее бедро.
– Знаешь, а ведь все на свете исчезает. Все исчезнет – я, ты, человек, Земля, Галактика.
Я опешил. Что за дикие мысли в такие изумительные минуты? Да, Моника была непредсказуема, загадочна.
– Ну, так кто же из нас пессимист? – спросил я, словно продолжая один из наших прежних разговоров на подобные темы.
– Ты ошибаешься. Я не пессимистка. Я реалистка. Реалистка, живущая в некоем реально пессимистическом мире. В мире конца тысячелетия.
Я мягко привлек ее к себе и поцеловал одну и другую грудь.
– Пусть так, но теперь давай займемся реально оптимистической любовью, чтобы успеть до окончания тысячелетия и до того, как ты исчезнешь, – сказал я ей тогда в постели.
Она крепко прижалась ко мне.
– Ты сам не исчезай, – сказала она. – Не уходи никогда.
– Мне некуда уходить. – Я ласково пригладил ей волосы. – А ты никогда не говори о всяких исчезновениях. Мне это не нравится.
Конец тысячелетия еще не подошел, но мои настенные часы уже прокуковали девять раз, а Моника не появлялась. Я хотел ей позвонить, да мой телефон, как обычно, не подавал признаков жизни.
На сей раз мы заранее договорились о свидании у меня, без всяких встреч на улицах. «В восемь я приду к тебе», – сказала она, но был уже одиннадцатый час, а она не приходила. Мне всегда помнилась одна ее любимая фраза: «Я никогда не опаздываю на свидания».
Из угла с диска на меня печально поглядывали битлы, видимо недоумевая, почему им не дают петь в этот вечер.
В одиннадцать часов я уже не на шутку забеспокоился – в любом случае она предупредила бы меня.
У нее, конечно, могли измениться планы, пришлось пойти с иностранцем или… Нет, Моника не могла так поступить. Она непременно поставила бы меня в известность. Мое волнение росло, я не отрывался от окна. Гавана, понятно, не Мехико, не Каракас и не Нью-Йорк, но и тут преступлений хватает. Все слышали об убийстве и ограблении двух хинетер и какого-то иностранца. Я старался отгонять черные мысли.
Подожду до половины двенадцатого и лягу спать.
Но когда она и в половине двенадцатого не пришла, я отправился на улицу к телефону-автомату, который находился в нескольких кварталах от моего дома. Звонил раз, два, три раза, но никто не отвечал. В тревоге я побрел домой. Что могло с ней случиться?
Хотя ты и побаиваешься Кэмела с дружками, тебе не перестать прогуливаться по Малекону. Не перестать, не только потому, что там можно встретить клиента и заработать деньги, которых тебе вечно не хватает, но и потому, что ты не выносишь сидеть взаперти в своей квартире в районе Ла-Вибора, уставившись в идиотский телевизор и изнывая от летней жары. Тебе необходимо подышать морским воздухом, с кем-нибудь поболтать, пойти на танцы. Ты всегда озираешься, нет ли тут Моники. Сегодня ее не видно.
Машины на Малеконе не задерживаются, но на этот раз одна тормозит и останавливается рядом с тобой.
– Не хочешь прокатиться? – Голос самый обычный, без всякого акцента. Но что-то в нем заставляет тебя насторожиться и помедлить с ответом. Мужчина пристально смотрит на тебя через окошко. Его пышные усы, похоже, призваны компенсировать скудную растительность вокруг лысины.
– Тебе не нравится кататься?
– Может, и нравится. Смотря как.
– А на что смотреть-то? – В голосе нарастает раздражение.
– А на то, далеко ли поедем.
– Хватит хрень разводить. Сколько? – Голос становится хамски грубым.
– Пятьдесят.
Мужчина высовывает голову в окошко, и ты смотришь ему прямо в глаза, мутные и красные.
– А кто ты есть? Мадонна? – Слова плевками вылетают у него изо рта. – Дерьмовая кубинская шлюшка с такой дерьмовой задницей, как у тебя, и двух долларов не стоит. – Из окошка летит брань, несет перегаром.
– А сам ты, паразит, кто? Рэмбо? – отвечаешь ты и наливаешься яростью.
Мужчина пытается открыть дверцу, ты отступаешь и замахиваешься на него сумкой. Он убавляет пыл, мотор ревет, и машина срывается с места.
– Пьяная сволочь, твою мать!.. – кричишь ты ему вдогонку.
В полицейском участке Кэмела заперли в каморке без окон и почти без воздуха. Он мечется там, как загнанный зверь. У него отобрали часы, пояс, бумажник, кожаные браслеты, цепь с распятием и ожерелье Чанго.
– Глядите-ка, белый, а негритянскими цацками увешан, – сказал полицейский, снявший с него амулеты.
