Помните, у вас что-то там – игуана, бигуди и так далее. Может быть, это как-нибудь из прошлой жизни…
"Божемой",– подумал Фомин и тихо сел. Он сел в мокрый песок, но практически не ощутил ничего, трудно, как кусок мела, переваривая совсем другие ощущения. Он слышал, как полковник, опять вынув протез, выразил уверенность, что покойный Лев Николаевич уже понял, какая серьезная угроза нависает над всем вокруг и какая непосильная почти задача поставлена перед обруганной им организацией, которая, в свою очередь, уверена, что Лев Николаевич окажет ей посильное содействие как сознательный гражданин и патриот,– но Фомин слышал только слова, которые шуршали, как ненастоящий ветер в бумажных листьях, и смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом мертвеца.
Пожалуй, именно поэтому он первым увидел трех черных монахов, один за другим выплывших из черной трубы. Они плыли гуськом, как бы не применяя ног, так как на всех троих были длинные стихари. Еще на них были черные камилавки, но для Фомина такая подробность имела очень мало значения. Из подходящей лексики он все равно знал только слово "плимутрок", не подозревая, что это порода кур. Поэтому он, передвигая мертвый взгляд, всего лишь проследил, как первый монах, подплыв к шезлонгу, вытянул из рукава автомат.
– В чем чело! – шамкнул полковник. Он дважды надавил на протезный клык, вероятно, вызывая охрану, но второй монах, хвастливо, будто розовым леденцом, повертел у него перед носом подмененной челюстью, а третий деловито, как пожилая прачка, принялся сбирать с кустов полковницкую амуницию.
– Отец Ферапонт, вы арестованы! – отчеканил вооруженный монах.– Арестованного в камеру, подследственного ко мне.
Пес подошел к его ноге и потерся об нее башкой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Неизвестность без слов страшна вдвойне. И держа во рту кривой от страха язык, Фомин цеплялся за слово "шня". Он читал его на плече рукастого амбала, который перешнуровывал сапог, поставив ногу на письменный стол.
"Шня", несомненно, была окончанием чего-то другого, понятного, и Фомину мучительно хотелось увидеть и прочесть татуировку целиком – пусть не угадав предстоящего в точности, но хоть как-то представив, чего ждать.
"Шня" могла быть просто "клешней". Или, хуже, "пешней". Или даже – судя по лицу – "Чешней", в смысле Чечни. Но, покончив с сапогом, амбал посмотрел на часы и с места пихнул Фомина в лоб. И запрокинутый по-покойницки Лев Николаевич стал видеть только потолок.
Потолок был облупленный и грубо подмазан шпатлевкой. Облупленной была и стена (Фомин помнил одну), и кресло, к которому он был пристегнут,– кроме ремней для рук и щиколоток и медного хомутика для головы, оно имело под сиденьем визгливый шарнир,– и вообще вся комнатенка с двумя закрашенными оконцами походила попросту на душевую. Вдобавок амбал, приторочив и привинтив Фомина, тут же стянул тельник и остался голым по пояс – воняя спортивным потом, в камуфляжных штанах и стриженный "утюжком".
Взявшись за нос, амбал молча открыл ему рот и влил какой-то раствор. Затем, отследив всос и полагающийся всхрюк, он рванул кресло на себя, и Фомин, мотнувшись как дверь, завис лицом в пол. В этот момент ему почудилась странная вещь: он как будто успел, пролетая, разглядеть за письменным столом пишущего сержанта в куцем милицейском китель-ке. Сержант писал протокол и в задумчивости постукивал себя авторучкой по зубам. Но амбал, выдернув заслонку в сиденьи, с хрустом всадил шприц, и только отброшенный еще раз, сидя и провиснув задом в подкресельное пространство, Фомин по-настоящему увидел пишущего милиционера.
Все было не так. Все было абсолютно не так. И сбоку на столе, допустим, лежала не милицейская фуражка кверху дном, а рулон ватмана. А посередине – целая стопка бумаг. И человек над ней, одетый в глухой пасторский сюртук, не стучал по зубам шариковой авторучкой, а без всяких пауз – что-то вписывая, зачеркивая и ставя быстрые знаки на полях – почти упирал в столешницу безукоризненно пасторский прямой пробор.
Узнать в нем монаха с автоматом было трудно, и Фомин не узнал. Зато, не удивленный ничем из увиденного и с прежним престранным чувством знакомости всего, он вдруг понял, отчего не стал думать, что комнатенка похожа на душевую: она выглядела точь-в-точь, как седьмое отделение Октябрьского РОВД, куда его, Фомина, доставляли обычно за уличный дебош и сопротивление властям. И хотя такого факта в его биографии не было вовсе, поручиться в точности – взболтанный, как бутылка кефира – Лев Николаевич теперь не мог ни за что.
– Ну что… Все? – глядя в лист, спросил пастор.
– Ну,– откликнулся амбал.
– Так… Хорошо. Начнем с яйца!
– В смысле – щас? – спросил амбал, поигрывая шприцом.
– В смысле аб ово,– сказал пастор, все так же не поднимая головы.– Отдохни пока.
И амбал прислонился к стене непрочитанной "шней", и Фомин почувствовал себя немножко лучше, хотя тоже не понял латинского выражения и по-прежнему висел в ремнях, похожий снизу на большой винт с чечевичной головкой.
– Аб ово, но кратко,– уточнил пастор. Он перебирал бумаги.– Так, это не то, это… Ага! Вот. Уважаемый гражданин э-э… Фомин. Разрешите принести вам глубокие извинения за допущенный относительно вас произвол. Так… Во-вторых, хочу заверить вас, что все без исключения виновные в незаконных репрессиях будут сурово наказаны. Вернее, нет. Будут наказаны не все. Некоторые наказаны уже. У-же…
Повторив это слово, пастор наконец поднял задумчивый взгляд, и Фомин не испугался еще раз, потому что мертвое и стальное, как автобусный бампер, лицо не пугало ничем, как не пугает бампер автобуса, устремленного мимо и куда-то вдаль.
– У-же… Хорошо. В-третьих: следует открыто признать, что действия относительно вас носили недопустимый характер. Считаю нужным подчеркнуть, что вся операция планировалась и проводилась прежним руководством. Но нельзя забывать, что эта преступная деятельность повлекла за собой как материальный ущерб… Ну, это канализационный засор у вас дома. Так? Еще что? А?
– Что? – аукнулся Фомин.
– Я вас спрашиваю. Что еще? Чувствуете как себя? Чувствуете как, говорю?
– Хорошо,– ответил Лев Николаевич.
– Как материальный, так и серьезный ущерб здоровью! – с удовольствием заключил пастор.– От лица властей могу гарантировать, что любые ваши жалобы и претензии к прежнему руководству будут приниматься и рассматриваться самым благожелательным образом. Претензии есть?
– У меня? – чуть светлей спросил Фомин.
– Рацион питания, условия содержания, обращение… Например, вами потеряно семь килограммов веса. Это важно. Чем вас кормили? В последний период?
– В ка…кой? – в полуголос выговорил Лев Николаевич.
– В наборном цехе вами съедена килька,– пастор поднял за уголок короткий листок.– А я имею в виду – дальше. Весь период содержания в псевдодоме для душевнобольных. Точнее, от следственного эксперимента в подвале – раз, по допрос у полковника включительно – два. По отчетам нигде ничего не значится. Кто вас кормил?
– Меня? – еще живее спросил Фомин.
– Очень хорошо! – заметил пастор.– "Не-по-правимый ущерб здоровью",– продиктовал он себе и отложил листок.– Хорошо. Ну, вес – это мы восстановим, это важно. Ну и… и все! По первой части у меня все. Вопросы есть?
Освободившейся рукой он сделал знак, и амбал, подойдя к Фомину, взял в щепоть кусок щеки и повалял его между пальцев. При этом Лев Николаевич опять испытал странное ощущение: осязая даже длину ногтей, он осязал их как бы через пальто. Тем не менее, опять опрокинутый в пол, он очень ясно различил, что амбал, хоть и сквозь штаны, вогнал иглу впритирку с первым проколом.
И это было тем более странным, так как по-настоящему он чувствовал только одно: бессловесное шевеление во рту, которое почему-то никак не попадало в слова.
– А я…– наконец выколупнул он.– А это… что?
– Интенсивная реабилитация. То есть восстановление весовых параметров. Вопрос несущественный. Дальше.
– Нет, а… Просто мне говорили, что я…
– Все случаи угроз, оскорблений и клеветы следует изложить в письменном виде. Такая возможность, как сказано, будет предоставлена. Дальше.
– А это… рляй? – пискнул Фомин.
– Так… Не будем терять времени. Поднять.
И поднятый Фомин увидел бампер, деловито почесывающий бровь.
– Следует иметь в виду, что среднестатистический индивид производит в день триста граммов фекальных масс. При округленной численности населения в пять миллиардов единиц, ежедневный результат составляет полтора миллиона тонн. И, соответственно, пятьсот сорок семь с половиной миллионов в год. С округлением до полумиллиарда и с учетом существования вида в течение трех миллионов лет, общее количество названной субстанции исчисляется числом с восемнадцатью нулями. А именно: полтора квинтиллиона тонн. При том, что вес современной Земли обозначается числом с двадцатью одним нулем, то есть пять целых девяносто восемь сотых секстиллиона тонн. Однако простая разница весов еще не есть вес собственно Земли, так как в расчетах допущена сознательная погрешность в сторону уменьшения – без учета напластования цивилизаций, возможно предшествовавших современной. А также без учета жизнедеятельности животных…
– Апо-кака-липсис,– вдруг брякнул Фомин.