Святая Барбара-Чанго – его двойная заступа. Без ожерелья и распятия Кэмел чувствует себя слабым, беззащитным. К счастью, ему оставили «ид?» – узкий браслет, посвященный богу Оггуну, еще одному покровителю Кэмела. Он чуть ли не на коленях выпросил этот амулет у полицейских («Нет, пожалуйста, пожалуйста, не отбирайте»). «Оггун мне поможет, – утешает себя Кэмел, – хотя он и не такой сильный, как Чанго, самый могущественный бог-ориша».
«Что со мной будет?» – размышляет Кэмел со страхом. Ведь если полицейский видел, как он швырял марихуану в море, и если пакетик не попал в воду, а застрял в камнях, там его могут найти. «Святая Барбара, помоги!» – молит он. По правде говоря, Кэмел не так храбр и смел, как кажется. Он обычный бахвал. Его одолевает страх, смешанный с ненавистью и злостью. Поэтому он повторяет для собственного успокоения – пока не засыпает на полу в каморке, – повторяет одно и то же: «Как выйду отсюда, размажу по стенке эту Малу вместе с Моникой».
На этом пока распрощаемся с Кэмелом. Он еще встретится нам в дальнейшем.
Глава 4
Поздняя ночь, вокруг тишина. Пузом кверху крепко спит Сэр Чарльз. Осторожно, чтобы не разбудить пса, Моника достает тетрадь в красной обложке и пишет:
«Давно я не брала в руки дневник. Это даже не дневник, а еженедельник, исповедальник или нечто подобное.
Лу сказала мне, что ее друг продолжает мастерить плот, но я в этой затее не участвую.
Я ей так и ответила: во-первых, море внушает мне страх, а во-вторых, мне пришло письмо от Ричарда, который сейчас живет в Монреале. Он пишет, что не может меня забыть, и я тоже о нем вспоминаю. В Гаване он вел себя со мной вполне достойно. Я была его «обожаемая девочка», и он не женился на мне только потому, что уже был женат. Дела у него идут хорошо, он занимается экспортом и импортом. Месяц назад умерла его жена. Но самое главное то, что Ричард приглашает меня в Канаду. Готов выслать мне приглашение, оплатить проезд, помочь там устроиться…
Пречистая Дева Милосердная, я – в Монреале! Wonderful! Чудо из чудес. Вся жизнь моя изменится. Хорошо бы.
Он о моих планах ничего не знает, все это пока одни разговоры, и болтовней делу не поможешь. Но если уеду, потом смогу и Его отсюда вызволить.
Только удастся ли уехать? Не будет ли так, как всегда? Сколько раз мне обещали выслать приглашение, а потом забывали.
Отец тоже обещал взять меня с собой за границу, хотя я чувствовала, даже знала, что это пустые слова. Так и вышло. Сеньор Родригес спутался там с молодой стервой, которая его женила на себе и всячески мешала мне к нему приехать. Папа Родригес побоялся, что я могу испортить ему его долгосрочный медовый месяц и даже разрушить брак с этой бандиткой. В общем, нашел какой-то предлог, и я осталась с носом, а мой дорогой папочка уже отдыхает в могиле.
А вдруг со мной случится что-то такое, что помешает уехать? Ничего не знаешь наперед.
Может быть, Ричард и не обманет (да, не обманет, я знаю), но я сама не смогу поехать, если со мной произойдет что-нибудь нехорошее. Меня уже давно что-то тревожит. Но что? Не могу понять.
Я не очень-то поверила гаданиям Марухи. Потому и пошла к дону Хенаро, к старому колдуну, который живет в Парраге и дружит с Малу. Я ему не говорила, что меня беспокоят дурные предчувствия, а просто сказала: «Хочу вас послушать, дон Хенаро».
Ни о чем не спрашивая, дон Хенаро покатал кокосовые орехи, а потом молча уставился на меня.
«Плохо, очень плохо, – сказал он. – Дух предвещает ошобо». – «Что это значит?» – спросила я. «То, что Ику может прилететь». – «Ику?» – «Смерть, – он вздохнул и добавил: – Лучше посмотрим, что нам скажут раковины».
Он бросил на пол несколько ракушек, которые завертелись у него под рукой, а старик причитал на каком-то непонятном языке. Я закрыла глаза, скрестила два пальца и просила Пречистую Деву из Кобре спасти меня и поддержать. Открыв глаза, я увидела, что дон Хенаро шепчет молитву, обхватив себя за плечи и склонив голову. «Чего мне ждать?» – спросила я. Он глядел словно сквозь меня, будто видел что-то за моей спиной. Я в жизни не встречала (могу поклясться) такого пронизывающего неподвижного взгляда. «Пока ничего, – медленно заговорил он. – Но можно ждать». – «Чего?» – спросила я. «Чего-то дурного. Чтобы уберечься, храни нутро от всякой жидкости, не пей ни напитков никаких, ни рома. Только воду и фруктовые соки».