– …и особенностей ряда областей, где процесс фекализации идет интенсивней. Например, в виду потребления преимущественно растительной пищи,– без тени в голосе пояснил пастор.– Однако и наш результат позволяет предположить, что собственно Земля исходно являлась небесным телом гораздо меньшего диаметра. И, соответственно, с большей скоростью обращения. И в этом свете, например, продолжительность жизни Адама в девятьсот тридцать лет воспринимается как заурядный биографический факт…
– Перво-толчок! – опять брякнул Фомин. И настороженно затих.
Дело в том, что брякал, в сущности, не он. Проще было бы сказать, что не получив прямого ответа, но получив взамен такую картину мира, Лев Николаевич все-таки решил, что это все-таки не рай, и обрадовался жизни как таковой. А под такую радость осыпалась в пыль и прочая чепуха, вроде куцего сержанта из седьмого отделения, и разом освобожденный Фомин резвился Санчиковыми словечками – без неподоспевших еще опасений про то, что если это не рай, так, может быть, ад.
Но все было гораздо мутней. И все это – перечисленное, услышанное и многое еще – цеплялось и перетекало друг в дружку и было не мыслью и даже не догадкой, а все тем же пред-догадковым шевелением в горле, сквозь которое, как шампанские пузырьки, сами собой проклевывались слова – как бы и незнакомые самому Льву Николаевичу.
Вот почему, когда амбал, всадив третий укол, по-обезьяньи присел на корточки у стены, Фомин, так и не прочитавший на нем надпись, неожиданно пробормотал "Из всех проблем важнейшей для нас является говно" и насторожился опять.
– Это картина в целом,– отчеркнул пастор.– В частности же она выглядит следующим образом…
Он распустил за стол ватманский сверток, сверток развернулся экраном, и Фомин, потянувшись и как бы привстав в стременах, увидел план.
План был выполнен разноцветной тушью, хотя ничего наглядного не изображал. Конкретно выглядел только черный контур прямоугольника, с цифрами 1, 2 и 3 по трем углам. А вокруг него разбредались синий, зеленый и красный пунктиры, вдобавок перемежаемые вопросительными знаками. Зато план был сориентирован по сторонам света, и северо-южная стрелка упиралась синим острием в указательный ноготь пастора, который придерживал лист за верхний край.
– Как принято считать, в наборном цехе ведутся строительные работы. В действительности имеет смысл говорить о ходе малярных работ. Поскольку первые же попытки работ на каркасе и фундаменте здания привели к подвижкам грунта. Вскрытие пола в трех местах показало, что под зданием находится обильное скопление фекальных масс…
– Райские кучи! – не удержал Фомин.
– …текучей консистенции.
– Обсер-ватория! – опять лопнул Фомин и с силой закрыл рот.
– Скопление следует считать давним отстойником канализационных вод. Установить размеры резервуара не представляется возможным: точная схема подземных коммуникаций отсутствует,– пастор пояснительным жестом тряхнул плакат.– Наименее желательный для нас вариант – конструкция бывшей цеховой канализации по временному принципу. То есть без коллектора и привязки вообще. При котором понадобится принудительная откачка и дополнительный резервуар, а следовательно – точный прогноз объема. Промеры дают от двух до трех метров глубины, но без сведений о прочих параметрах эти данные бесполезны… Однако следует скорее ожидать, что коллектор просто выведен из строя. То есть зашлакован, забит или загроможден. Определить это возможно только на месте. Таким образом, действовать надлежит так: погрузившись в точке "один", достигнуть предполагаемой стены и двигаться далее строго по периметру, вплоть до обнаружения трубы. Контрольные или аварийные всплытия – в точках "два" – восточное крыльцо и "три" – ризница или бывший женский туалет…
– Катя-хизис,– с фырком подытожил Фомин.– Слабый пол и жидкий стул.
На этот раз он не испугался совсем. Тем более, что фырк про стул был последней шуткой, которую ему удалось произнести.
– Говоря откровенно, дело сопряжено с большими трудностями,– объявил пастор, сворачивая план.– В условиях нулевой видимости возможно использовать лишь осязание, а следовательно – легкий гидрокостюм и автономный дыхательный аппарат. Кроме того, устранить неисправность надлежит сразу, в первом погружении. Потому что ни заметить место, ни подвсплыть прямо над ним вам не удастся. А на повторный поиск вы потратите столько же времени, что и в первый раз.
– Я?– легко спросил Фомин.
– Лично я надеюсь, что этого не понадобится,– сказал пастор.– Я имею в виду повторное погружение. Во-первых, у вас будет с собой инструмент, а во-вторых – вряд ли это что-то громоздкое. Надо полагать, не затащило же в канализационные сети какого-нибудь… труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11