Если бы я так не волновалась, не нервничала, то, конечно, при всем своем уважении к дону Хенаро возразила бы ему: «Не могу я сидеть на воде и на соках». «Какое-то время, – продолжал старик, – ты не должна выходить из дому при луне». Я кивнула, но подумала, что это тоже не для меня. Могу ли не выходить по вечерам на улицу, отказаться от своих вечерних прогулок? «Кроме того, ты должна принести в дар одного цыпленка Элеггуа, чтобы он оставил тебя в покое, а второго – Оруле, чтобы он отвел от тебя Ику».
И еще много чего наговорил мне дон Хенаро. Я выходила от него в полной уверенности, что нет, не зря бывает у меня так тяжело на сердце.
Однако в последующие дни я обо всем забыла. Пила, как раньше, выходила гулять под луной и не отнесла цыплят в дар божествам.
Ему я, конечно, рассказала о своем посещении дона Хенаро, но умолчала о том, по какой причине туда ходила. Сказала, что всего лишь хотела узнать свое будущее. И допустила большую ошибку. Зато Его узнала намного лучше.
Ехидный, всегда готовый все и всех высмеять. В общем, такой человек, как многие из Его поколения, – ко всему относится очень трезво и по-деловому, ни во что не верит, уповает только на науку да на хваленый прогресс. А к чему это привело? Думается, все эти премудрости и дурацкие теории ни черта не стоят. Мне осточертели всякие там физика, химия и сказки про Красную Шапочку, которые загнали нас в эту паршивую жизнь. Но я отвлеклась от главного.
Выслушав меня, Он стал надо мной смеяться. Мол, лучше бы этих цыплят я принесла Ему и зажарила на ужин, мол, одни дураки верят в предсказания негритянских колдунов, мол, скоро они совсем задурят мне голову, а Ику уже ждет меня за дверью с распростертыми крыльями.
Расстались мы в обиде друг на друга. Не виделись целую неделю, но потом я сдалась и сама пришла к Нему.
Пришла, потому что Он мне нужен, я Его люблю (звучит, как в дешевом романе, но это правда). Да, люблю. Несмотря на все наши маленькие стычки, на Его насмешки и колкие шутки, я нашла в Нем то, чего не находила ни в ком, – искреннюю нежность, заботу, бескорыстие.
Со мной Он очень ласков и словно оттаивает. Оживает Он и тогда, когда рассказывает о своих дочках, но кроме разговоров о них и наших свиданий его ничто не радует и не трогает. Мне иногда кажется, что в Нем что-то угасло.
Почему Он стал таким? Кое-что (но далеко не все) Он рассказал мне, в том числе дикую историю об увольнении с работы и последующем разрыве с Бэби. Дрянь эта Бэби и сволочи все эти начальники. С удовольствием надрала бы им задницу (и Бэби, и начальникам).
Наверное, раньше Он был другим. Да и почти все теперь (я – нет) душой окаменели – одни совсем, другие наполовину.
Я – нет, не окаменела. Хочу жить, жить полной жизнью, здесь или в Канаде, все равно где и хорошо бы с Ним. Поеду в Канаду, а там вскоре и Его туда перетащу. Все будет хорошо, говорю я и стараюсь не падать духом.
Но все-таки не могу отделаться от непонятного беспокойства.
Надо будет поднести цыплят Оруле и Элеггуа. Не стоит откладывать. Завтра же схожу. Орула и Пречистая Дева из Кобре охранят меня от всякой беды».
Моника долго смотрит на висящее на стене изображение Пречистой Девы Милосердной из Кобре и продолжает писать:
«Мама мне давно не звонила. Ну и ладно. У книжника Ремберто купила за два доллара «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. Я давно хотела прочитать этот роман, но не могла достать. Еще Рохелио мне его рекомендовал, но сказал, что тут эта книга запрещена. С завтрашнего дня в кино начинается показ картины «Четыреста ударов». Надо пойти посмотреть. Господи Боже, сколько же на свете хороших фильмов, но нет никакой возможности их увидеть.
Юмалайди, моя соседка-хинетера, попросила у меня двести долларов взаймы. Она хорошая, надо дать».
Моника ставит точку, встряхивает кисть и потирает пальцами лоб. Потом закуривает, ходит по комнате, берет из холодильника бутылку виски, наливает и быстро пьет. Сэр Чарльз просыпается и умиленно смотрит на нее. Она гладит его по голове, докуривает сигарету, бросает окурок, берет вторую и снова наливает виски. Из соседней квартиры, из жилища Кеты, через стену доносится глухой стук, будто кто-то двигает мебель. Видно, Кета в эту ночь, как уже бывало не раз, переставляет мебель в своих комнатах, чтобы Волдемор не узнал ее квартиру и не вперся, объясняет она, когда Моника начинает расспрашивать о ночных шумах. Поэтому Моника не обращает внимания на стуки и собирается допить виски, но прежде достает из аптечки таблетку диазепама и глотает с последними каплями алкоголя. Без помощи барбитуратов ей не заснуть. Она было снова берется за дневник, но минут через пятнадцать ее смаривает сон – остается только добраться до постели и лечь.
Я плохо спал, как всегда. Снились кошмары. За мной гонится дикий жеребец, вот-вот раздавит меня копытами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30